Журавлиные клики

— Ну и завару… — сказал было Володя и не договорил. В широко раскрытых глазах его мелькнул по-детски отчаянный испуг — толстая, извивающаяся, многоглавая, как Змей Горыныч, молния соскользнула со стены замка и у подножия зубчатых прясел распалась на мелко-огнистые жала. Свет был мгновенен и невыносим. Рыбаки зажмурились и уже вслепую услышали страшный и краткий взрык грома — будто за зубцами крепостной стены в вознесенном в поднебесье граде разом взорвались все пороховые склады.

— …Три, четыре, пять, — помертвевшими губами считал Володя удары грома. И, не дождавшись шестого, приоткрыл глаза. Туча быстро уходила к дальнему лесу. Замок, разрушенный, видно, первым уже, самым яростным взрывом, оседал, дымно клубясь, разваливался, теряя четкие очертания. Снег еще валил густо, но ветер стихал, и уже можно было без риска быть сбитым с ног выйти из укрытия.

— Первый раз в жизни такое, пушкин-батюшкин, — дрожащим голосом, счастливо улыбаясь, сказал Володя. — Гроза в феврале. Да какая! С громом и молнией. Расскажу в институте, не поверят ребята.

Игорь Павлович, в меру испуганный и в меру побледневший, хотел по обыкновению возразить Володе, что, мол, видел он на своем веку и подиковинней грозы, но, взглянув в озабоченно хмурившегося тестя, обратился к нему:

— Вы что, Иван Иванович?

— А то, посмотрите-ка…

Иван Иванович потоптался на месте, показывая, как глубок снег. Его за какие-нибудь десять минут намело столько, что теперь мудрено было отыскать лунки и брошенные возле них удочки.

Туча давно скрылась за лесом, небо очистилось, но воздух не посветлел — вечерело уже по-настоящему.

Они долго бродили по снежным барханам, нашли-таки рюкзаки и стулья, а на удочки махнули рукой.

— Что будем делать? — спросил Иван Иванович, почему-то не у доцента, а у Володи. — Ясно, что Васек не пробьется. Мы и утром сюда еле проехали, а теперь…

— Да, перемело дороги, — поспешно согласился Игорь Павлович. — А мне завтра экзамены принимать у первокурсников. Умри, а к одиннадцати надо быть в институте.

— И мне, — смущенно усмехнулся Володя. — Сдавать экзамены. Вам, Игорь Павлович.

— Что? — раздраженно переспросил тот.

— Вам сдавать буду.

— Ах да, конечно. Подготовился?

— Да как вам сказать… Но если учесть всем известную вашу доброжелательность к нашему брату…

— Ну это ты брось, — осадил его доцент. — Молод еще льстить. И не воображай, пожалуйста, что если мы в родственных отношениях и вместе на рыбалку ездим… Правильно я говорю, Иван Иванович?.. В самом деле, зачем сегодня поехал, коль чувствуешь себя неуверенно. Сидел бы над книжкой. А я, старый дурень, и не подумал об этом…

Игорь Павлович кокетничал, называя себя и старым и дурнем: было ему тридцать пять лет, и ума ему не занимать было.

— Ладно, — сказал Иван Иванович, хмуро рассматривая маленькие ноги доцента, обутые в маленькие аккуратные унты. — Мне, положим, торопиться некуда, самое страшное, если задержусь, — Нина Петровна поругает. А вот вам с Володькой действительно… Давайте обсудим…

Судили, рядили: до железнодорожной станции было километров двадцать, и пройти этот путь впотьмах, по глубокому снегу — значило совершить подвиг. Но никто из троих не был готов к подвигу. Решили искать ночлег.

— Есть тут поблизости деревушка, — сказал Иван Иванович. — Всего два или три дома. Умирающая, короче… А название веселое, от прежних времен, видать, — Малиновка… Лет пять тому ночевал я там у мужика одного — Лукича, если память не изменяет. Бобыль, а хата большая, просторная. Печку жарко топит. Авось здравствует еще и никуда не уехал…

Они вскарабкались по крутому склону и, завидя огоньки недалекой деревни, двинулись напрямик, по целому снегу. Володя, как самый молодой, торил тропу, за ним шел, посапывая, покряхтывая, доцент, и замыкал шествие понурый, потерявший военную выправку Иван Иванович.

Гроза растревожила и утомила отставного полковника: будто он снова, как в дни молодости, на фронте, пережил жестокую бомбежку. С тяжким воем падающих, казалось, на голову фугасок, с черными космами вздыбленной земли. Долгую бомбежку, вымотавшую до предела нервы.

