Звезда Парижа

Делессер обрушился на молодого депутата:

— Вот как? Вы слишком яростно защищаете эту особу, сударь. Кто знает, что вами движет! Или вы уже спали с ней, мой друг?

— Ничего подобного не было, — произнес Дюшатель краснея, — и я просил бы вас впредь не говорить так грубо… Хотя, честно говоря, я мечтаю об Адель — как и все, впрочем… Что здесь дурного? Мечты не мешают мне ее защищать.

Другие стали их успокаивать, полагая, что разговор слишком накалился и приблизился к опасной черте. Дуэль из-за шлюхи Эрио — это было бы уж совсем нелепо. Один только лорд Сеймур, циничный англичанин, не желая, чтобы в зале воцарился мир, произнес усмехаясь:

— Будем откровенны, господа: все мы были бы рады спать с ней, а для многих эта красивая авантюристка становится мечтой всей жизни. Но я знаю, по крайней мере, двух человек, которые очень близко подошли к опасной черте, иными словами, готовы на что угодно, лишь бы достать деньги…

— Вы говорите об Альфреде де Пажоле? Тьфу! Всем известно, что он ходит у нее под окнами, но у мальчика нет денег, дорогой лорд. Это несерьезная кандидатура.

— Мы знаем и другую, — усмехаясь, лорд Сеймур взглядом указал в конец зала.

Все замолчали, понимая, кого он имеет в виду. То был богатейший марсельский помещик, имевший баснословные доходы со своих земель и соривший в Париже деньгами с какой-то яростной щедростью. Помещик этот, Жак Анрио, появился в столице недавно, без конца кутил, пил и проигрывал, будто поклялся свести на нет свое состояние. Месяц назад у него умерла жена и единственный, горячо любимый сын. С тех пор, как говорили, Анрио заливал свое горе вином. Он-то и был, по общему мнению, человеком, который шутки и забытья ради готов швырнуть шлюхе Эрио сто тысяч.

— Он не осмелится, — пробормотал Делессер. Про себя банкир, впрочем, допустил такую возможность и тут же подумал: почему не я? Чем этот провинциал лучше? — Это будет уж сущий вздор…

— Посмотрим, — двусмысленно сказал Дюшатель.

Жюдит тем временем оставила своего американца, договорившись с ним о свидании. Служанка уже научилась играть роль кокетки и извлекать из ситуации пользу: действительно, чем она хуже девиц, которых госпожа навербовала в квартале Нотр-Дам-де-Доретт? Да ничем. Жюдит сообразила, что, пребывая на своей службе, могла бы иметь куда большие деньги. Распаленные мужчины, мечтая об Адель, пытались купить хотя бы ее горничную, таким образом, на Жюдит был большой спрос.

Она была разборчива и стоила дороже, чем Полина и проститутки, но всё равно шла нарасхват. Госпожу она не предавала, не выдавала ее тайн, наоборот, доносила обо всем, что узнавала, стремясь облегчить Адель жизнь и болея за нее. Вот и сейчас, подмечая, что мужчины слишком разгневаны и взволнованы, она выскользнула в танцевальный зал и подошла к хозяйке, беседовавшей с адмиралом Мако о каких-то тарифах на перевозки.

— Есть трудности, — шепнула она ей на ухо. Адель очаровательно улыбнулась:

— Трудности? Здесь? Сейчас всё будет улажено, моя дорогая.

Она появилась в обеденном заде неожиданно, бесшумно, как всегда, и спросила — мелодично, певуче, с обаятельной улыбкой:

— Что случилось, господа? Какой шум! Почему вы не развлекаетесь? Тысяча извинений в том случае, если я не сделала для вашего веселья всё, что могла…

Мужчины умолкли. У многих заходили кадыки под тугими воротниками. Некоторые трудно глотнули. Мадемуазель Эрио была прелестно одета. Ее белоснежная грудь блистала сквозь гипюровый корсаж, выгодно оттеняющий матовый атлас прекрасных плеч этой восхитительной блондинки, которая умела приобрести округлость форм и не утратить при этом стройности и хрупкости.

