Страница 23 из 60
— Я имею в виду сто тысяч… ведь это слухи, не так ли? — Желваки заходили под щеками Патюрля. — Такая сумма… Я даже не поверил. — В его голосе было что-то заискивающее — от Патюрля было даже трудно ожидать такого тона, но, поскольку Адель молчала, фабрикант заговорил уже почти растеряно: — Пожалуй, десять тысяч, даже двадцать — помилуйте, я готов… Но сто…
Адель мягко улыбнулась:
— Это не шутки, господин Патюрль. Так оно и есть.
— И что же… за меньшее вы не согласны?
— Не согласна.
Патюрль покраснел, и в голосе у него уже послышалась злость:
— Такая сумма, она ведь с неба не падает… Я не дам столько.
Адель покачала головой:
— Я и не требую. Развлекайтесь и будьте как дома, господин Патюрль. Сейчас будут подавать ваш любимый пунш.
Она потому так легко расставалась с Патюрлем и не уступала даже тысячи, потому что сегодня, как никогда, каждой клеточкой чувствовала: победа близка. Осталось совсем немного. Инстинкт подсказывал ей это, и от предвкушения победы крылья тонкого носа Адель трепетали, придавая ее облику чувственности, а улыбка была особенно загадочна. Кто-нибудь из них, этих мужчин, должен сорваться… Особенно когда наступит конец вечера, когда она подаст каждому на прощанье свою теплую нежную руку — да-да, именно в такие минуты и наступал апогей… В этот миг Жюдит тихо шепнула ей на ухо:
— Пришел ваш обожатель, мадемуазель.
Адель пожала плечами:
— А мы-то удивлялись, отчего его нынче нет…
В зал только что вошел молодой драгун, худой нервный юноша лет двадцати трех, темноволосый, с большими черными глазами. Вся его фигура, высокая и худощавая, казалось, выражала смятение и нетерпение. Лицо у этого человека было такое, какое бывает только у мечтательных, экзальтированно настроенных натур. Едва увидев хозяйку, он, чуть ли не расталкивая гостей, направился ней. Глаза его горели. Адель холодно наблюдала, как он приближается. Бог весть почему, но она терпеть не могла искренне в нее влюбленных людей; ей хотелось причинять им боль.
А поскольку Альфред де Пажоль, тот самый драгун, что когда-то выиграл ее туфлю, был совершенно искренне в нее влюблен, почти месяц ходил за ней по пятам и творил всяческие безумства, домогаясь взаимности, этому юноше она хотела устроить нечто особенное. Просто так. Ни за что… Лишь бы он был так же несчастен, как она.
С холодной, даже недоброй усмешкой она спросила:
— Ну, что за чепуху вы станете говорить на этот раз?
— Адель, не притворяйтесь, я чувствую, вы не такая. Может, кто-то сделал вас такой, но внутри вы вовсе не злы.
Она вспыхнула, захлопывая веер:
— Черт побери! Будете говорить такое девушке, на которой пожелаете жениться… А со мной, может быть, вы поговорите о деньгах?
— Может быть, если вы считаете это самым главным.
Тон его был странен. Адель произнесла:
— Альфред, я прошу вас не отвлекать меня попусту от дел. У меня множество забот…
— Я принес вам сто тысяч.
На какой-то миг между ними наступило молчание. Адель была не то что удивлена, скорее насторожена: казалось, повторяется история с Морни. У Альфреда де Пажоля не было иных денег, кроме жалованья…
Но у Пажоля слишком пылали глаза и слишком он нервничал — скорее всего, это было вызвано нетерпением, чем обманом. Да и вообще он был честен до смешного…
Адель негромко спросила, скрывая за веером свое замешательство:
— Это правда?
Он кивнул, глядя на нее с жадностью и мольбой одновременно.
— Это так, Адель… Я решил купить вас, раз иные пути заказаны. Я вообще дошел до такого состояния, что на всё готов…
— Откуда вы взяли такую сумму? — перебила она его.
— Я ограбил своего дядю. Завтра, я уверен, всё откроется и меня отдадут под суд, но сегодня…
В этот момент банкир Делессер, всё время ревниво наблюдавший за Адель и заметивший, как Пажоль отозвал ее в сторону, как они переговаривались — их уединение само по себе было подозрительным, произнес, обращаясь к Патюрлю:
— Черт побери, она выиграла! Будь я проклят!
— Что вы хотите сказать?!
