Страница 7 из 20
Будет утро, он еще скажет, все выскажет этому...
— А ты, дед, метись-ка скоренько домой да хоронись получше.
— Эх, якори его, — крякнул старик недовольно. — Где ж твоя Советска власть, председатель? Что за жизнь вы нам придумали? А?
— Беги, беги, дед Петро. После, после.
— «После, после», — передразнил старик, — встренемся на погосте. Мужиков-то перебили, остались старики да бабы, вот с ними и воюете. Эх!
Кашин думал, что Спиридонов поведет их куда-то прятаться — в погреб ли, в сарай ли, — но он пригласил их прямо в избу. Именно это не на шутку встревожило Гриню с Савой. Насторожило.
Не в западню ли их тащат?
7. В хоронушке
В избе было совсем темно, лишь серели пятна окон.
— Привел? — спросил из темноты женский голос.
— Привел, — ответил Спиридонов и тут же позвал вошедших: — Проходите к столу, товарищи, там как-никак в окна все ж видно. А сундучок ваш можете здесь у двери поставить.
— Нельзя, — отозвался холодно Гриня. — В нем наиважнейшие документы государственного значения.
— Ах, если государственного значения, — повторил Спиридонов с едва уловимым оттенком иронии, — то тогда, конечно, надо в передний угол. Мать, покажи-ка там место у тебя в куте, под лавкой.
— А надежней места нет, что ли?
— Нет, — отрезал сухо Спиридонов.
Гриня не на шутку встревожился. «Вот это влипли, — думал он. — Выдаст этот субчик нас тепленьких, вместе с сундучком преподнесет банде на блюдечке».
Когда освободились от ноши, поймал в темноте руку Зорина, пожал несколько раз, не уверенный, что товарищ понял его, выдохнул у самого уха:
— Ну-у, Сава-а-а...
Сава ответил крепким пожатием и, скользнув рукой за спиной Грини, пошевелил ему кобуру.
«Ай, умница, — обрадовался Гриня, — все понял».
Но тут же Кашин вспомнил: «Кобура пустая». И горько пожалел, что тогда в губисполкоме не настоял на своем: «Они должны, они обязаны были нас вооружить».
На улице уже совсем стемнело, хаты на противоположной стороне улицы едва угадывались.
— У вас есть оружие? — неожиданно спросил Спиридонов.
«Ишь ты, гад», — вздрогнул от такого нахальства Кашин, а вслух ответил, стараясь придать твердость голосу:
— Есть... Наган.
— Не вздумайте стрелять, — предупредил Спиридонов и добавил, подумав: — Без моего разрешения.
«Как же, стал бы я ждать твоего разрешения, — усмехнулся про себя Гриня, — будь у меня действительно наган. Я б тебя, гада, в первый черед уложил». И сказал скрепя сердце:
— Хорошо.
Но опять подумал встревоженно: «Чего уж тут хорошего. Влипли мы с Савой, ой, влипли».
От печи послышался голос жены Спиридонова:
— Может, не приедут. Может, сбрехали на деревне.
В это время где-то в конце села хлопнул выстрел.
— Кажись, пожаловали, — сказал Спиридонов и, как почудилось Грине, даже с облегчением.
Председатель прильнул к самому окну и задышал шумно и глубоко. «Волнуется гад, — отметил Гриня и стал лихорадочно придумывать выход из положения. — Хоть бы что-то тяжелое в руку! Трахнуть бы этого по башке для начала».
Кашин осторожно провел по столу рукой, надеясь ухватить с него что-нибудь тяжеленькое. Но стол был чист и даже выскоблен.
— О-о, явились голуби, — негромко сказал Спиридонов.
Кашин и Зорин уставились на улицу. Там маячила группа конников, несколько теней, отделившись, быстро направились ко двору Спиридонова.
— Ну, мать, — отпрянул от окна Спиридонов, — кажись, наш змееныш. Хорони нас.
— Скорее в хоронушку, — негромко ответила женщина.
— Товарищи, сюда, — приказал Спиридонов, взяв за плечи Гриню и пытаясь пригнуть его.
Грине почудилось в этом движении бог знает что. Он дернулся, вскрикнул с угрозой:
— Не трожь! А то...
