Звезда Парижа

Он возбуждался снова и снова, от одного запаха Адель или маняще-дерзкого взгляда, возбуждался тотчас, как ему начинало казаться, что она отдаляется, становится чужой и непокорной.

Эдуард овладевал ею в третий, четвертый раз, все еще не чувствуя себя насытившимся, а она только смеялась, задыхалась в его объятиях, опьяняла ласками, отдавала всю себя, и всё-таки ему казалось, что еще стоит что-то между ними. Что-то, о чем она не говорит.

— Это такая счастливая ночь, — прошептала она наконец.

Они лежали в постели, целуясь, среди смятых и вздыбленных простыней, после особо дикой вспышки страсти и животного ее утоления, после того, как Эдуард сделал с Адель, казалось, всё, что мог, не пощадил никакой части ее тела, когда вся ее плоть была отдана ему, когда больше не оставалось между ними ничего ему не известного. Эдуард, подсознательно ощущая себя полным ее властителем — еще бы, она позволила абсолютную, самую бесстыдную близость, тем не менее, снова ощутил секундный укол ревности и требовательно, почти деспотическим тоном спросил:

— Что это за человек, о котором говорили, будто ты вышла за него замуж?

Она, сбитая с толку, не сразу ответила.

— Что это за человек? — снова спросил Эдуард, сжимая ее запястье.

— Это такая чепуха, — пробормотала она полуиспуганно-полусчастливо, — это была чисто деловая сделка.

— Сделка?

— Да, только сделка. Он даже не прикоснулся ко мне.

Эдуард негромко сказал:

— Я не это имел в виду. Я полагал, что раз ты решилась на брак, стало быть, этот человек что-то значил для тебя. Это самое невыносимое.

Его слова поразили Адель тем, что были созвучны ее собственным настроениям. Немой вопрос прозвучал у нее в мозгу: «А я? Что же должна думать я, узнав, что ты помолвлен… с Мари д'Альбон?». Она ничего о Мари не сказала вслух, лишь теснее прижалась к груди Эдуарда, пряча свое лицо и глаза, закрывая их распущенными волосами, и прошептала:

— Всё это чепуха. И тот человек мне безразличен больше, чем кто бы то ни было.

Он мягко приподнял ее голову:

— Прости. Я, кажется, позволил себе немного побыть деспотом.

Адель ничего не ответила, втайне полагая, что ей его расспросы даже приятны: это значило, что она чуть-чуть разбудила в нем чувства собственника.

Их губы снова встретились, какое-то время они мягко, нежно целовали друг друга, потом, не отрываясь от полуоткрытого, чуть припухшего рта Адель, Эдуард осторожно опрокинул ее на спину, склонился над ней, обласкал каждую грудь, милую округлость живота, который втягивался под его прикосновениями, и, когда ее тело выгнулось в блаженном истоме, овладел ею.

Впервые в эту ночь Адель не закрыла глаз; обхватывая шею Эдуарда руками, скользя ладонями вниз, лаская спину, позвонки, бедра, она, задыхаясь, смотрела широко открытыми зелеными глазами в потолок. Он не видел этого, слышал только, как она тихо вскрикивает, но когда утихли последние судороги этой мягкой, неспешной, переливчатой близости, Эдуард, покрывая благодарными поцелуями лицо Адель, заметил ее взгляд. В этом взгляде была безграничная нежность, тоска и какая-то затаенная, не выражаемая словами боль.

Он тревожно спросил:

— Что-то не так?

Адель молчала.

— Скажи мне, — попросил он. — Я уже не впервые замечаю, что не всё в порядке.

Адель прошептала одними губами:

— Я люблю тебя. Пожалуйста, не тревожься ни о чем.

Адель никогда бы не подумала, что сможет уснуть в эту ночь хотя бы на мгновение, но когда Эдуард, прижав ее к себе, уснул, от ощущения его теплой руки, обвивающей талию, сделалось так хорошо и спокойно, что Адель вообще позабыла, где они находятся, в каком веке они живут и что их ждет впереди.

Неземное спокойствие снизошло на нее; нынче, после всех этих объятий, они достигли той степени близости, когда слова вовсе не нужны. Она задремала, бездумно отдавшись на волю судьбы, легкомысленно наслаждаясь последними минутами этой счастливой ночи.

