Журавлиные клики

Кроме того, на могутном плечике принесла Раиса-дискометательница две штуки домотканых половиков. Деревенская старушка умелица Пелагея, и зиму и лето хлопотавшая у древних кросен, не продала дорожки, а просто отдала их так, от перепроизводства тканой продукции и возникшего по этой причине стеснения в крохотной вдовьей избушке и за обещание Раисы прислать мужа с ружьем на предмет истребления недавно объявившегося зловредного хоря.

Так и появилась Раиса на стойбище, подобно греческой богине, возвращающейся с охоты, в полной своей величавой силе — с валиками половиков на плече, огромной сумищей в правой длани. И хоть бы согнулась в какую-нибудь сторону в пояснице, хоть бы коленками дрогнула: прямо и видно несла свое зрелое тело, а на румяном лице — ни капелюшечки пота, лишь веселая улыбка на полных губах и под очками.

— Ну как? — спросил Костик, любуясь женой.

— Кое-что несу, — скромно отвечала Раиса.

Было еще бедновато в деревне в эту пору, еще не наступило время главного осеннего бора — заготовок на зиму, когда из деревенских подполий выгребают картошку, реквизируют у родителей огурцы соленые, капусту белокочанную квашеную, яблоки антоновские кисло-сладкие. Когда копаются в кубелях, отыскивая куски сала потолще. Когда гоняются с палкой за гогочущей стаей, стараясь подшибить гуся покрупнее да пожирнее. Такое время еще не наступило. Однако в бездонном Раненном кошеле нашлась-таки местинка не только для несъедобных вещей и предметов. Из уютной матерчато-кожаной сумки извлекла она и поставила не без гордости на стол банку светло-желтого липового меда, купленного по сходной цене у деда Аркадия Пантелеймоновича; связку сушеного гриба боровика, сулею со свежим березовым соком, пол-литровую бутылку с редким в нашу промышленную пору и поэтому высоко ценимым туземным экзотом — самогонкой и пленковый мешочек с овсом. Этот злак Раиса собиралась проращивать в некипяченой воде и есть с ржаным хлебом — для пущего роста волос на голове, которые, не в укор Раисе, были у нее тонковаты и редковаты.

Но принесенное было ценно и тем, что с каждой добытинкой связывалась какая-нибудь маленькая, то веселая, а то и не совсем веселая историйка. Дед Аркадий, к примеру, наотрез отказывался от продажи меда, знай твердил — внучонку, мол, приберег, но стоило Раисе достать пригоршню новеньких олимпийских рублевиков и поводить ими перед крупным носом деда, как ноздри его вожделенно затрепетали, и он в спешном порядке закандыбал за душистым золотом. Нумизмат он, что ли, этот дед Аркадий?

Вот уж истинно, чем старей, тем смешней. Народную умелицу и трудолюбку восьмидесятилетнюю ткаху Пелагею Ивановну Раиса обнаружила на печке, за трубой. Старушка сидела там в полутьме, позабыв о кроснах и половиках, прижимая к боку белую, с красным коком курицу. От чешуйчатой, как у ящера, куриной лапы тянулась веревочка, концом намотанная на бабкин кулак. Кура суматошно кудахтала, хлопала крыльями, вырываясь, и царапала острыми коготками «Пелагеины руки. «От хоря хохлатую берегу, — объяснила ткаха с печи. — Последняя осталась. Пять штук за весну сожрал, ненасыта…»

— Надо помочь бабусе, — сказала Раиса Костику. — Ведь ты с ружьем приехал, вот и застрели хоря.

— А что — и застрелю, — пообещал Костик. — Завтра же капут ему устрою…

Вечером, в сиянии молодого месяца, несуразный, как привидение, вступил на бивачную территорию мелиоратор Кузьмишкин. Темный силуэт его делало жутким нечто конусообразное, зыбкое, болтавшееся за его спиной, и узкий длинный предмет, пересекавший фигуру посередине. Крадучись, Петр нес мережу — браконьерскую снасть и лодочное весло. Капроновая мотня мережи волочилась сзади по земле, сбивая с травы вечернюю росу и оставляя туманную полосу среди мерцавшей под месяцем влаги.

