С мандатом губкома

— Мы поедем только через Прорву, — жестко и решительно повторил Сава.

— Но почему?

Сава вдруг посмотрел Грине в лицо. И Кашин увидел в его глазах и упрямство, и мольбу, и непоколебимую решимость.

— Ты что... забыл? — выдохнул Сава. — В Белых Зорях мой дом.

И тут-то Гриня вспомнил все. Мгновенно. Что друг его — сын белозоринского попа — еще с зимы бойкотирует родной дом.

— Слушай, Сава, — зашептал он. — Да мы не будем заезжать к попу. На кой он нам? Остановимся в волисполкоме.

— А мать?

— Что «мать»?

— Мать, как узнает, что я в Белых Зорях, да она, знаешь...

— Мда, — согласился Гриня. — Мать, конечно, в покое тебя не оставит. Ей до мушки наша классовая принципиальность. Что же делать? — Кашин наморщил лоб, придумывая выход из положения.

— Едем через Прорву, — сказал уже спокойно Зорин. — А там опять свернем на калмыковскую дорогу. Мы ж благодаря этому обойдем стороной банду. Митрясов-то тоже на Зори махнул.

— Эх, что мне с тобой делать, — вздохнул Гриня. — Прорву так Прорву. — И тут же скаламбурил, улыбнувшись: — Может, через Прорву прорвемся и к Лагутину.

— Вот именно, — обрадовался Сава. — Я ж тебе это и говорю.

Они вернулись к возу уже примирившиеся. Еще подходя, Кашин махнул вознице:

— Заворачивай на цоб.

Но Феня перевела свой тяжелый взгляд на Саву, ожидая команды второго начальника.

— Налево, налево, — подтвердил Сава.

— Вот так бы сразу, — проворчала Феня и ударила вола по правому боку. — Цоб, Сивый, цоб.

Дорога на Прорву была малонакатанной, заросшей густой щеткой конотопа. Сава, скинув ботинки, с удовольствием шагал босиком сзади телеги.

— Хорошо, — улыбался он.

Только Гриня был расстроен неожиданной сменой направления и сидел на возу нахохлившись, забыв даже про махорку.

Солнце, перед закатом, зарозовев, сплющилось и стало походить на пасхальное яичко. Оно уже не слепило, на него можно было смотреть. В траве сонно затюрлюкал перепел: «Спать пора, спать пора».

Было тихо и покойно. И все, что сегодня произошло, казалось Саве далеким и нереальным, будто приснившимся.

Потом солнце закатилось, но летние сумерки долго еще стояли над степью, окутывая даль таинственной дымкой.

— Золотой, — вдруг пробасила Феня, ткнув палкой вперед. — Скоро Прорва.

— Где? Что? — встрепенулся Гриня, толком и не сообразив, куда и на что указывала Феня.

— Эвон, лесок. Его у нас Золотым зовут.

Впереди с левой стороны от дороги действительно надвигался темный лес.

— А почему его Золотым зовут? — спросил Гриня.

— А кто ж его ведает? Говорят, годов тридцать тому здесь разбойники у купцов золото отобрали.

Лес был шагах в ста от дороги. И в ночном полумраке темнел он таинственно и загадочно. На его мрачном фоне они не сразу заметили людей, направившихся им наперерез. Их было двое.

И только незнакомцев заметили ехавшие на возу, как оттуда сердито крикнули:

— А ну, стой!

Убежать на ленивом воле было невозможно, и Феня остановила Сивого.

— Тпр-р-р, — она обернулась и шепнула своим пассажирам: — Ежели что, скажите — к родным едете.

Кашин, увидев двух незнакомцев с ружьями на плечах, всерьез перетрусил и в сотый раз пожалел, что не имеет нагана. Но когда те подошли ближе, Кашин понял, что ошибся: на плечах у них были обыкновенные палки.

«Пастухи», — догадался Гриня, и на душе у него стало веселее.

— Кто такие? Куда едете? — спросил один из подошедших — здоровый, заросший мужик.

Кашин окончательно убедился, что незнакомцы — люди миролюбивые и скрывать от них ничего не надо.

— Мы уполномоченные, едем переписывать население в Калмыково, — сказал Гриня с плохо скрытой гордостью.

— Закурить найдется?

— Конечно.

Гриня достал кисет, курительную бумагу, насыпал на нее махорки, протянул мужику.

— Заворачивайте, товарищ.

