Дивное поле

— Тощая она, как хвощ, — уточнил Петр.

— ...эту тощую... Посмела бы она мне бюллетень не выписать!.. Да я вижу, совсем замордовали вас тут в деревне... Не по-современному, товарищ Кузьмишкин, ведешь себя. Смотреть на тебя, непротивленца, противно!

Мелиоратор даже не шелохнулся, лежал, тяжело вздыхая, лицо небритое, скучное и как бы опухшее малость.

— Э, да ты... — догадался Костик. — Что имеется в местной торговой точке на сегодняшний день?

— Ну яблочная... Один р. девятнадцать коп.

— Даю на бутыль! Живо! Лопата найдется в сем доме? Прихвати!

Вдвоем они мигом развернули и поставили палатку, с центром в том самом месте, где росла березка. До открытия магазина оставались считанные минуты, и Петр прямо-таки вдохновенно горел на работе, стремясь завершить ее быстро и при высоком качестве. Березовый пенек он обкопал вокруг, подрубил корни и, поднатужившись, выдернул из земли — деревца как и не было тут.

— Сразу видать мелиоратора, — похвалил Костик и достал кошелек. — Ну дуй в магазин, добавляй градусы...

А сам принялся снимать с багажника всякую всячину.

Вернулись с прогулки к озеру жена и дочь, одобрили содеянное главой семьи. В палатке Костик разостлал тюфяки и одеяла, бросил в изголовье поролоновые подушки в чистых наволочках. Под прохладным пологом были размещены также батарейный крохотуля-телевизор марки «Турист», транзистор «Океан», трехлитровый термос с ледяным тоником «Байкал», переносной пенопластовый холодильник, набитый сухой колбасой, сырами, консервами «Лосось натуральный дальневосточный» и многими другими вкусными и питательными дефицитами. У крайней подушки — дочкиной и средней — жениной заботливый Костик поставил две склянки —с антикомарином «Тайга» и одеколоном «Гвоздика». Последний долженствовал смягчать зуд от укусов на случай, ежели бы писклявое племя, игнорировав защитные меры, все же покусилось бы на нежную женскую плоть.

Завтракали за легким раскладным столиком, сидя на раскладных же стульях. Грязные тарелки отставляли на кровать-раскладушку, которую Костик раскрыл в предвидении возможного желания женщин позагорать на солнышке, не соприкасаясь с еще холодноватой майской землей.

— Просто прелесть! — так оценила результаты Костикиных хлопот жена Раиса.

— Не царское время, чтобы гнить на корню в грязной и душной хате, — несколько выспренно, но вполне искренне выразился Костик и самодовольно хрустнул плечом. — Будем и на селе жить цивилизованно, по-современному.

— Нормально! — сказала, насытившись, дочь Жанна, студентка первого курса, длинноногая баскетболистка, и юркнула в палатку, откуда тотчас же донеслись кудахтающие вскрики какого-то неведомого инструмента и разухабисто-хриплое песнопение. Все это Жанна называла почему-то поп-музыкой, хотя Костику было доподлинно известно, что у попов в церквах поют так, что заслушаешься, а тут такая поп — хоть стой, хоть падай.

Упасть Костик не упал, не из слабонервных был, но и стоять дольше возле палатки, засорять уши этой дребеденью не пожелал. Он вспомнил, что у тетки Натальи в сенцах видел знатную мережу — на длинной ручке, с тяжелой мотней, и не без основания решил, что тетка вряд ли промышляет на озере, а вот мелиоратор Петр наверняка балуется рыбалкой. Надо было снова заглянуть к Кузьмишкину и договориться насчет вечера.

Жена Раиса тоже не соблазнилась отдыхом, лишь на мгновенье присела на раскладушку и тут же поднялась с лицом вдохновенно сосредоточенным. Сходила в избу за сумочкой с деньгами, положила ее в большую кожано-матерчатую сумку и вслед за мужем отправилась в деревню, правда, без определенного адреса, но с определенной целью.

