Звезда Парижа

Она подняла на него глаза. Какое-то время взгляд ее казался затуманенным, непонимающим, потом уголки рта дрогнули в печальной и мягкой, невыразимо пленительной улыбке. Она тихо ответила:

— И я.

Фердинанд знал, что она шлюха, что она спит со многими ради денег, и с ним тоже связалась, в частности, из-за каких-то выгод — казалось бы, она должна соглашаться на предложения в любое время, и все-таки он не думал, что сейчас она согласится. Из всех братьев Орлеанов Фердинанд был, пожалуй, самым добрым, чутким и великодушным, он ни к кому не относился свысока или с презрением, а к Адель тем более. Сейчас он чувствовал, что ей действительно нехорошо. Почему же она соглашается? Что заставило ее сказать «да»? Адель будто прочитала его мысли и, отвечая на его немой вопрос, проговорила едва внятно:

— Просто… просто вы очень вовремя появились. — Она вздохнула, так коротко, будто судорога прервала ее вздох. — Ах, Фердинанд, честное слово, мне ведь больше не у кого искать утешения, кроме как у вас.

Я очень одинока. И даже если я десять раз в день услышу признания в любви, это ничего не изменит.

Она взяла его голову руками и ласково, почти по-дружески коснулась его губ:

— Спасибо, Фердинанд.

— За что? Я ничего не сделал и ничего не сказал, дорогая.

— Да, вы мало говорите, но я чувствую, что вы добры ко мне. За это благодарю. И, поверьте, Фердинанд, я этой вашей доброты никогда не забуду.

Эта последняя ночь, проведенная в Нейи, была для нее очень счастливой. Такое редко бывало, но сейчас Адель не нужны были бурные наслаждения и яростные всплески страсти. Ласки Фердинанда, деликатные, утонченные, его рот, целующий ее губы, нежность, с какой он овладевал ее телом, — это было все, в чем она нынче нуждалась. А еще больше она хотела, обессилев после ласк, положить голову ему на плечо, на какой-то миг лишиться собственной силы, всех своих мыслей, самой своей личности, раствориться, довериться ему — ибо этому человеку действительно можно было довериться — и, затаив дыхание, на несколько секунд почти умереть в этом спокойном объятии. В эти секунды она казалась себе бестелесной. Ей было хорошо и спокойно, как никогда. Только Фердинанд мог дать ей это. И только этого человека — единственного из многих — она чуть-чуть любила.

Однако превращение, которое произвели с Адель горе и Фердинанд, не могло быть долгим. Когда в пять часов утра она вышла из комнаты герцога Орлеанского, слез уже не было в ее глазах. Она высоко держала голову, а на ее лице было холодное замкнутое выражение. Сбросив туфли и подобрав юбки, она, полураздетая, босиком побежала по галерее в башню Радоде, в свои апартаменты.

Жюдит вынырнула перед ней, словно из-под земли:

— Ах, Боже мой, мадемуазель, стойте! Я вас давно поджидаю. За всю ночь ни на час не уснула!

— Почему же так?

— Вас искал герцог Немурский и никак не мог найти. Он, конечно, подозревает вас. Я говорила ему, что подозрения ни к чему, что вы, в конце концов, имеете право делать, что захотите, но он прямо рвал и метал, для меня это был ужас! Теперь он дожидается вас в комнате. Я хотела предупредить вас, чтобы он не застал вас врасплох.

Успокойся, — сказала Адель. — Спасибо за предупреждение, но Немура я не боюсь.

— И все-таки, будьте осторожны, мадемуазель.

— С ним? Дорогая Жюдит, он лишь умеет говорить страшные слова, а для преступления у него не хватит духу, так что не волнуйся. Он не убьет меня.

С этими словами она заставила горничную посторониться и смело открыла дверь.

Филипп сидел в кресле и то ли ждал, то ли спал. Бутылка вина, наполовину опустошенная, стояла рядом, он много курил, пепел падал прямо на ковер и прожег в нем дырочки. Будь это в ее доме, Адель разозлилась бы. Теперь же ей было все равно. Поморщившись от дыма сигар, стоявшего в комнате, она брезгливо переступила через окурки и прошла на середину комнаты, намереваясь заняться сборами.

— А, — раздался голос Филиппа. — Вот вы и пришли. Вернулись.

Адель, не отвечая, бросила туфли на пол и прошла к тазу, чтобы умыться. Краем уха она слышала, что принц поднялся и пошел к ней.