— Дура-а-а, — зашипел Спиридонов. — Жить надоело?!
Он крепко схватил Гриню, как щенка, за шею и пригнул быстро и сильно едва не до полу.
— Лезь... Да живо-о-о...
Кашин ощутил перед головой какую-то пустоту. «Никак подпечье», — сообразил он и тут же полетел в кромешную темь от толчка, полученного сзади. Кувырнулся через голову. Он еще не успел принять там нормального положения и возмутиться подобной бесцеремонностью, как последовал такой сильный удар в живот, что он едва не лишился чувств.
— Ап-ап... ап, — хлопал Гриня губами, не имея возможности даже сделать выдох.
Он схватил руками то, что ударило его в живот, и понял — это Савина голова. Падая в темную яму вслед за товарищем, Сава сразил его своей головой.
— Это я, Гриня, — шепнул Сава и тут же сам взвыл от боли: — А-а!
Пробиравшийся за ним Спиридонов наступил ногой Саве на руку.
— Цыц! — зло прошептал Спиридонов. — Замри!
В яме воцарилась тишина, и сразу же донесся приглушенный стук двери и далекие голоса:
— Здравствуй, мать!
— Здравствуй, здравствуй, Феденька.
— Почему в потемках сидишь? Где Советский?
— Да ведь страшно, Феденька. Время-то какое, да и керосин...
— Давай десятилинейную лампу, чего там... Тебе нас бояться нечего.
Наверху скрипели половицы, по избе ходили тяжело и по-хозяйски.
— Да брось ты угли... У меня вот спички.
И когда в избе загорелась яркая лампа, друзья поняли наконец точно, где они находятся. Они были в довольно просторной яме, выкопанной под печью. Свет проникал в дыру, куда обычно хозяйки суют под печь ухваты и кочергу.
— ...Так, значит, сбежал Советский, — доносилось сверху. — Перетрусил георгиевский кавалер. Ну ништо, попадется ишо.
Сынок Спиридонова явился в родную хату не один, с ним было еще несколько бандитов. И, судя по суете, поднявшейся там наверху, они и не собирались уходить, а затевали попойку.
— Что у тебя, мать, есть? — гремел Федькин голос. — Мечи все на стол.
— Да что ж у нас может быть-то, сынок, — лепетала женщина. — Время-то какое.
— Эх вы, темень. Вас Советы с голоду морят, а вы... На вот, вари. Поешь хоть с нами свежатинки досыта.
Из хоронушки под печкой видны были только ноги ходящих по кухне. И вдруг Гриня, всмотревшись внимательно, заметил там, за этими суетящимися ногами, свой заветный сундучок под лавкой и едва не вскрикнул, пораженный: «Мать честная, там же деньги, документы!»
Кашин дернул за рукав Спиридонова и, делая страшные глаза, стал тыкать пальцем в сторону сундучка, беззвучно шлепая губами:
— Сун-дук... Сун-дук...
На что Спиридонов ответил еще выразительнее, показав сперва на сундук, а затем постукав пальцем в лоб Кашину:
— Одинакова.
Тогда Кашин сильно осердился на председателя. Как это ему — уполномоченному губкома — говорят такие вещи! Гриня готов был расценить это как контрреволюционный жест.
А между тем наверху начиналось веселье. Топилась печь, в ней что-то варилось, гремела посуда, играла гармошка. Перебивая друг друга, что-то кричали бандиты, звенели стаканы. И, поскольку шум этот наверху становился все сильнее и сильнее, Спиридонов наконец вздохнул и сказал с горечью:
— Хотя бы одну гранату. Эх, всего одну гранату.
— Но ведь там ваша жена, — отозвался Сава.
Спиридонов покосился в тот угол, где сидел Зорин.
— Жена б могла и выйти на миг.
А наверху уж ударили плясовую, кто-то затопал, лихо выбивая дробь, и запел тонкой фистулой:
Бандиты ржали. И кто-то из них тут же, но уже басом грянул другой куплет:
Они там, наверху, выхваляясь друг перед другом, драли глотки, вбивали каблуки в пол с такой силой и старанием, что в хоронушке можно было уже разговаривать, не боясь быть услышанными.