Страница 79 из 99
Юрий Иванович кивал, не слушая. Почуял — глядят, повел головой и встретился с дочерью глаза в глаза: зрачки расширены, как от боли. Выхватил несколько слов из тещиных словесных кружев, понял — она предлагает ему развестись временно с женой, через полгода дадут ему комнату, а за эту двухкомнатную и комнату они выменяют трехкомнатную.
Теща взахлеб рассказывала о трехкомнатной квартире в Ясеневе; ездила туда с двоюродной сестрой к ее сыну, кухня двенадцать метров, встроенные шкафы, раздвижные застекленные двери. Далее Юрий Иванович слушал вполуха, следовала история с обменом квартир, опять действовала какая-то родня, и опять квартиры улучшенной планировки.
— Ой, теща, у нас мухи в холодильнике, — перебил Юрий Иванович, — откроешь морозилку, они со свистом фугуют, аж белые от куржака.
— Что ты несешь! — обозлилась жена.
В тишине теща, стуча ложечкой, подчищала крем со своей тарелки. Распустила, готовясь плакать, губы, ничуть не усохшие, молодые, полные, как у дочери и внука. Обращение «теща» она считала оскорбительным, говорила о «последней молодости», в рань через весь город ездила записываться на пошив в ателье первого разряда на Арбате, где в известные дни брали по три-четыре заказа.
Юрий Иванович поблагодарил за обед, отправился собирать портфель. Следом пришла жена, отстранила, стали укладывать в портфель бельишко, носки, рубашки. Мирно укорила:
— Не знала про твою командировку.
— Я к Эрнсту, говорил тебе ведь. Поживу, отойдет малость.
Портфель полетел в угол, появился чемодан. Жена с ненавистным ему шипеньем процитировала тещу, дескать, мама права, дом тебе не нужен. В одной руке держа чемодан, другой ухватила Юрия Ивановича выше локтя, потащила к выходу. Он едва успел сдернуть с вешалки пальто.
Очнулся Юрий Иванович в Текстильщиках на платформе, с портфелем в одной руке, с чемоданом в другой. Подошла электричка, вагоны были полупусты, он шагнул в тамбур — не было сил спускаться в метро, втискиваться в вагон с чемоданом. Кварталы отошли, электричка бежала между рядками тощих деревец, мимо одноэтажных и двухэтажных строений, поставленных между путями, в иных жили, бельишко моталось на поднятом поездом ветру. За Курским вокзалом здания выросли и сдвинулись к полотну, однако не исчезало чувство у Юрия Ивановича, что не в Москве он, а только едет туда, — здания стояли к линии не лицевой стороной, а плоской боковой или задней, с подкрашенной копотью кладкой. Поставленное фасадом на линию, зеленое, с колоннами, выглядело даже провинциальнее соседних, так высоко на откосах ставили в пятидесятых годах железнодорожные клубы на крупных станциях. Нагретое батареей сиденье, полупустой вагон, осенний глухой день, все успокаивало. Прошла дрожь в руках. Может быть, я до сорока пяти прожил в нашем городке, думал Юрий Иванович, а сегодня приехал в Москву; в этом чувстве как бы первого приезда было несмелое пробуждение надежды и вместе с тем усталость, поздно в сорок пять приезжать.
Эрнст встретил хмуро, глядел неуступчиво: чего ты приперся, да с чемоданом, может, я какую приятельницу жду. А я вот она, отвечал Юрий Иванович, кашлял и с томностью во взоре глядел в лицо Эрнсту, мне мужчина изменил, я ходила бросаться под электричку, а в расписании окно. Два часа дожидалась, простыла. Ключи от дома не взяла, буду жить у вас, доктор.
— Жена выперла? — спросил Эрнст.
— Сам пришел, — Юрий Иванович оскалился, ногтем большого пальца поддел верхний резец. Полагалось при этом произнести: «Сука буду, если вру».
Пуста ведущая к издательству улица, тиха, Юрий Иванович не мчал, угнув голову, как, бывало, мчал по понедельникам, выброшенный наверх эскалатором. До планерки полтора часа. Он бездумно ступал по черному от дождичка асфальту. Надвинулся гофрированный козырек над входом. За стеклянными дверями видна старушка вахтер с газетой. Фойе-сепаратор пуст, в глубине гардеробной блестит никель крючков.
На этаже тишина, на ходу Юрий Иванович позвякивал ключами. О ключи, фигурные железки, о дверь, ты самое важное изобретение в истории цивилизации.