9

Эдуард спал недолго. Может быть, полчаса — лишь для того, чтобы восстановить силы. Когда он проснулся, за окном брезжил серый февральский рассвет, нудно стучал дождь в оконное стекло, а внизу слышалось хлопанье дверей и крики пришедшей молочницы. Он шевельнулся и тут же замер. В его объятиях спала Адель, и ему вовсе не хотелось ее тревожить.

Пожалуй, впервые за эту встречу у него появилось время хоть о чем-то задуматься, пользуясь ее сном, но думать как раз и не хотелось. Обнаженная, Адель была прикрыта лишь волной волос, и он с улыбкой заметил, что она, прежде чем уснуть, сплела свои пальцы с пальцами его руки, обвивавшей ее талию. Пальцы и сейчас были чуть сжаты — это казалось таким наивным и доверчивым.

Она дышала очень тихо, рот, истерзанный яростными поцелуями, был полуоткрыт, — да, было в ней что-то детское, но в то же время от этого красивого, гибкого стройного тела исходил невыносимо утонченный аромат гвоздики, навевающий сладкую чувственность и волнующий… и еще оно излучало какой-то огонь, живой и испепеляющий. Эдуард в немом оцепенении, даже с каким-то тайным страхом прикоснулся к ее коже и отдернул руку, так, будто этот огонь обжег его.

Он тут же улыбнулся. Может быть, эта юная женщина действительно сочетала в себе самые разные качества, но бояться ее не было причин. То, как спокойно она уснула в его объятиях, как тихо дышала, казалось трогательным, ведь Эдуард знал, что она мало кому теперь доверяет. Стало быть, ему доверилась. Он вдруг почувствовал себя на редкость окрыленным и даже возгордившимся за то, что она досталась именно ему, что ему выпало счастье владеть ее душой, знать ее сердце; более того, его вдруг пронзило неожиданное, сильное, крайне необычное для него желание никогда не расставаться с ней.

Эдуард не считал себя сентиментальным или романтичным человеком. Но сейчас ему действительно захотелось, чтобы, когда настанет утро, они могли бы вместе отправиться завтракать, а потом поехали бы в отель де Монтрей, он показал бы ей портрет отца и рассказал о нем, а она бы хоть чуть-чуть лучше его узнала… Было бы великолепно, если б его мать приняла Адель, ибо как можно ее не принять, если он с ней так счастлив, если она влюблена так искренне?

На минуту он даже поверил, что так и будет. И на минуту ему даже захотелось увидеть Дезире, и впервые Эдуарду показалось, что этот ребенок не был бы слишком лишним между ними двумя…

Адель сонно пошевелилась.

Эдуард ждал, что будет дальше. Честно говоря, ему не очень хотелось, чтобы она сейчас проснулась: пусть бы лучше она спала, а он попытался бы себя понять, ибо его действительно поразило это вдруг нахлынувшее сентиментальное, какое-то семейное чувство. Он не знал его никогда. Может быть, Адель действительно оказалась способной привить ему вкус к романтизму, к уютным ужинам в отдельных кабинетах, прогулкам над рекой, тихим вечерам на набережных Сены — тем вечерам и прогулкам, когда держат друг друга за руки. Но Адель действительно просыпалась, и через секунду он уже не жалел об этом. Он наблюдал, как шевельнулись ее ресницы, открылись глаза, как, мгновенно вспоминая, где находится, она инстинктивно тянется к нему губами.

Он не хотел больше молчать. Склонившись к ее лицу, он произнес:

— Я люблю тебя.

Это были всего три слова, которые он и раньше говорил ей, но нынче в их звучании было столько искренности, что Адель замерла. У нее было чувство, что ее сердце вот-вот растает, растворится.

Потом слезы прихлынули к ее глазам, и она спросила, превозмогая отчаяние:

— Почему же… почему же в таком случае ты выбрал не меня?

Эдуард не знал, что она имеет в виду. Слишком пораженный ее реакцией, он даже не сразу обратил внимание на слова.

— Неужели только из желания угодить обществу? — допытывалась она, и искренняя боль была в ее голосе. — Неужели ты можешь поступить со мной так

— Я не понимаю, тебя, дорогая, — сказал Эдуард.