Страница 37 из 60
Адель не знала точно, чем это вызвано, но почувствовала: высший аристократический свет теперь уже вполне серьезно отвергает ее, даже не пытается быть снисходительным. Было заметно, что ее вообще хотят оставить в одиночестве на этом приеме и, может быть, так и случилось бы, если бы не графиня де Легон.
Раздраженным взглядом окидывая зал, Адель в ярости подумала, незаметно топнув ногой: «А эти мужчины… О Господи! Эти мужчины — они ведь все бывали у меня, все до единого! Теперь жены приказали им не говорить мне ни слова, даже не приветствовать, и приказание свято исполняется». Она даже подумывала, не подойти ли ей из чувства мести к одному из гостей, который втайне от жены заплатил сто тысяч за ночь с мадемуазель Эрио, и не сказать ли: «Добрый вечер, мадам! Как приятно встретиться: ваш муж — мой любовник. Меня зовут Адель, а вас?» Черт побери, это была бы дерзкая и забавная выходка, и, не окажись поблизости жены бельгийского посла, Адель поступила бы именно так.
Графиня де Легон скользнула внимательным взглядом по наряду мадемуазель Эрио:
— Вы выглядите просто великолепно. Как там у вас говорят? На…
— На сто тысяч франков, — дерзко перебила ее Адель.
— Да-да, — смеясь, подтвердила Беттина. — Честно говоря, вами могут залюбоваться даже женщины.
— По-моему, женщины, которые присутствуют здесь, готовы не любоваться мной, а упасть в обморок от моего вида.
Из одной только злости она резко обернулась и усмехнулась, глядя на добропорядочную маркизу де Контад, так нахально, что бедная женщина вздрогнула и невольно оглядела себя, проверяя, всё ли с ней в порядке. Поворачиваясь, к Беттине, Адель негромко спросила:
— Что за муха их укусила, вы не знаете?
— Они просто полагают, что ваше появление здесь идет вразрез с этикетом, — загадочно произнесла та. — Не все же, подобно мне, готовы топтать приличия своими ножками.
— Нет. Не потому. Раньше было иначе.
— О, ну так, может быть, они сердиты на вас из-за д'Альбонов. Всем известно, как вы безжалостны к ним.
— Нея, — возразила Адель усмехнувшись, — я-то как раз все обязанности перед д'Альбонами выполнила, а безжалостны к ним их кредиторы. И что же, вы полагаете, все здесь несчастны из-за д'Альбонов?
— Счастливых немного.
— А они есть?
— Полагаю, это старая графиня де Монтрей.
Адель прикусила губу, внутренне содрогаясь:
— Это почему же?
Беттина де Легон — в этот миг у нее в глазах мерцал странный хищный огонь — томно проговорила:
— Теперь уж женитьба Эдуарда де Монтрея становится неизбежной. Он друг д'Альбонов, а у них есть только один способ выбраться из беды — выгодно продать свою дочь… Вот они и продадут эту девицу Эдуарду, а он безропотно ее примет, ибо честь обязывает его помочь друзьям.
Адель едва заметно вздрогнула, услышав такое. Она считала — о, конечно, это был нелепый расчет — что своими действиями в отношении д'Альбонов расстроит брак Эдуарда с Мари, а вышло всё наоборот. По крайней мере, так говорила графиня де Легон. Но она, говоря это, так испытующе и выжидающе следила за выражением лица Адель, что та была рада, заметив, что к ним направляется банкир Делессер.
Пройдя мимо Адель, он прошептал ей на ухо:
— Есть одно дело, моя дорогая, которое нам следует обсудить. Нас не должны видеть вместе. Ступайте в красный кабинет, я тотчас же последую за вами.
Видимо, предполагалось, что она знает, где находится этот самый красный кабинет. Адель заметила приказной тон Делессера, его необычную сдержанность — прежде он не стеснялся подолгу говорить, но сочла, что будет уместнее не обратить на это внимания. Расспросив лакеев, она нашла кабинет, прошлась по сверкающему паркету, подобрав шлейф, села в кресло, почти утонув в подушках, и подумала, пожимая плечами: «Что за странные разговоры он намерен со мной вести?»
