Первая любовь королевы

— Я обуздаю своих людей, миледи. Однако мой отец…

— Отца вы сможете заставить поступать так, как вам хочется, я в этом не сомневаюсь.

Чуть позже она убедила его перезаключить брачный контракт — подписать договор несколько иного толка: ей хотелось, отдав Уильяму свое приданое, выговорить для себя лично некоторую суму, на которую она всегда имела бы право и которую он должен был бы ей выплачивать ежегодно. Уильям первоначально подозрительно отнесся к такому предложению, но Джейн возразила ему, что предлагает именно то, что хотел бы сделать для нее и ее отец. И добавила:

— Он любит меня, и я знаю, какой брачный договор он для меня хотел… Подумайте, мой господин, я ведь всего-навсего его дочь. Он, а не я, глава Бофоров. Если вы попытаетесь перечить ему, он может вовсе лишить меня наследства, оставить без гроша.' Именно этого мы добьемся, проявляя своеволие. Разве этого вы хотите?

Кроме того, мать Джейн, богатая и влиятельная леди, в своем завещании указала, что все ее имущество и маноры перейдут к Джейн только в том случае, если сама Джейн передаст наследство по женской линии — то есть своим дочерям…

— А что будет с сыном? — возмутился Уильям.

— Сын получит то, что даст мне отец, а дочь — то, что оставила мне мать, — сдерживаясь, пояснила Джейн.

В разговор вмешался старый граф.

— Говарды дочерей не делают! — ворчливо заявил он. — Можешь соглашаться, Уил, все равно это будет нашим, а деньги, которые твоя супруга требует себе на каждый год, так и быть, отдай!

Договоренность была достигнута. Для своих дочерей, если таковые будут, Джейн выговорила владения на севере Англии, и несколько кораблей, фрахтуемых лондонскими купцами Оубрейями. А сыновьям уж оставались земли, которые пожалует ей отец. Так было разделено ее приданое.

Но, конечно же, и той, и другой частью безраздельно мог распоряжаться только Уильям, она же получала лишь ежегодное содержание. Оставалось ждать, утвердит ли все это герцог Сомерсет. Тем временем в Ковентри ожидалось появление старшего брата Джейн — он должен был привезти и хорошего судейского, который составил бы новый контракт.

Джейн была почти довольна. По крайней мере, теперь кое-что было разграничено, и она чувствовала себя свободнее, имея право на какие-то деньги. Улыбаясь, она подошла к мужу, притянула обеими руками его голову к себе и быстро, благодарно поцеловала в губы.

— Я знала, что не ошиблась, когда выбирала вас, мой господин, — сказала она. — Как жаль, что пост так длинен и вы не получили еще того, на что имеете право.

Жаль ей, конечно, не было, но она действительно была довольна. Ей уже стало ясно, что и в любом другом случае она сумеет настоять на своем и убедить Уильяма действовать так, как ей хочется. Кроме того, она уже несколько попривыкла к мужу и полагала, что его вполне можно терпеть.

— Гляди в оба, Уил, — предостерег старый граф, — эта красотка заставит ходить тебя на задних лапках!

— Джейн — самая лучшая жена, о которой можно только мечтать! — грозно ответил Уильям отцу. — Только мечтать, понятно?! И не смейте говорить что-то против нее, потому что я ею восхищаюсь!

— Восхищаюсь! — передразнил старик. — Дьяволово семя! Уж этому словечку не я тебя выучил, упаси Господь!

Брачная ночь молодой четы тоже прошла обычно и благопристойно. Джейн не намерена была отказывать Уильяму дольше, чем до Пасхи, ибо хорошо видела его нетерпение и внутренне чувствовала, что, позволив ему то, чего доселе между ними не было, приобретет больше рычагов влияния на него, чем имела до сих пор. Когда заканчивался пасхальный ужин, она очень спокойно сказала ему: «Я буду ждать вас сегодня, мой господин, приходите», и этого было достаточно, чтобы он все понял.

Джейн, дожидаясь того часа, когда превратится из девушки в женщину, была не то что не взволнована — нет, она была даже холодна внутри. Уильям не был ей приятен настолько, чтобы она раз по собственной воле пожелала какой-то близости с ним. Так что желания никакой роли в предстоящей ночи не играли. Скорее это была необходимость, от которой никак не избавишься.