На ней было черное бархатное платье, окутанное мерцающим облаком гипюровых верхних юбок, готовое, казалось, упасть с плеч. Голову ее украшали кружева и цветы, кружевные рукава были коротки и открывали прелестные голые руки. Вот так, внешне, она была вылитая знатная дама, Изысканная, манерная, и, черт побери, в этом-то и состоял возбуждающий парадокс, ибо каждый мужчина — толстый, худой, богатый или преуспевающий — знал, что эту женщину, обликом настоящую герцогиню, можно купить, можно за одну вожделенную ночь сделать с ней что угодно, можно на двенадцать часов иметь ее в своей власти. Мужской гнев был тем сильнее, чем больше был соблазн.

— Бумажки, — пробормотал Делессер. — Всё это можно иметь за простые бумажки…

Адель порывисто обернулась к нему:

— Что вы сказали, господин банкир?

Не дожидаясь ответа, она обратилась уже ко всем:

— Пойдемте, господа, я исправлю свою ошибку. Я сделаю все, лишь бы вы повеселели. Как, господин Дюшатель, вы всё еще не предложили мне руку?… Идемте! Скоро полночь, а это, господа, мой час.

Она снова обернулась, жестом приглашая всех следовать за ней, и засияла улыбкой:

— Я буду танцевать как никогда в жизни!

Исполнить подобное обещание было трудно, ибо Адель всегда танцевала хорошо, а жизнь была ох как длинна, но всё же в чем-то мадемуазель Эрио сегодня превзошла себя.

Она любила испанские танцы — зажигательные, бешеные, пьянящие, как страсть, но сегодня танцевала без обычных для этих плясок туфель. Не стучали, как всегда, ее каблучки, лишь неистово носились черные юбки и мелькали из-под них стройные босые ноги, маленькие, как у ребенка, легкие, ловкие, невесомые, да и вся Адель — с ее задорной улыбкой, хриплыми возгласами, сиянием золотистых волос — была на удивление воздушна, почти эфемерна. Лишь возбуждающие токи, исходившие от нее, убеждали, что это не дух, а женщина из плоти и крови.

Полина Мюэль, проститутка в кроваво-красном платье, пробормотала, обращаясь к своей подруге Луизе:

— В этой девке сидит сам черт.

Луиза пожала плечами:

— Брось, мы были бы не хуже, будь у нас такие деньги, как у нее. Всё зависит от обстановки, милочка… Если я промышляю на улице, мне никто даст больше ста франков, а ей, будь она такая же, как я, только за то, что она ножку покажет, дадут тысячу. А все почему? Потому что у нее иное положение, дорогуша.

— Как бы там ни было, сделка, которую мы с ней заключили, выгодна. Все эти жеребцы, — Полина презрительно обвела взглядом зал, — к концу вечера сходят с ума. Если бы не только в четверг была такая работа!

С коротким страстным криком Адель закончила, запрокинув голову. Грудь ее бурно вздымалась. Как всегда, раздались аплодисменты. Мужчины, с трудом отрывая от нее взгляд, обменивались впечатлениями.

— Что вы ни говорите, а она всё-таки весьма аппетитна… Вы заметили, как она умеет себя подать? Именно подать!

— Да-да, свою грудь она подает словно на блюде, — с усмешкой заметил кто-то.

— Жиске по секрету сознался, что она невероятна в постели. Подумать только, она ведь совсем девчонка!

— Девчонка? Что за ребячество! Она развращена с шести лет.

— Жаль, что здесь нет ее матери, — с ухмылкой проговорил кто-то. — Такой бешеной парочки было бы еще поискать!

— Жиске счастливец… Кто-кто, а он может спать с ней бесплатно.

— Эта девка — авантюристка. Жиске она использует. В чем-то она даже отвратительна — своей жадностью, в частности…

Адель соскочила на пол, десятки рук поддержали ее. Заметив среди гостей знакомого журналиста, она вскричала:

— А, господин Сю! Вы снова собираетесь подшучивать надо мной в своей газете? Будьте же, ради Бога, справедливы, и напишите хотя бы о том, что я красива…

— Это ее единственное достоинство, — зло заметил чей-то голос.

Адель, случалось, слышала все эти язвительные замечания, но они не заслоняли для нее полную картину, не скрывали того, что она нравится, что она опьяняет. Что значили эти мелкие уколы, если делались они лишь из бессилия?

— Моя милейшая Адель, — сладким голосом произнес Жак Патюрль, толстяк лет пятидесяти, богатый фабрикант, на свадьбе дочери которого мадемуазель Эрио присутствовала. — Сердце мое, что это вы такое придумали?

Адель обернулась, удивленно глядя на его жирную физиономию:

— О чем это вы?