Человечность

— Есть! — отозвался старшина. — Выходи строиться! Становись! Равняйсь! Отставить. У тебя, Шаворушкин, на плечах голова или кочан? А ты что брюхо выставил? Р-равняйсь! Ир-рно!..

Фролов с любопытством смотрел на ретивого старшину. Такие водились только в тылу.

Наконец рота двинулась к лагерю.

— За-апевай!

Фролов вспомнил, что о каком-то Боровичке забавно рассказывал Крылов. Не об этом ли? Какая-то ниточка от прошлого должна остаться.

Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Фролова, если бы он знал, что батальоном, который отдыхал на озере, командовал майор Босых, что в том же батальоне служил старший лейтенант Королев, что ротным старшиной у Королева был Дрожжин и что бригадную разведку возглавлял старший лейтенант Казеев. Ниточка от прошлого оставалась, да еще какая.

Фролов возвратился на вокзал, дождался электрички и поехал в Москву. Он не жалел, что побывал в Раменском. Здесь он окончательно уяснил себе: завершился целый этап в его жизни. Повторять азы он не желал, его пехотная биография закончилась под Дмитровском-Орловским, когда он бежал за танковой броней, задыхаясь от выхлопных газов. Дорога ему теперь — в танковые войска…

…Тогда, после смерти Васька, штрафники прошли еще поле и деревню. Потом оставшихся в живых — а осталось семнадцать из ста — повели в тыл.

И вот тут, совершенно случайно, Фролов встретил начальника политотдела армии генерала Храпова!

В другое время он не набивался бы в знакомые генералу, а тут был особый случай. Надо было выяснить, как это получилось, чтобы его, Фролова, в штрафную…

— Товарищ генерал Храпов!

Конвойный грубо подтолкнул Фролова, чтобы тот не задерживался на дороге, но «виллис» уже притормозил.

— Это я, Фролов! Мне надо с вами поговорить!

— Да убери ты свой пугач, кирюха! — прикрикнул на конвойного Брыль.

— Дай человеку слово сказать!

Храпов сам подошел к штрафникам. Он был явно озадачен, что из их среды окликнули его, и попросил офицера конвоя задержать группу.

— Лейтенант Фролов? Ты? Почему ты здесь?

— Об этом я у вас хотел спросить, товарищ генерал!

Узнав, куда следовали штрафники, Храпов приказал шоферу ехать назад.

— А как же полк, товарищ генерал? — забеспокоился майор, корреспондент центральной газеты.

— Извините, майор, важное дело, даже чрезвычайно. Я пересажу вас на встречную, как только будет. Фролова я знаю, — продолжал он уже в машине.

— Герой, достоин высочайших наград и — в штрафной роте. Нелогично… Мы вот все о массах печемся, до отдельного человека руки не доходят, а масса-то из отдельных людей состоит…

Рассуждать на такую тему майор не решался. Его, кроме того, беспокоило, даст ли он вовремя в газету материал о прорыве немецкой обороны под Дмитровском-Орловским.

Храпов пересадил майора на встречную машину, а сам вернулся в штаб армии, разыскал подполковника из особого отдела:

— Прошу вас как можно быстрее выяснить, сохранился ли мой отчет о выходе десантного батальона из окружения за Доном, а также сообщить мне, за что осужден лейтенант Фролов и как добиться его немедленной и полной реабилитации. И еще: не могли бы вы помочь мне встретиться с Фроловым?

На другой день подполковник сообщил:

— Фролов осужден за попытку перейти вместе со своими подчиненными на сторону врага в августе прошлого года за Доном. Материал на него подан очевидцем — полковником Чумичевым, начальником политотдела дивизии. Ваш отчет о выходе десантников из окружения разыскивается. Надлежащие меры по немедленному восстановлению репутации старшего лейтенанта Фролова приняты. Обстоятельства дела нами выясняются, ну а Фролова я… прихватил с собой.

Ночь Фролов провел в землянке у Храпова. Уснули они поздно. Фролов рассказал, как тогда, в августе, он остался со своими людьми на высотке, как их увидел Чумичев, как разведчики прорвались сквозь немецкое оцепление и снова столкнулись с Чумичевым, уже на берегу Дона.

— Так, значит, это ты прикрывал переправу с фланга? Вот оно что…

— Товарищ генерал, нельзя ему занимать высокий пост!

