Журавлиные клики

— Миловать так миловать, — сказал на это великодушный Леонидыч и перекинул мережу обратно в их плоскодонку.

Под конвоем катера, брунжавшего позади на малых оборотах, они вернулись к месту, откуда пускались в плавание. Пожелав им никогда больше не выступать в некрасивой роли врагов природы, егерь умчался в ночь. Плюнув ему вслед, Костик взялся было поворачивать лодку вновь в открытые воды, но тут случился бунт на борту: Кузьмишкин сказал, что прощальные слова Леонидыча были правильные, глубоко проникли в его сознание и никуда он больше не поедет. Костик не на шутку взъярился, хотел возвратиться к речке один, но мелиоратор молча вырвал у него из рук весло, подхватил на плечо мережу и решительно полез вверх, держа курс к дому.

Костик очень переживал эту неудачную рыбалку, спал опять плохо, и когда смежал веки, тут же чудились ему кружка пива с шапкой пены поверху и горка сушеной плотвы с раздутыми от икры брюшками. А тут еще рыжий кот — тот самый. Черт его знает, чего он привязался к Костику. Днем ходил по пятам, явился не запылился и ночью. Правда, в палатку прорваться не сумел, но до самого рассвета бродил около, мяукал низким голосом, бренчал посудой, оставленной на столике.

Разобиженный нечутким отношением егеря, злясь на прилипалу кота, Костик, несмотря на палаточный комфорт, бессонно ворочался во тьме и давил на лбу комаров, которые все-таки просачивались поодиночке в какие-то там щели плотно задраенного шатра. Пробовал он и радио слушать, вставив в ухо наушничек индивидуального пользования, но даже современная техника, целиком и полностью поставленная на службу трудящемуся человеку, в эту ночь не утешила Костика.

А утром — новая неприятность. Они сидели за столом, поедая поочередно кушанья, которые таскала им из избы маманя, как, откуда ни возьмись, из воздуха будто, возник перед ними милиционер в звании лейтенанта — бесспорно, симпатичный юноша с черными усиками, румянцем во всю щеку и серыми выразительными глазами. Раиса улыбнулась ему. Он небрежно ткнул двумя пальцами в висок, приветствуя бивачников, и, косясь на ноги Жанны, завтракавшей налегке, в одном купальнике, осведомился:

— Надолго расположились?

— Во-первых, надо сказать «здравствуйте», — строго заметил Костик и громко хрустнул плечом — как выстрелил. — Во-вторых, надолго ль иль нет — наше личное дело.

— Парковая заповедная зона, никаких машин, никаких палаток.

— Ты меня не учи, молод еще меня учить, — вскипел Костик. — Я к родной мамане в гости приехал.

— Прошу не тыкать, — румяные щеки лейтенанта стали бледнеть. — Вы к тому же еще и безобразничаете, — мысом сапога он поддел березовую ветку с уже увядшими, скукоженными листками. — Кто вам позволил рубить дерево?

— Послушай, парень, — вдруг осенило Костика. — Да ведь ты сын Ваньки Капленкова… Скажи, что вру…

— Нет, не врете…

— Вот видишь, как две капли воды с батькой. Даже усики отрастил… А кидаешься на меня, словно лютый зверь… Мы же с твоим батькой сызмальства без портков по деревне вместе бегали, дружками, можно сказать, были…

— Не врите, — хмуро сказал Капленков. — Не были вы дружками. Пеший конному не товарищ…

— Это как понимать?

— А так. Вы, Константин Афанасьевич, еще в юности тю-тю из деревни, не гляделись вам сельские картины, холодно, голодно было… А мой отец всю жизнь тут, все этой земле отдал.

— Ты не думай, я в прошлый раз на могилку к нему ходил, гладиолус отнес…

— Это ваше право… — Капленков снова поднес к виску два пальца. — Даю три часа сроку для ликвидации незаконно устроенного становища.

«Этот посерьезней Леонидыча будет», — подумал Костик, испытывая непривычное чувство растерянности.

— Милый юноша, — нежно заворковала Раиса. — Нельзя же так категорично. Может, разделите с нами скромную трапезу? И не смотрите на это молоко, у нас найдется и кое-что покрепче.

— Не употребляю, — сказал Капленков жестко и рывком надвинул на глаза козырек фуражки, чтобы не видеть голых коленок студентки Жанны. — Три часа. Не выполните — пеняйте на себя… — И круто повернулся, показав узкую спину и худую шею с завитушками светлых волос.