— Будь я проклят, он принес ей деньги! Мерзавка получила свое! Ах ты Боже мой!
Лицо Патюрля побагровело. Он насилу навел лорнет на Пажоля:
— Этот мальчишка? Вы шутите! И почему, собственно, я должен уступить этому…
Не дослушав его, Делессер ринулся вперед, громовым голосом, полным возмущения и ярости, оглашая зал:
— Черт побери! Что это такое? Почему никто не спросил меня?!
Зал умолк. Слышно было лишь то, как все разом поворачиваются в ту сторону, откуда слышался. шум. Адель, еще не вполне сообразившая, что сказал ей Пажоль о своем дяде, была несколько застигнута врасплох. Лицо у нее было бледное, когда она обернулась к Делессеру:
— Что вам угодно, господин банкир? Не понимаю вас.
— Отлично понимаете, маленькая плутовка! — проревел Делессер так громко, что услышали все. — Я даю сто тысяч, потому что я сошел с ума! Да! Я так хочу спать с вами, что перестал быть банкиром! И, черт побери, я настолько обезумел, что даже не стыжусь в этом признаться — я, известный человек, уважаемый гражданин, порядочный семьянин!
Он шел прямо на нее, расставив руки, в глазах его горел яростный похотливый огонек, не такой уж естественный для пятидесятилетнего степенного человека, и следом за ним, казалось, все мужчины поднялись и пошли вперед, к Адель, позабыв о бокалах, зажатых в руке. Каждый в этот миг задавал себе вопрос: «Неужели ее вправду стали покупать за такую цену? И неужели ее куплю… не я?!»
— Я даю сто тысяч! — крикнул Патюрль из другого конца зала.
— Черт подери, и я! — со злостью прорычал кто-то.
— Пожалуй, и я, — раздался полунасмешливый-полумеланхоличный голос Луврера, паралитика, которого возили в коляске, несметно богатого человека, для которого выбросить сто тысяч ничего не стоило. — Да, я тоже согласен платить и удовольствуюсь одним только поцелуем…
Старик Луврер очаровательно подшутил над ситуацией. Многие засмеялись, но круг мужчин, домогавшихся Адель, всё увеличивался, всё новые люди выступали вперед, заявляя о готовности платить.
— Я заплачу лишь бы не отстать от других, из одного только честолюбия… ибо чем я хуже?
От обилия жадных глаз, испепелявших ее взглядами, Адель на миг стало не по себе. Казалось, все, кто лишь заявил о том, что заплатит, уже считали ее своей собственностью, и на минуту она всерьез забеспокоилась, уж не бросятся ли они на нее все сразу. Лицо ее было совершенно бледно, но она в конце концов сумела совладать с собой, и ее зеленые глаза почти ни на миг не потеряли огня и смелости. Жестом останавливая эту вакханалию мотовства, она сказала улыбаясь:
— Имейте терпение, господа. Не все сразу… Все сразу никак невозможно.
— Надо бросить жребий, — властно сказал банкир Делессер.
Альфред де Пажоль, ошеломленный тем, что происходит, и ни на шаг не отходивший от Адель, словно готовый драться за нее, в крайнем возмущении воскликнул:
— Что это такое?! Я пришел первый и никого из вас не звал!
— Пустяки! — грубо оборвал его Патюрль тем тоном, каким говорят с назойливым мальчишкой. — Кому есть дело до того, что вы пришли первым? Здесь все имеют равные права…
— Да, верно, — сказала Адель с холодной улыбкой. — Бросим жребий — это, по-моему, самое разумное решение. Бумажки сейчас же будут нарезаны…
Глаза Альфреда сделались безумными. Вне себя от отчаяния, он проговорил, так, чтобы слышала только она:
— Адель, вы же знаете… Как вы можете быть столь жестоки? Завтра я иду под суд. Я пожертвовал будущим ради вас. Будьте справедливы. Я уже не прошу любви, я хочу только справедливости…
Не глядя на него, Адель повторила:
— Жребий — лучшая справедливость. Не так ли, господин де Пажоль?
Своим тоном, равнодушным, ледяным, она ясно давала понять, сколь мало для нее значит его жертва. Что ей, в самом деле, до того, что завтра он пойдет под суд? Она никого не подстрекала грабить…
— Впрочем, — добавила Адель усмехаясь, — вы, господин де Пажоль, как и все, имеете право принять участие в розыгрыше.