Черный паук

Афанасьев все стоял, чего–то ожидая. Этот суровый и сильный человек

давно не испытывал такого волнения.

Вдруг к его ногам упала записка. На третьем этаже хлопнула форточка. Забравшись в подворотню, при слабом сумеречном свете он прочел ее.

«Я несчастна спасите меня они выдают меня за сумасшедшую потому что я им мешаю если я сумасшедшая вы ничего не потеряете если же нет сделаете доброе дело боже вас сохрани присылать ко мне врачей или милицию они меня убьют ждите завтра ночью под окном я дам вам знать как вы смогли бы мне помочь они опять идут меня истязать помогите помо…»

Почерк был неровный, крупный, торопливый. Что–то трогательное и детское было в полном отсутствии знаков препинания. Видно было, что она очень торопилась, когда писала. На одну минуту его смутило то, что записка пахла фиалками.

Станет ли женщина, окруженная врагами, наспех, на клочке бумаги царапающая свое отчаянное послание, прислушивающаяся к шагам, — станет ли она думать о духах. Может быть, это просто мистификация или, что еще хуже, ловушка!

Наконец, непобедимая жалость взяла верх. Он поверил.

— Надо спасти ее, если возможно.

Афанасьев себя не узнавал. Твердый, суровый, осторожный, не имеющий других интересов, кроме партии и своей работы, он превратился в пылкого романтика и шел навстречу подозрительному приключению.

Что делать? Афанасьев стоял в раздумье. Благоразумие его испарялось, как дым. Страдающее лицо девушки произвело на него ошеломляющее впечатление, и он готов был немедленно ворваться в квартиру, где ее истязают.

— А что, если это повредит ей?

В это время в подворотне появился дворник.

Афанасьев обратился к нему:

— Послушайте, кто это сейчас подъехал на автомобиле к вашему дому? Девушка и два гражданина в сером?..

Дворник усмехнулся.

— Это, должно быть, на 20‑го номера, с третьего этажа — Алферовы. Барышня больная, сумасшедшая то–ись, а господа — ейные братья. Они к нам недавно переехали. Небось, барышня опять кричали?

Афанасьев не ответил. Он круто повернулся и пошел домой, сжимая записку в руке.

Вот какие события камнем обрушились на комиссара и камнем легли на его сердце. Он лег спать, и ночью тысячу раз вставал и перечитывал таинственное послание…

На другой день, под вечер, мучимый сомнениями, он отправился на Малый Власьевский.

Дом, в котором жила девушка, был пятиэтажный, узкий, похожий на гроб. Афанасьев долго смотрел на него. Окна язвительно подмигивали ему. Подъезд скалил зубы в насмешливой улыбке.

Он решил навести справки в Домкоме о людях, живущих в квартире № 20. С этим решением он вошел в подъезд, ища на стене доску с номерами квартир. Вестибюль был темный, стекла в подъезде забиты наглухо досками. На потолке уныло горела пятисвечная лампочка. По обыкновению мос

ковских лестниц, пахло кошками. Афанасьев шарил носом по стене, в тщетных поисках каких–нибудь указаний, где найти домком. Кто–то, шаркая ногами, спускался с лестницы. Афанасьев обернулся. Перед ним стоял… Тришатный…

Афанасьев остолбенел. Тришатный посмотрел на него в упор равнодушными рыбьими глазами.

— Здравствуй, дядя, — сказал он голосом, стертым, как старый пятак. Афанасьев пришел в себя.

— Что ты здесь делаешь, Николай?

Николай Иванович криво усмехнулся.

Афанасьева поразил его вид. Он постарел на десять лет. Голос его звучал глухо и устало, а лицо было страшно, — такое тупое, равнодушное отчаяние было в нем.

—Где ты был? — повторил вопрос Афанасьев.

— Был в гостях, в двадцатом номере.

— В двадцатом? — Афанасьев раскрыл рот от удивления. Было чему удивляться.

— Да, у моей любовницы.

— Кто она такая? — быстро спросил Афанасьев.

— Проститутка, — равнодушно ответил Тришатный.

— Как ее фамилия?

— Баронесса Шталь. Если хочешь, пойди к ней. Интересная женщина. Не знаю фамилии, под которой она теперь живет. Все равно. В двадцатом номере только одна женщина. Третий этаж, налево. Она очень гостеприимна …

Он усмехнулся,

— Прощай, дядя!