— Я на тебя в городе жаловаться буду, — зачастил Костик в спину скороговоркой: милиционер, с ходу взяв крупный шаг, быстро удалялся, а сказать надо было ему многое. — У меня генерал эмвэдэшный знакомый. Я ему доложу, как ты честь отдаешь, двумя пальцами… Ты что, советский милиционер, слуга народа, иль полицай заокеанский?.. Думаешь, ты царь и бог? Не на таких нарвался. И на тебя, фраера, управу найдем. Мы тоже законы знаем!..

— Ах, перестань, папка! — прервала его Жанна и зашлась в тягучем зевке. — Скучища в этой твоей деревне. Говорила, не надо ехать.

— Собственно, ничто нас здесь больше не удерживает, — раздумчиво сказала Раиса, поглядывая на пузатую сумку.

За пятнадцать минут до истечения срока, назначенного лейтенантом Капленковым, семейство было полностью готово к отбытию. Все уже сидели в машине: Костик, конечно, за рулем, рядом Жанна в том же голубом купальнике и черных очках на носу, сзади — Раиса, обнимавшая кошель, который занял чуть ли не все сиденье. Приспустив боковое стекло, Костик давал последние наставления мамане: сказано ей было, бестолковой, точно, сколько и какого сорта сажать картошки, сколько сеять огурцов и лука, сколько и каких грибов насолить. Было указание и насчет поросенка — усиленно кормить до сентября, когда намечалось широко и торжественно отметить славный юбилей — сороковую годовщину со дня рождения Раисы.

— Ну пока, — говорил Костик, высовывая мамане для рукопожатия кончики пальцев. — Не ценят меня здесь, не понимают, а то бы больше погостевал… Спохватятся, само собой, да уж поздно будет… Ну да ладно, к осени вновь нагряну. Не хворай тут. И сырости не разводи.

Имелись в виду расставанные маманины слезы. Такая уж старуха была несовременная: как провожать сына и внучку — обязательно заплачет.

Машина тронулась, фыркнув в лицо мамани синим дымом.

Через четверть часа появился лейтенант Капленков. Походил по поляне, где недавно стояла палатка, поднял тетрадочный лист в клеточку, на котором крупными буквами было начертано: «Уехали по собственному желанию, а не по твоему приказанию. Константин». Капленков усмехнулся.

Подошла умелица бабка Пелагея:

— Неуж укатили?

— Как в воду глядишь, Пелагея Ивановна, — подтвердил Капленков. — Скатертью им дорога…

— А я-то надеялась на Константина. Обещал ведь…

— Что обещал?

— Хоря убить.

— Теперь уж не убьет…

— Не убьет, — опечалилась бабка. — Я ее к столу привязала, ножка к ножке.

— Кого привязала?

— Да куру же…

— Ну, ну, — витая мыслями в облаках, пробормотал Капленков.

На лужайке, где жили городские, пованивало бензином, кусты были примяты, трава прибита к земле, валялись банки-склянки.

— Вишь, как загадили эту самую… — умелица собрала в гармошку лоб, вспоминая…

— Биосферу, — оживившись, подсказал лейтенант.

— Во, во, малый!.. Вот тебе эта самая и…

— Экология.

— Во, во! В самую точку…

Бабка радостно смотрела на Капленкова, широко улыбаясь беззубым ртом.

Вчера они оба смотрели по телевидению популярную передачу «Природа и мы». Пелагее очень понравились некоторые слова из передачи, а вот запомнить их накрепко по старости лет не могла…

Берестяная грамота

Это было чувство не то чтобы слишком тяжелое, но довольно тягостное, и оно отражалось на его лице. Выражение лица такое, будто накануне он забыл сделать нечто важное и теперь мучится, стараясь вспомнить, что же именно он забыл, и страдает от своей забывчивости. Может, поэтому все были к нему предупредительны и как бы жалели его. В поезде проводник, принесший постельное белье, получил рубль, вышел из купе и тут же вернулся снова. Потоптался в дверях, всматриваясь в пассажира. «Вы, простите, не заболели часом? А то аспирину принесу или пирамидону, ежели от головной боли…» В новгородской гостинице «Садко» молодая женщина-администратор, которой он протянул в оконце заполненные опросные листки, вдруг взглянула на него с сочувственным любопытством: «Впервые в нашем городе?» И почему-то сочла нужным утешить этого немолодого, старомодно одетого и, как ей показалось, несчастного дядю: «Ну ничего, привыкнете, и все будет хорошо».