С мандатом губкома

Саве не хотелось обижать друга, но и удержаться от улыбки он никак не мог, увидев его в таком наряде.

— Да как-то непривычно, Гриня. Все-таки эвон какие каблуки высокие.

— Ерунда. Каблуки спилить можно.

Но пройдясь туда-сюда по комнате, Гриня решил, что каблуки лучше и не спиливать. Они добавляли ему росту, а это, как он считал, немало значило для человека с мандатом губкома.

Гриня внимательно осмотрел свою обновку, пожалел, что шнуровка спереди, а не сзади (а то бы ботинки здорово смахивали на настоящие сапоги). И наконец, топнув как следует об пол, словно проверял крепость досок, сказал:

— Все. Можно ехать.

4. Вдогонку за товарищем Лагутиным

Возчиком их оказался парнишка лет пятнадцати, с уважением и благоговением смотревший в рот новоиспеченным учителям, да еще и уполномоченным губкома. Гриня сразу дал понять, кто здесь начальник, когда, садясь в телегу, небрежно передвинул за спину кобуру нагана.

Кобура сделала свое дело: возчик понял, что везет настоящее начальство, которое будет ему не только приказывать, но если надо, то и защитить сможет. Где было знать ему, что кобура у начальника пустая...

Гриня никак не мог смириться с мыслью, что ехать придется им без оружия. Нет, он ни в кого стрелять не думал, или, упаси бог, пугать кого-нибудь. Нет. Просто ему страстно хотелось выглядеть внушительным, он пуще смерти боялся, чтоб их не приняли за мальчишек. Поэтому, проснувшись ночью перед отъездом, вспомнил Гриня, что где-то в кладовке валялась старая отцовская кобура.

Осторожно вылез из-под одеяла, чтобы не разбудить сопевшего у стенки Саву. На цыпочках прокрался в кухню, нашел там в темноте огарок свечи и только взял коробок спичек, как на печи зашевелилась мать:

— Кто там? — спросила полусонно.

— Это я, мама.

— Чего не спишь?

— Мне в кладовку надо, — прошептал Гриня. — Ты спи.

— Чего тебе ночью-то там делать? Дня не будет?

— Уезжаем рано. Могу забыть. Мне там одну штуку отцову надо найти.

— А каку штуку-то?

— Спи ты, господи, — начал сердиться Гриня. — Везде-то тебе все знать надо.

— Вот те раз. Я же хозяйка.

— Хозяйка, хозяйка, — поспешил Гриня успокоить мать. — Только спи.

Он ощупью пробрался в крохотную кладовку и лишь там зажег свечу. Кобуру, смятую и позеленевшую от сырости, Гриня нашел в куче хлама за бочкой из-под извести. Тут же схватив какую-то тряпку, он тщательно оттер грязь и плесень. Потом эту же тряпку затолкал в кобуру, туго забил, и, когда застегнул, то кобура оказалась такой раздутой, словно в ней и впрямь был наган.

Утром Сава одобрил идею друга, пообещав ни под каким видом никому не раскрывать его маленькую хитрость.

— Глядишь, еще и бандит испугается, как кобуру-то заметит, — сказал он.

— Вот именно, — согласился Гриня, хотя в душе крепко сомневался насчет этого. Кобура ему нужна была только для представительства, для фасону. Уже одно то, что на возчика-мальчишку она произвела впечатление, убедило Гриню в правильности его решения.

Конь хоть был и худой, но резвый, все время бежал рысцой, возчику и не надо было подгонять его. Дорога подсохла, мягко пружинила, а кое-где на взгорках начала уже и пылить. Зеленое разнотравье придорожья пестрело алой россыпью весенних тюльпанов.

В синем, почти безоблачном небе неустанно и радостно журчали жаворонки. В степи было так хорошо, что даже не хотелось разговаривать.

Сава сидел, свесив ноги с телеги, Гриня, глядя в небо, лежал на сене и грыз соломинку. Колеса негромко поскрипывали, навевая умиротворение и покой.

— Ты гля! — закричал вдруг возчик. — Скорей вынай наган, начальник.

— Что такое? В чем дело? — вскочил встревоженно Гриня.

Впереди, недалеко от дороги, стоял в траве столбиком заяц и, навострив уши, внимательно смотрел на приближающуюся телегу.

— Скорей вынай, — торопил Гриню парнишка. — Это ж нам на обед какое варево станет! Скорее!