Леди Миллертон помогла ей раздеться и облачиться в белоснежную ночную рубашку из драгоценного итальянского шелка, затем Джейн отпустила даму. Неторопливо, как всегда, стала расчесывать волосы до тех пор, пока они не стали виться вслед за движениями гребня и не засияли мягким пепельным блеском.

После чего улыбнулась собственному отражению и передернула плечами: «Когда-нибудь все будет иначе. Я знаю, уверена. А пока нужно чуть-чуть потерпеть Уильяма — только и всего. Конечно, вряд ли это будет приятно, но… но, может быть, это так понравится ему, что им легче будет управлять». Да, она когда-то слышала, что постель некоторые дамы тоже используют в своих целях.

Быстро перебежав босыми ногами по полу, она нырнула в постель, под горностаевое тяжелое одеяло. Вскоре появился Уильям: в широком необъятном ночном халате, ложащемся множеством крупных складок, и остроносых домашних туфлях без задников. Все это она купила ему, когда на днях ездила в Ковентри.

Нарочно для этой ночи Уильям вымылся, темные волосы были еще влажные, прилипали ко лбу и казались иссиня-черными.

Погасив свечу, он осторожно лег рядом с женой, и какое-то время оба неподвижно лежали в кромешной темноте, затаив дыхание, будто ни на что не решаясь. Затем Уильям нетерпеливо шевельнулся, рукой отыскал Джейн под одеялом и неловко привлек к себе.

Инстинктивно сообразив, что он нуждается в поощрении, она негромко произнесла:

— Я ваша жена, сэр, и вы ни в чем не встретите препятствия. Наверное, мне понравится все, что вы ни сделаете.

Он отыскал и сжал ее грудь, затем, застонав, перекатился на нее всем телом, и Джейн, догадываясь, что следует делать, покорно приняла нужную позу. Уильям вошел в нее сразу, одним движением подняв ночную рубашку, глубоко и нетерпеливо; Джейн приглушенно вскрикнула, но усилием воли заставила себя расслабиться. Она испытала боль, но не такую сильную, как порой об этом говорили, — даже скорее не боль, а тягостное неудобство, неприятное ощущение внутри, какое-то тупое подергивание и желание поскорей от всего этого избавиться.

Не лаская ее, а только крепко, будто драгоценную собственность, обнимая, он задвигался очень быстро и яростно, и все было кончено за считанные мгновения. Он оставил ее, перекатился на бок, а она едва удержалась от того, чтобы не помочь ему при этом хорошим толчком.

Какое-то время слышалось лишь его тяжелое учащенное дыхание. Потом, приподнявшись на локте, он заглянул ей в лицо. Уильяму хотелось каким-то образом, в куртуазной, пусть и неловкой, форме выразить свою нежность — а он действительно сейчас испытывал нежность к Джейн. Ни за что на свете он не согласился бы причинить ей огорчение.

— Какое счастье, что вы моя супруга, миледи, — придумал он наконец, отыскал и поднес к губам ее пальцы. — Я очень люблю вас, Джейн.

— Я счастлива, если это так, — ответила Джейн.

Хорошо, что было так темно и он не видел равнодушия в ее глазах.

Уильям, от кого-то слышавший, что девственниц нежелательно трогать в одну ночь дважды, пересилил желание и отвернулся. Честное слово, это было верхом деликатности с его стороны. Он действительно не хотел причинять ей боль и, удовлетворенный собственной сдержанностью, быстро уснул.

Джейн лежала, вытянув руки вдоль тела; голова ее была странно пуста, а мысли если и появлялись, то не слишком приятные. Впрочем, ничего иного, чем Уильям совершил, она от него и не ждала, так что не следует разочаровываться. Мало-помалу и она уснула, убедив себя, что все идет так, как и полагается.

Уильям, как выяснила Джейн вскорости, оказался мужчиной поистине ненасытным. Вернее — сверх меры надоедливым… Ему нравилось ее хрупкое горячее тело, шелковистые светлые волосы, все плавные, но изящные изгибы плоти — дня не проходило, чтобы он не возжелал ее, и все эти усилия были не от стремления поскорее заиметь наследника, а от того, что его очень влекло к жене. Влекло, как ни к какой женщине прежде.