Но мужик вдруг зло и сильно ударил Гриню по руке снизу, так что рассыпал не только махорку, но и бумажку выбил. Не успел Гриня и глазом моргнуть, как мужик выхватил у него кисет вместе со спичками. Его спутник проворно схватил с воза ботинки Савы и сказал ему с угрозой:

— Скидавай рубаху. Ну!

А тот, который просил закурить, вцепился Грине в ногу.

— А ну, живо сапоги!

— Так это ж ботинки, дяденька, — пролепетал Гриня.

— Все равно сымай, сволочь, — дядька ткнул под нос Грине свою дубинку.

Гриня суетливо стал дергать шнурки. Сава дрожащими руками ловил пуговицы косоворотки, они не слушались.

— A-а, черт! — Мужик нетерпеливо рванул Саву за грудки, посыпались пуговицы. — Сымай!

— Сейчас, сейчас, — лепетал Сава, начиная задирать на спине рубаху.

И грабители и ограбляемые забыли о вознице. А она вдруг поднялась во весь рост и, ахнув ближнего мужика палкой по голове, рявкнула:

— Ах вы, сбродни окаянные! Вы что ж с детьми творите! А?!

Вол, приняв крик хозяйки на свой счет, дернул воз и пошел. Феня по инерции шагнула через своих пассажиров, продолжая грозно вопить и крестить опешивших грабителей палкой.

— Лиходеи! Я вас, твари, в лепешку! Да как ваши зенки глядят бесстыжие!..

Вол, напуганный криком, резво шагал, увозя своих пассажиров от Золотого. Мужики и не подумали догонять. Они остались там, оглушенные. А Феня, стоя на возу, еще долго бушевала и бранилась, потрясая, как мечом, своей палкой.

13. Брат мой — враг мой

На хутор они приехали далеко за полночь. Уже где-то горланили петухи, пророча рассвет.

— Куда вас? — спросила Феня.

— К старшому хутора, — ответил Гриня.

— А я думала, у вас родня какая, больно рвались сюда.

Феня начала подворачивать вола к ограде небольшого домика. Когда Сивый уперся в плетень и стал, Феня не спеша слезла с воза и ушла во двор. Послышался стук в дверь и вскоре ее голос:

— Марфуша, открой. Это я.

Потом доносились голоса двух женщин, но о чем говорили на крыльце, разобрать было трудно. Наконец Феня вышла на улицу и окликнула негромко:

— Идемте в хату.

Ребята слезли с воза. Сава осторожно ступал по захолодавшей земле босыми ногами. Было ему и непривычно и как-то неловко. Они сняли свой сундучок и пошли с ним за Феней во двор.

Увидев на крыльце полуодетую женщину, поджидавшую их, Гриня спросил Феню:

— А старшой-то где?

— Так вот она и есть старшой на хуторе.

— Как? — несколько смешался Гриня, но тут же быстро сориентировался и протянул женщине руку: — Уполномоченный Кашин.

Женщина взяла Гринину холодную ладонь в свою теплую, мягкую руку, тряхнула несильно.

— Митрясова, Марфа Митрясова.

Услышав фамилию известного в губернии бандита, Гриня машинально отдернул руку и едва не повернул назад, решив, что за Марфой сейчас появится «сам». Усилием воли он заставил себя оставаться на место, но все тело его напряглось, как перед прыжком.

Хозяйка поняла состояние гостя и причину этого. Она добродушно улыбнулась:

— Не бойтесь, товарищ Кашин. Брат мой и мне враг.

И все же признание ее мало рассеяло подозрения Кашина. Он входил в темную избу с недоверием и сильным волнением, ежесекундно ожидая нападения. Только то, что впереди них шла Феня, несколько ободряло, потому что ей они уже доверяли после случившегося у Золотого.

В темной горнице хозяйка шепотом пригласила их:

— Садитесь вот здесь. Я сейчас вам на полу постелю. Феня со мной ляжет.

Ребята опустились на лавку у стены. Марфа, почти бесшумно двигаясь по избе, налаживала им постель, стаскивая на пол какие-то кожухи, дерюги, тряпье старое.

Феня ушла распрягать вола.

— Ну, вот и готово, — сказала хозяйка. — Можете ложиться. Я вас потом рядном укрою. Поди, не замерзнете?

Сунув сундучок под лавку, ребята сели на четвереньки, ощупью нашли свои места на полу. Легли прямо в одежде. Гриня даже решил не снимать саботки, мало ли что. Надо быть наготове.

Марфа накрыла ребят рядном, поправила Саве тряпье под головой.