Грине «вынать» было нечего, но он и глазом не сморгнул.

— Дурак ты, братец. Кто ж на зайцев боевые патроны тратит. Было б ружье, куда ни шло.

А заяц, как нарочно, и не думал бежать, будто знал, что на возу всего оружия — кобура с тряпкой.

— И-эх! — с сожалением выдохнул парнишка и, вдруг обозлившись, привстал и швырнул в нахального зайца кнут. — Т-тварь косая!

И хотя кнут до зайца не долетел, тот не спеша поскакал от дороги, показывая из травы, словно кукиш, свой белесый хвост. Зато конь принял этот замах кнутом на свой счет и наддал ходу.

— Тпр-р-р, дурак, — натянул вожжи парнишка и кое-как остановил его. Спрыгнув с воза, он побежал назад за кнутом.

В Старый Кум въехали далеко после обеда.

— Куда вас, к Спиридону Советскому? — спросил возчик.

— К старшому поселка.

— Ну, значит, к нему.

Деревня не избалована вниманием и зрелищами, и потому каждый вновь прибывший — здесь диковина. Со всех сторон приплюснутые носы ребятни в окнах, лица баб любопытные. Лишь мужики фасон держат, любопытство свое тая, неуклюже и настороженно зыркают из-за плетней и тынов.

Но старшой встретил приезжих у ворот своего дома. Из-под бровей, седых и косматых, ощупывал придирчиво глазами. На груди его, прямо по холщовой рубахе, георгиевские кресты.

— Вот он Спиридон Советский, — шепнул возница Грине, останавливая притомившегося коня.

Гриня легко спрыгнул с телеги и, оправляя ремень, пошел навстречу старшому, с удовольствием ощущая на боку кобуру. Старшой поджидал его, пряча в бороду ухмылку. И Гриня, даже заметив ее, отнес скорее к характеру мужика, но отнюдь не к виду своих «саботок». А старшого развеселили именно они.

— Здравствуйте, товарищ Советский, — отчеканил Гриня, протягивая руку.

У старшого улыбка мгновенно погасла, глаза стали колючими.

— Я Спиридонов, — холодно сказал он.

— Простите, — осекся Гриня, почувствовав, что попал впросак. — Простите, но мне...

— Я Спиридонов, — повторил жестко старшой. — А кто вы?

Скомканное приветствие выбило Гриню из колеи, да к тому же и рукопожатие не получилось. Кашин тянул правую, а тот сгреб его длань левой рукой, сгреб как бы с тыла и так жамкнул ее, что косточки хрустнули.

И тут только Гриня увидел пустой правый рукав мужика.

— Простите, — промямлил он смущенно.

— Ничего, — кивнул тот. — Ваши документы?

Гриня подал свой мандат. Спиридонов развернул его и, отдалив от глаз, стал медленно читать, шевеля губами.

Заметив, что старшой закончил чтение, Кашин спросил:

— Скажите, пожалуйста, где у вас Лагутин остановился?

— Какой Лагутин? — спросил, в свою очередь, Спиридонов.

— Ну, с обозом-то, с чоновцами.

— A-а. Они, товарищ Кашин, еще вчера проследовали.

— Как? А разве они не останавливались ночевать?

— Нет. Покормили коней и отправились дальше еще засветло.

— Экая досада, — искренне огорчился Гриня. — Мы ж с ним должны быть, у нас даже и... — Гриня вовремя прикусил язык, вспомнив, что «оружие» висит у него на боку. И вместо «оружия нет», Гриня вынужден был, поколебавшись, сказать: — ...и транспорта нет. Коня-то нам только до Старокумска дали в надежде, что здесь мы Лагутина захватим.

— А проездные вы получили? — поинтересовался Спиридонов.

— Получили. И проездные и суточные.

— Ну, тогда я вас утречком отправлю. За миллион довезут вас до Новокумска.

— А на чем?

— Уж на чем получится. Это мне надо еще посмотреть, кто у меня нынче гужповинность не выполнил.

Затем, велев следовать за собой, Спиридонов направился по селу.

Гриня предложил ему сесть на воз, но тот отказался:

— Тут два шага.

Спиридонов и, верно, вскоре остановился у одной избенки, постучал пальцем в подслеповатое окно.

— Эй, дед Петро, выдь во двор.

За старым, покосившимся плетнем появился сухонький седой дедок.

— Чего тебе, Пантюша? — спросил он.