— Где вы были всю ночь? — язвительно, злобно спросил он.

— Прелестно, — сказала Адель, выбирая среди полотенец самое тонкое и мягкое. — Сцена ревности?

— Я хочу знать, где вы были? В какой постели ты валялась на этот раз?

Адель хотела отойти, но он резко удержал ее за руку. Тогда она подняла голову, и глаза ее сверкнули недобрым блеском:

— В постели вашего брата.

— Ты лжешь! У Жуанвилля тебя не было, я проверял это. — Лицо его было бледно, глаза пылали.

Зло усмехаясь, Адель сказала:

— Успокойтесь. За вашего младшего брата я еще не принималась. Я была у Фердинанда и с ним спала, довольны вы этим?

Ни тени смущения или хотя бы замешательства не промелькнуло у нее на лице, она говорила спокойно, с презрительной усмешкой — Филипп, глядя на нее, признался сам себе, что даже уличные шлюхи, которых он знавал, не вели себя более бесстыдно. У шлюх бесстыдство, так сказать, физическое, а она была бесстыдна морально. Ярость схватила его; сдавленным голосом, еще пытаясь совладать с собой, принц переспросил:

— Ты была у Фердинанда? И ты мне об этом говоришь?

— Ты сам спросил, разве не так?

Она отвернулась, стала что-то искать, но он, снова схватив ее за руку, грубо развернул к себе.

— Как же ты могла? — вырвалось у него с бешенством. — Это же безнравственно, ты это понимаешь?

— Безнравственно! — передразнила она его. — У нас свободная страна, и каждый имеет право быть безнравственным, если хочет.

— Фердинанд мой брат. Разве не говорил я тебе, что этого не потерплю?

— Мне безразлично, потерпишь ты или нет, — бросила она пренебрежительно. — Я что хочу, то и буду делать, и мне все равно, что ты об этом думаешь. Я тебе не жена. И ты мне вообще никто! Я не люблю тебя — разве этого я тебе еще не говорила! Я спала с Фердинандом, потому что мне так было угодно, потому что мне надоело все время спать только с тобой, а завтра, если захочу, я заполучу Жуанвилля, и мне никто не помешает, а уж тем более ты!

Не помня себя, он ударил ее по лицу. У Филиппа была горячая кровь, он мог вспылить и от менее жестоких слов. Он сейчас не чувствовал ни капли любви к Адель, только ярость и желание унизить ее. Адель пошатнулась, но не вскрикнула, лишь ухватилась рукой за щеку, глаза ее блеснули поистине адским огнем, и она рассмеялась ему в лицо:

— Боже мой! Какой же ты болван! Да я никогда видеть тебя не захочу после этого, я брошу тебя, и оставайся здесь сам, в этом скучном Нейи! Ищи себе другую любовницу, которая будет тебе по карману!

— Ты неблагодарная тварь! Даже собака — и та нравственнее тебя!

— Собака? Идите к собаке! Может быть, с ней вам будет лучше!

Это уже перешло всякие границы. До таких слов не опустилась бы и уличная торговка, а она бросала подобные выражения ему в лицо и даже, как показалось Филиппу, получала жестокое удовлетворение в том, что он так ошеломлен, что он впервые видит ее такой — грубой, низкой, вульгарной. В неистовом гневе Филипп схватил ее за плечи, затряс изо всех сил, как трясут оливковое дерево, кожей ощущая ее сопротивление и, наконец, встряхнув так, что у нее прервалось дыхание и чуть не хрустнули позвонки, оттолкнул. Не удержав равновесия, Адель упала на пол, больно ударившись плечом.

Филипп, казалось, еще какое-то время колебался, потом сделал два шага к ней, скользнул взглядом по голым ногам — пышные юбки задрались во время падения — и с бешеным выражением в глазах рухнул рядом с ней на колени.

Адель, несколько ошеломленная этим взрывом, разгадала, чего он хочет. Для нее не было неожиданностью, когда принц, рывком расстегнув пояс, с силой навалился на нее, грубо раздвинул ей ноги, и его плоть проникла внутрь. Она даже не сопротивлялась этому насилию. Он полагал, что, может быть, только этим сумеет ее унизить, и нарочно причинял ей боль, двигаясь грубо, безжалостно, так, что она едва сдержала слезы, готовые выступить на глазах. Он задыхался, сжимая ее плечи, лицо его было искажено, кривая усмешка мелькала на губах. Адель, отвернув голову, с нетерпением ждала, когда он ее оставит.