— Стой, — остановил его раздираемый яростью Афанасьев. — Как она выглядит?

Николай Иванович тупо поглядел на него, как будто не понял вопроса.

— Какое у нее лицо, волосы?..

— Обыкновенное. — вяло пожал плечами Тришатный. — Тебе понравится. Красивое, пожалуй. Рыжая. Мне все равно.

Он говорил сонным, монотонным голосом.

— У нее есть братья?

— Ах, ты про этих… Ну какие братья! Шпана. Коты. Прощай!

Он пошел к выходу, сгорбившись, шаркая ногами.

Афанасьев, вне себя от изумления, следил за ним, пока он не скрылся в дверях.

— Что с ним случилось? — подумал он. — Точно мертвый.

Что за чудеса!

Он покраснел, вспомнив, как чуть не попался на удочку.

Пошлая мистификация! Развлекающаяся проститутка!

—Дурак… дурак… а еще партиец! Нет, уж больше этого не повторится. Он плюнул и пошел в клуб.

В клубе его поймал Шварц.

— Мне очень нужно с вами поговорить, товарищ Афанасьев.

Они пошли в полутемную канцелярию.

О чем они там говорили, откроется через одну главу. — Но во всяком случае, по–видимому, военлет Афанасьев не отличался твердостью своих решений, потому что через полчаса, прощаясь с Шварцем, он сказал ему:

— Итак, сегодня ночью я на углу Малого Власьевского, против дома № 5.

ГЛАВА XI. НОЧНОЕ СВИДАНИЕ.

Над крышами глухого переулка бежали слепые облака. Луна текла им навстречу, путаясь в их серых клочьях. Афанасьев нетерпеливо посматривал на темные окна дома № 5.

Торжественно и гулко звучали шаги случайных прохожих. Спасские на Красной площади пробили три часа.

Он уже начинал жалеть, что пришел на это свидание.

Очевидно, он дал маху, и не произойдет того, чего он ожидал.

Недалеко от Афанасьева пропел петух, и вслед за этим одно из окон третьего этажа осветилось, хлопнула оконная рама, и женский голос тихо, но внятно произнес:

— Вы здесь?

Афанасьев откликнулся. Голос продолжал:

— Войдите в подъезд. Он не заперт. Дворник за углом, но он всегда спит. Спасибо вам, что пришли.

Окно захлопнулось. Афанасьев шмыгнул в подъезд. Электричество в вестибюле не горело. Было совсем темно. Только на лестнице брезжил слабый свет, проникающий из круглого окна на втором этаже.

Прошло минут пять. Афанасьев напряженно прислушивался. Вот — скрип двери и чье–то неровное дыхание…

Афанасьев прижался к стене, стараясь стать как можно более плоским. Кто–то осторожно продвигался вперед. Афанасьев уловил едва слышный шелест макинтоша.

В то же время со стороны лестницы послышались легкие осторожные шаги. В стекающем сверху слабом лунном свете показался тонкий, стройный силуэт.

Тот же женский голос опять спросил;

— Вы здесь?.. Я жду вас… Только, ради бога, тише! — Голос дрожал от волнения. — Мне удалось обмануть моих братьев и подобрать ключ от квартиры. Сейчас их нет дома… Подойдите ко мне.

Она чиркнула спичкой и, щурясь, стала всматриваться. Ее лицо в красных струях волос напоминало теперь лицо Медузы. Дрожащие тени бегали по нему. Спичка в руке дрожала. Она поддерживала на груди байковый халатик, одной ногой нащупывая ступеньку.

— Скорей, скорей, — шептала она… — Идите за мной. — Афанасьев искоса бросил взгляд в темные углы вестибюля. Свет спички не доходил до них. Одним ухом чутко прислушиваясь к шорохам за своей спиной, он сделал несколько шагов по направлению к девушке. Вдруг она круто повернулась к нему.

Вторая спичка догорала в ее руке, и она заговорила поспешно, как будто для того, чтобы успеть увидеть впечатление от своих слов на его лице.

— Знаете, почему я вас позвала? Вам нужно это знать, чтобы вы испытали такое же волнение, какое было у одного человека по вашей вине, вам нужно это знать для того, чтобы мы могли насладиться местью! Сейчас вы умрете. Вспомните «Черного Паука»!..