Посвечивая фонариком, они спустились с крутого берега к озеру, где в редких камышах, накрепко притороченная к железному шкворню, негромко пошумливала, виляя долгим телом, постукивая днищем по волне, рыбацкая лодка. Петр отомкнул ее, бросил цепь с замком в корму, они погрузили снасть, сами сели и поплыли по лунной дорожке к другому берегу, к устью речки. Там нерестилась рыба. Набилось ее в речку, видать, очень густо — при первом же погружении мережа наполнилась живой благодатной тяжестью столь щедро, что Петр едва-едва поднял мотню над водой. Костик ловко подхватил ее и бултыхнул в лодку. Попалась в основном плотва — увесистая, пузатая, распираемая икрой. «Ведра три, — прикинул в уме Костик. — Высушу — славная закусь будет под пиво». И, азартно хохотнув, потирая руки, приказал Петру бросать мережу второй раз. Но тут раздался вдруг стрекот мотора, из-за ближайшего острова выскочил тупорылый катерок с фонарем на носу и ринулся прямо к ним.

— Егерь! — испуганно зашептал Петр. — Гаси свет. Рыбу за борт! — И стал суматошно хватать плотву, швырять ее куда попадя.

— Ты что, спятил? — осадил его Костик, брезгливо стирая со щеки брызнувшую в лицо икру. — Я твоего егеря в гробу видел…

Однако егерь вовсе не походил на покойника. Будто влитый в корму, в форменной фуражке с высокой тульей, тяжелом армейском плаще с капюшоном, он подкатил к ним, словно сила сама, как власть сама, и, сделав крутой вираж, намертво закольцевав плоскодонку, резко заглушил мотор. И напрасно Петр отворачивался, прятал лицо от фонаря, высоко поднятого егерем.

— Ты, Кузьмишкин?

— Ну я…

— А это кто с тобой?

— Ты меня светом не слепи! — вломился в амбицию Костик, заметив, что егерь лишь по первому впечатлению грозен, а приглядеться — мужик как мужик. — Ты меня знаешь, чтобы светом слепить? Может, я министр той же рыбной промышленности. Из Москвы на отдых прибыл.

Егерь, будто глух был, заглянул в лодку.

— Давно поймали?

— Только что, Леонидыч, — с подобострастной поспешностью ответствовал Кузьмишкин. — Живая еще.

— Ну коли живая, пускай живет себе на здоровье… Ясна мысль? Давай ее назад в воду.

— Это как назад? — закричал Костик. — Умный какой нашелся. Ты сначала налови ее, а потом распоряжайся!

— На штраф нарываетесь, товарищ, — насупился в фонарном свете Леонидыч. — Могу устроить…

— Нет, ты глянь только, Петро, — Костик судорожно поворотился к мелиоратору, ища поддержки. — Дожили, называется, выходит, и рыбы нельзя половить. Это-то мне, местному, тутошнему, приехавшему на пару дней к родной мамане. Трудяге от комля, строителю заслуженному, бульдозеристу… Издевается он надо мной, что ли, твой Леонидыч?.. Ну нет, формалист несчастный, не с тем связался, я тебе покажу, как слепить рабочего человека!..

— Я, промежду прочим, не только под штраф могу подвести, — сказал Леонидыч. — Могу и под суд вас упечь, товарищ заслуженный строитель.

— За что? — картинно взрыднул Костик и картинно рванул на груди рубашку.

— За это самое, — незаконную ловлю запрещенной снастью в неположенное время.

Костик застегнул рубашку, ощупал пуговицы — все ли целы?

— Ну хорошо, — сказал спокойно. — Зря прикидываешься глупым, вижу, умный ты. А раз так, давай логически рассуждать, по-современному. В этом озере мужики испокон веку рыбу ловили, и от этого ее отнюдь не убывало. Тебе бы, законнику, пошире на данное явление посмотреть, с горки из-под руки… Кто губит рыбу? Я? Или этот вот температурящий мелиоратор Петр? Цивилизация ее губит. Разумеешь, что значит такое слово — ци-ви-ли-за-ция! А точнее — вредные отходы промпредприятий — раз, минудобрения и ядохимикаты — два, свинофермы и сырзаводы — три, проникающая радиация — четыре…

— Что, что? — хмыкнул егерь, явно заинтересованный.

— Проникающая, говорю… А потом плюсуй к этому следующие факторы…

Долго объяснял Костик, почему гибнет рыба, и допек-таки егеря. Засмеялся тот, махнул рукой:

— Езжайте!

— Понял, стало быть. Молодец! — похвалил его Костик.

— Езжайте уж, прощаю попервости…

Спиной почуя недоброе, Костик обернулся как раз в тот момент, когда Петр опускал за борт последнюю рыбешку.

И с мережей чуть не расстались. Объявив ее конфискованной, Леонидыч ухватился за мотню и начал перетаскивать мокрое сетево к себе в катер. Тут уж пришлось заплакать, запричитать Кузьмишкину, назвать подлинного владельца снасти — бычара Николашу, который уж, наверное, спустит на него самого свирепого быка, если он, Кузьмишкин, не вернет мережу.