Адель не слишком любила Делессера. Властный, богатый, твердо уверенный в том, что всё можно купить, он с самого начала посещал вечера мадемуазель Эрио и вел себя крайне бесцеремонно и небрежно в отношениях с ней. Она знала, что сперва он больше всех ее честил, а потом первый сдался, заметив, что нашелся первый охотник заплатить Адель цену, которую она заламывала. Крутой и безжалостный, он был, как она убедилась, способен на любую грубость. Собственного положения ему было уже недостаточно, и из обрывков фраз она догадывалась, что Делессер мечтает и о государственном поприще. Она слегка побаивалась его — уж слишком неукротимым он казался, словом, был не из тех мужчин, которыми можно легко помыкать, поэтому всегда прятала свои мысли и чувства от Делессера, лишь изредка вскользь позволяя ему догадаться о том, что она все-таки способна мыслить. Этот человек седьмым чувством почуял это и в последнее время стал, будто нарочно, задавать вопросы, касающиеся скорее жизни и знакомств Адель, чем постели. Теперь вот последовало это приглашение и столь странная фраза, брошенная почти на ходу.
Банкир вошел в кабинет неспешным шагом, как всегда, чуть расставив руки. Дорогой жилет серого шелка донельзя натянулся на внушительном животе — казалось, пуговицы вот-вот отлетят… Вообще Габриэль Делессер был разодет парадно: в синем фраке и белом галстуке, в туго накрахмаленном жабо и нанковых панталонах.
Его лакированные туфли поскрипывали при каждом шаге, и в целом банкир, несмотря на внешний лоск, не потерял чего-то глубоко плебейского, провинциального. Он запер дверь на замок (Адель даже подумала, уж не из похоти ли он пригласил ее сюда?), а когда повернулся к ней, она заметила, что его крупное, мясистое, с бульдожьей челюстью лицо кажется озабоченным, а глаза смотрят хмуро:
— Это вам, — довольно сухо сказал он, буквально сунув Адель в руки бархатный футляр. — Поздравляю с днем рождения.
Он сел, расстегнув пуговицы жилета, и уставился на молодую женщину, хмурясь еще больше.
— Какое внимание, — несколько небрежно сказала Адель, болтая ногой, с которой чуть-чуть соскочила атласная туфелька. В футляре оказались два парные браслета такой искусной работы, что казались вырезанными из целых сапфиров. — С чего бы это, господин банкир? Чему обязана?
— Хочу предложить вам кое-что. Правда, у меня есть сомнения…
Какие?
— Вы, душа моя, чересчур себе на уме. И вы чересчур молоды.
— Насчет этого не беспокойтесь, — заверила его Адель, разглядывая подарок. Дабы не выдать своего любопытства, она изображала полное безразличие. — Я только на вид молода, господин Делессер, на самом деле мне лет пятьдесят.
— Положим, я тоже склоняюсь к мысли, что вы подойдете.
Под его щеками заходили желваки:
— Это дело достаточно подлое, милочка, да еще и относится оно к тому, с чем вы, я уверен, доселе не сталкивались. Это дело скверное, но политическое и очень выгодное.
— Раз это дело подлое, — произнесла Адель усмехаясь, — стало быть, вы решили, что я для него подойду.
Делессер равнодушно ответил:
— Не будем скрывать, мадемуазель, вы пользуетесь весьма дурной славой… Больше того, поскольку вы делаете все, дабы ее приумножить, я склонен думать, что вы просто рождены для скверных дел и ваша порочность — результат рождения, а не воспитания.
Он заметил, что девчонка не позволяет заглянуть себе в глаза: веки ее были чуть опущены, ресницы бросали тень на щеки, и невозможно было понять, что у нее за взгляд там, под этой шелковистой завесой.
— В чем состоит это ваше дело? — спросила она, всё так же вертя в руках браслеты.
— Надо продать одного друга.
— Вашего друга?
— Нет, милочка, вашего.
— Моего? — Она передернула плечами. — Вы ошибаетесь. У меня нет друзей.
— Того, о ком я говорю, считают вашим приятелем.
Адель примерила один браслет на голое запястье:
— Не понимаю, о ком вы… и все-таки, неужто его судьба в моих руках?
Делессер улыбнулся скверной, сальной усмешкой:
— Не в руках, а в чем-то другом… затрудняюсь назвать это.
Она, казалось, не слышала или не поняла этой грубой насмешки. На ее лице лежала тень, глаз по-прежнему не было видно. Делессер лишь заметил, что она надела уже два браслета, вытянула руки и, как ни в чем не бывало, любуется ими.