— Нельзя, дорогой мой, да как еще нельзя. Ему вообще ничего нельзя доверить, кроме… лопаты, а он еще в гору пойдет… Но что мы ему скажем — что он трус и негодяй? Знаешь, как это воспримут? «Мы, — скажут, — с фашизмом воюем, а вам делать нечего, что склоки заводите? Ну ошибся человек — поправили, с кем не бывает! Не по злому умыслу действовал, а из преданности народу и партии. Поважнее дела есть…»

— Можно свидетелей найти…

— Можно. Если начистоту, я уже кое-кем интересовался. Босых, например. Свидетель первостатейный, в Сталинграде полком командовал. Положим, найдем его, еще двух-трех человек сыщем. Для этого надо время, силы и люди. Можем ли мы сами позволить себе это?

Храпов говорил, а на сердце у него было тяжело. Он не был убежден, что есть дела поважнее, чем судьба человека, а между тем за словами о всеобщем благе это главное-то упустили…

И он рассказал, как незадолго до войны его самого по нелепому и оскорбительному доносу обвинили в измене родине и бросили за колючую проволоку…

— Как видишь, и в таких случаях надо жить и делать свое дело. Не в одном Чумичеве суть, тут причин много, узел ой какой тугой. Одно несомненно: должность у нас прикрывает человека, безразлична к его существу. Трус и негодяй может быть начальником политотдела дивизии и получать за свою трусость… боевые ордена. Разумеется, со своей стороны я сделаю, что могу, но свалить Чумичева еще не значит победить…

Храпов сдержал свое слово, добился того, что Чумичева сняли с занимаемого им поста. Но Чумичев яростно опротестовал решение политотдела армии, и дело кончилось тем, что Центральное Управление назначило Чумичева… редактором армейской газеты.

Благодаря вмешательству генерала Храпова честь Фролова была полностью восстановлена. Ему возвратили воинское звание, боевые ордена и предоставили десятидневный отпуск на родину.

…Москва встретила Фролова знакомой уличной суетой: звенели трамваи, спешили по своим делам пешеходы, тянулись вереницы автомашин, работало метро, пестрели театральные афиши, у института толпились абитуриенты.

В трамвае пожилая дама везла в сумке кошку, девушки увлеченно обсуждали какую-то пьесу, парень лет девятнадцати читал книгу, два подполковника, похожие друг на друга, как их пухлые рыжие портфели, изредка обменивались ничего не значащими фразами.

Остановка. Малая Молчановка. А вот и старый двухэтажный дом. Здесь Фролов вырос — вон окно их квартиры, а чуть дальше — окно Луневых. Сейчас он увидит отца и мать, а потом забежит к Нине…

Во дворе мальчишки гоняли тряпочный мяч — только Нинин братишка не играл. Он отчужденно сидел на лавочке. Узнав Фролова, спросил:

— А ты зачем приехал, дядь Саш?

— Отпуск дали — на десять дней. Нина дома?

Мальчик не ответил. Остальные мальчишки прекратили игру, окружили Фролова.

— Луневым сегодня похоронку принесли: Нинку убило, она зенитчицей была.

Фролов опустился на скамью, закурил. И никуда он не уехал от войны. Она настигла его здесь.

Во двор выходили взрослые. Он увидел отца и мать.

14

ДОРОГИ УПИРАЛИСЬ В РЕКИ

Форсирование рек. Река — не противотанковый ров, ее не обойти и не засыпать. Ее надо преодолеть, как преодолевают полоску земли перед вражескими окопами. Хорошо, если удастся с хода, незаметно переплыть на ту сторону и закрепиться там, но так бывает редко, если повезет. Гораздо чаще пехотные роты попадают под кинжальный огонь, а на воде не рассыпаться в цепь, не укрыться за бугорком земли, и ранение равнозначно гибели.

На переправе у пехотинцев не бывает никакого выбора: они обязаны кратчайшим путем достичь правого берега, пройти вперед, насколько можно пройти, и врыться в землю. Отсеченные рекой от своих, они должны выстоять до следующей ночи, когда к правому берегу потянется новая ниточка плотов. Но теперь водная дорога становится совсем ненадежной. Все, что есть у врага стреляющего, обрушивает на пехоту град пуль, мин и снарядов, и наступает момент, когда на левом берегу уже никто с определенностью не может сказать, есть ли за рекой кто-нибудь, жив ли.