Долго стучали в дверь. Наконец на крыльцо вышел кто-то неразличимый в потемках.

— Лукич, ты? — спросил Иван Иванович.

— Ну я, — испуганно и торопливо откликнулся из темноты голос. — Кто такие?

— Иван Иванович. Помнишь, рыбак у тебя как-то гостил?

— Гроза-то какая была, — невпопад пробормотал тот, кто стоял на крыльце. — Вот уж истинно — страсть господня. До сих пор дрожака даю…

— Так пустишь в избу?

— Иван Иванович, говоришь? Что-то не припомню. А в избу — пожалуйста: не пропадать же вам в ночи.

Однако в избе, на свету, Лукич узнал Ивана Ивановича (или сделал вид, что узнал) и радостно засуетился. Помог стащить с плеч рюкзак, бережно принял полушубок и, повесив на гвоздь у двери, старательно разгладил ладонью подвернувшуюся полу.

Так же радушно, впрочем, приветил он и доцента: похвалил его унты и пыжиковую шапку. А Володю, которого мучила жажда, напоил домашним квасом.

Рука Лукича, когда он подавал кружку, ходуном ходила, и Володя приписал это действию недавней грозы. Но Иван Иванович сразу догадался, в чем дело. Лицо хозяина было сизое, отечное, а глаза смотрели как у страстотерпца с иконы — вселенски тоскливо. Да и перегаром попахивало от хозяина крепенько.

Обласкав гостей, насуетившись, он вдруг обмяк, опустился на лавку, кряхтя и встряхивая головой.

— Гульнул, Лукич? — тихонько и как бы даже участливо спросил полковник.

— Ой, было, было… Ходил я в Язвище, ну и стрел там дружка. Мы с ним на фронте в одной роте воевали. Я солдатом, он старшиной был. Вроде бы и причины никакой, а он командует: ать-два в магазин, товарищ боец, одна нога здесь, другая там… А тут еще гроза эта… Короче сказать, выбился из колеи, как телега в распутицу.

Иван Иванович кивал понимающе, словно и сам не раз бывал в таком аховом положении, Игорь же Павлович напустил на себя строгость:

— Зачем же пить, если организм расстраивается? Вы кем в колхозе работаете?

— Свинарь я.

— Вот видите. Работа ответственная: привесы и прочее. А вы с больной головой к животным. Страдает ведь дело.

— Страдает, — понуро согласился Лукич. — Только вы не подумайте, что я часто… Зимой, на холоду, конечно, чаще. Но тут особый случай: во-первых, дружка стрел, во-вторых, гроза эта… Все она, будь неладна… Чуял я ее приближение. Душа ныла. Вот и побежал по приказу бывшего товарища старшины в лавку…

— Ты на грозу не ссылайся, — строго сказал Игорь Павлович. — Кстати, зимние грозы не то что летние. Они не опасные. Молнии — фейерверк, видимость одна, ни убить, ни поджечь не могут. Погромыхала, посверкала, вот таких как ты, уважаемый Лукич, попугала и ушла, не причинив вреда.

— Откуда у вас такие сведения? — не сумев скрыть раздражения, ворчливо спросил Иван Иванович. — Разве зимой природа грозы меняется?

— Читать надо! — внушительно сказал доцент. — Много читать, Иван Иванович… Хотите объясню, как возникают зимние грозы? В район, где воздух теплый, прорываются холодные арктические массы, столкновение на почве, так сказать, разности характеров — и вот, пожалуйте вам, — гроза… — Доцент взглянул на полковника победительно. — А хотите предскажу, какая завтра погода будет? Ясный будет денек, морозный, солнечный…

— Ученый человек, вам виднее, — сказал Лукич. — Однако я на своем стоять буду: она самая, гроза эта, на выпивку меня толкнула.

— В средние века люди от грозы колокольным звоном оборонялись. А ты, выходит, водкой?

— Ну, выходит…

— Значит, только в грозы пьешь?

— Кабы только, — вздохнул Лукич.

— Вы знаете, — повернулся доцент к Ивану Ивановичу и пригладил височки, как делал в институте, начиная лекцию. — Это, скажу вам, социальная проблема. Если взять в масштабах всей страны, то получатся цифры — ого-го!..

Полковник с отсутствующим видом рассматривал унты зятя — с рыже-белой опушкой и кокетливыми заячьими хвостиками вверху голенищ.