В его комнате теплый неподвижный воздух с запахом пересохшей бумаги.
За окном хмурый город под осенним дождичком. Юрий Иванович принес из туалета графин воды, полил цветы. Детским совочком, давним подарком дочки, взрыхлил землю. Еще один уголок, обжитый в восьмимиллионном городе. Достал из портфеля материал о молодежном конструкторском бюро и в который раз взялся строгать. Автором материала был старый приятель Рудоля Лапатухин, что, однако, вовсе не гарантировало качества. После двух переделок рукопись, склеенная и переклеенная, хрустела, как сухие хлебцы. Лапатухин узнал, что рукопись заявлена, стало быть, все равно поставят в номер, и теперь скрывался от звонков. Главный требовал «интригу мысли» — будет ему интрига, тут Юрий Иванович вытянет. Он другого не может — добавить жизни в анемичный материал Лапатухина: нужны имена, две-три судьбы, эпизод.
Коммунальная квартира у Сретенских ворот откликнулась голосом одной из ветхих соседок Лапатухина.
— Добрый день, мадам, — весело сказал Юрий Иванович. — Лапатухина к аппарату, пожалуйста.
Старуха помедлила, нерешительно ответила:
— Кажется, его нет дома.
— А вы постучите.
Старуха надела трубку на проволочный крючок и двинулась в темень коридора, Юрий Иванович слышал ее кашель. Сейчас Лапатухин пристраивает в пепельницу сваренное всмятку яйцо, предвкушая, как затем погрузит ложечку в желток. Вечно на обратных сторонах его страниц сидели намертво осколки яичной скорлупы. Юрий Иванович не раз предлагал ему запатентовать клей на основе яичной скорлупы. Когда же старушенция донесет сигнал? Или Лапатухин женился и еще в постели с молодой женой лет тридцати пяти — тридцати семи? О своих женитьбах Лапатухин не рассказывал, помнил, как лет пятнадцать назад за ним, оглушенным изменой первой жены, следом ходил Юрий Иванович, боялся, Лапатухин сунется под машину, и время от времени предлагал ему бутерброд с колбасой, уже подсохший. Жара тогда стояла градусов под тридцать пять.
Старуха вернулась к трубке с сообщением: Лапатухина дома нет. Юрий Иванович позвонил вновь, подошла другая старуха. Он попросил передать Лапатухину, если тот вдруг забежит домой или позвонит, что в половине четвертого у дверей ресторана «Прага» его ждет старый друг.
Вернуться к материалу Лапатухина не пришлось, влетела румяная дева из отдела писем в ситцевой, с оборками юбке, с шелковым платком в вороте блузки. Намеченная на август проверка по письмам не состоялась — проверяющие инспектора у соседей, тремя этажами выше, там главный получил выговор, а к нам явятся в конце месяца, официально предупреждены, ужас какой, скорей бы отмучиться. Вы на все письма ответили? Десяток просрочен, пожалуй, да что вы волнуетесь, у вас ведь система, цветок моей души, у вас ведь порядок, звезда моих очей. Ох, поймут ли, так волнуюсь, так волнуюсь, есть у вас пять минут? Будто вы комиссия, а я вам объясняю свой тройной шифр.
Дева пылко схватила Юрия Ивановича за руку и потащила в свой отдел, треща бижутерией. Там сгребла на край стола деревянные подсвечники, сумку, пудреницу, глиняные раскрашенные фигурки. Чертила схему. Юрий Иванович ничего не понимал, кивал и глядел, как покачиваются девины бусы, временами касаясь столешницы. Из коридора слышался голос секретарши: «На планерку!»
В половине четвертого Юрий Иванович нашел Лапатухина у дверей ресторана «Прага».
— Может, и перекусим в Доме журналиста, — сказал Юрий Иванович, — но попозже… У тебя в материале упоминается молодежное КБ при НИИ где-то в арбатских переулках.
— Я теперь и не найду…
— Мне, Рудоля, заметь, два дня переписывать твой очерк, после того, разумеется, как в ЦК комсомола я возьму информацию о студенческих и молодежных КБ по республикам. На что тоже отдай полдня.
— Но ты получаешь двести восемьдесят… — Лапатухин повел носом, из дверей кулинарии тянуло запахами сдобы и жареного мяса. — Премии гребешь, какое-то еще отпускное пособие.