Жену Костик любил и уважал. Сам он, хоть и коренастый, но мелкого роста, на кривоватых ножках, конопатый и лысый. А Раиса — высокая, дородная, выступает словно пава, на целых пять лет моложе Костика и до недавнего времени ходила в спортсменках областного масштаба, шутка сказать — дискометательница, дискоболка, яснее выражаясь. И не в пример Костику — ученая, с фельдшерско-акушерским спецобразованием. И даже предметами искусства и старины интересовалась. Недаром, когда вернулась к обеду на стоянку, в ее суме, помимо всего прочего, были: забавная иконка — складная, двустворчатая, с медными застежками, письма явно не древнего, но почтенного; кованый металлический ковшик в виде лебедя; деревянный гребень с выжженными на ручке затейливыми ромашками, красивое ожерелье из сушеных калиновых ягод, растрепанная книжка в свиной коже, дореволюционного издания, неопознанного содержания по причине ненашенского шрифта, и лапти, ценные не старостью, а мастерством плетения, отменным народным вкусом — красное лыко причудливо переплеталось в них с голубым.

Кроме того, на могутном плечике принесла Раиса-дискометательница две штуки домотканых половиков. Деревенская старушка умелица Пелагея, и зиму и лето хлопотавшая у древних кросен, не продала дорожки, а просто отдала их так, от перепроизводства тканой продукции и возникшего по этой причине стеснения в крохотной вдовьей избушке и за обещание Раисы прислать мужа с ружьем на предмет истребления недавно объявившегося зловредного хоря.

Так и появилась Раиса на стойбище, подобно греческой богине, возвращающейся с охоты, в полной своей величавой силе — с валиками половиков на плече, огромной сумищей в правой длани. И хоть бы согнулась в какую-нибудь сторону в пояснице, хоть бы коленками дрогнула: прямо и видно несла свое зрелое тело, а на румяном лице — ни капелюшечки пота, лишь веселая улыбка на полных губах и под очками.

— Ну как? — спросил Костик, любуясь женой.

— Кое-что несу, — скромно отвечала Раиса.

Было еще бедновато в деревне в эту пору, еще не наступило время главного осеннего бора — заготовок на зиму, когда из деревенских подполий выгребают картошку, реквизируют у родителей огурцы соленые, капусту белокочанную квашеную, яблоки антоновские кисло-сладкие. Когда копаются в кубелях, отыскивая куски сала потолще. Когда гоняются с палкой за гогочущей стаей, стараясь подшибить гуся покрупнее да пожирнее. Такое время еще не наступило. Однако в бездонном Раисином кошеле нашлась-таки местинка не только для несъедобных вещей и предметов. Из уютной матерчато-кожаной сумки извлекла она и поставила не без гордости на стол банку светло-желтого липового меда, купленного по сходной цене у деда Аркадия Пантелеймоновича; связку сушеного гриба боровика, сулею со свежим березовым соком, пол-литровую бутылку с редким в нашу промышленную пору и поэтому высоко ценимым туземным экзотом — самогонкой и пленковый мешочек с овсом. Этот злак Раиса собиралась проращивать в некипяченой воде и есть с ржаным хлебом — для пущего роста волос на голове, которые, не в укор Раисе, были у нее тонковаты и редковаты.

Но принесенное было ценно и тем, что с каждой добытинкой связывалась какая-нибудь маленькая, то веселая, а то и не совсем веселая историйка. Дед Аркадий, к примеру, наотрез отказывался от продажи меда, знай твердил — внучонку, мол, приберег, но стоило Раисе достать пригоршню новеньких олимпийских рублевиков и поводить ими перед крупным носом деда, как ноздри его вожделенно затрепетали, и он в спешном порядке закандыбал за душистым золотом. Нумизмат он, что ли, этот дед Аркадий?

Вот уж истинно, чем старей, тем смешней. Народную умелицу и трудолюбку восьмидесятилетнюю ткаху Пелагею Ивановну Раиса обнаружила на печке, за трубой. Старушка сидела там в полутьме, позабыв о кроснах и половиках, прижимая к боку белую, с красным коком курицу. От чешуйчатой, как у ящера, куриной лапы тянулась веревочка, концом намотанная на бабкин кулак. Кура суматошно кудахтала, хлопала крыльями, вырываясь, и царапала острыми коготками Пелагеины руки. «От хоря хохлатую берегу, — объяснила ткаха с печи. — Последняя осталась. Пять штук за весну сожрал, ненасыта...»

— Надо помочь бабусе, — сказала Раиса Котик — Ведь ты с ружьем приехал, вот и застрели хоря.

— А что — и застрелю, — пообещал Костик. — Завтра же капут ему устрою...