Рука и сердце

Но кто же второй?

Сердце мое остановилось, и кровь ударила в голову, когда я увидел Дика Джексона. Неужели вот так все и закончится? Следуя по стопам своего отца, я был готов ринуться на путь греха, навстречу своей смерти и вечному проклятию. Стоя за деревом, я мечтал об оружии, чтобы убить негодяя. Как он посмел приблизиться к моей Нелли? А она тоже хороша – изменница, думал я, забыв, что она никогда не оказывала мне особого внимания и что я едва перемолвился с нею парой слов, да еще и таких неловких; и я возненавидел ее за предательство. Все эти чувства обуревали меня, пока я стоял там, потеряв голову и ослепнув от ярости. Присмотревшись, я увидел, что Дик Джексон держит ее за руку и быстро говорит что-то хриплым шепотом, как человек, охваченный страстью. Она была бледна и растеряна, но вдруг после какого-то его слова (она так никогда и не сказала мне, что это было за слово) она взглянула на него как на врага рода человеческого и вырвала свою руку. Он вновь схватил ее и продолжил свои страстные нашептывания, звук которых был мне глубоко противен. Я не мог больше этого выносить – и не считал нужным – и вышел из-за дерева. При виде меня она справилась с охватившим ее отчаянием, шагнула мне навстречу и приникла ко мне, и это придало мне такой силы, что я бы горы мог свернуть. Я обнял ее одной рукой, не отводя глаз от него; мои глаза, как пламя, проникали в его душу, сжигая ее дотла. Он не произнес ни слова, делая вид, что я ему не страшен; наконец не выдержал и опустил глаза, а я не смел заговорить, потому что из уст моих рвались прежние страшные проклятия и я боялся выпустить их наружу, чтобы не напугать мою дрожащую бедняжку Нелли.

В конце концов он сделал движение в мою сторону, и я отодвинул Нелли с тропинки, чтобы дать ему пройти. Она инстинктивно поплотнее завернулась в шаль, словно стремясь избежать его случайного прикосновения; думаю – нет, уверен, – это уязвило его и побудило к жалкой и страшной мести. Пока я стоял к нему спиной, пытаясь найти слова, чтобы успокоить Нелли, она в ужасе, словно загипнотизированная, не сводила с него глаз и заметила, как он схватил острый камень и бросил в меня. Бедняжка! Она прикрыла меня своим нежным телом, как щитом. Камень попал в нее, и она, не издав ни звука, ни стона, бездыханной упала к моим ногам. А он трусливо сбежал, увидев, что натворил. Я остался один с Нелли в мрачной глубине леса. В дрожащем зеленоватом свете она казалась мертвой. Я донес ее до дома друзей, не ведая, живое или мертвое тело держу на руках. Ничего не объяснив, я без промедления как безумный помчался за врачом.

Что говорить! До сих пор не могу возвращаться мыслью к тому времени. Пять недель я прожил в муке неведения, находя облегчение лишь в планах жестокой мести. Я и прежде его ненавидел, а уж теперь… Казалось, нам двоим нет места на земле и одному из нас прямая дорога в геенну огненную. Я бы не задумываясь убил его, и сердце мое не дрогнуло бы, но это казалось мне слишком легкой и ненадежной местью. Со временем – о, мука ожидания! о, мое истерзанное сердце! – Нелли стало получше, насколько это было возможно. Яркий румянец не играл больше на ее лице, губы подрагивали и кривились от сдерживаемой боли, глаза застилали слезы, вызванные страданием; я же теперь любил ее в тысячу раз сильнее, чем прежде, когда она была в расцвете своей красоты. И самое главное, я почувствовал, что небезразличен ей. Знаю, бабушкины друзья отговаривали ее, напоминая, что я из дурной семьи; но прошло то время, когда предостережения со стороны имели силу, и Нелли любила меня таким, каков я был, с намешанным во мне дурным и хорошим и совершенно недостойным ее. Теперь мы много говорили друг с другом, как те, чьи жизни неразрывно связаны. Я сказал, что женюсь на ней, как только она выздоровеет. Ее друзья неодобрительно качали головами; однако, видя, что она уже не годится ни для службы на ферме, ни для какой другой тяжелой работы, наверное, решили, как принято, что лучше плохой муж, чем никакого. Словом, мы поженились, и я не уставал благодарить Господа за незаслуженное счастье. Она жила, как настоящая леди. Я был хорошим работником и неплохо зарабатывал и старался удовлетворить любое ее желание. Бедная Нелли! Желаний у нее было совсем немного, и удовлетворить их было нетрудно. Но и пожелай она чего-нибудь особенного, я счел бы это наградой за незнакомое мне прежде священное чувство дома. Я был послушен ей, как ребенок, повинуясь нежному очарованию ее голоса и неизменно ласковым словам. Она всегда просила за тех, кто вызывал мой гнев и неистовую горячность; лишь имя Дика Джексона ни разу не было произнесено за все это время. По вечерам она сидела, откинувшись на спинку, в соломенном кресле и читала мне вслух. Так и вижу ее, слабенькую и бледную, с милым юным личиком, освещенным чудесными серьезными глазами, которые наполняются слезами, когда она рассказывает мне о жизни и гибели Спасителя. И я всем сердцем хотел быть с Ним и отомстить за Него злобным нечестивым иудеям. Больше всех Его учеников я любил Петра. Я и сам брал в руки Библию и читал главы Ветхого Завета о могущественном гневе Божием, зная, что рано или поздно моя вера одержит победу и Он воздаст моему врагу по заслугам.

Примерно через год Нелли родила ребенка – девочку с такими же, как у нее, глазами, которые серьезно и открыто смотрели вам прямо в душу. Нелли поправлялась очень медленно. Дело было перед зимой, хлопок в тот год не уродился, и мастеру пришлось уволить многих рабочих. Я был уверен, что меня оставят, потому что я работал прилежно и был на хорошем счету; но и в этот раз Дику Джексону удалось мне навредить. Он вынудил своего отца уволить меня одним из первых, и я накануне зимы оказался без работы, с женой и младенцем на руках, а на оставшиеся деньги едва можно было прожить, пока я найду следующее место. Перед Рождеством все мои сбережения закончились, и в доме не было денег даже на еду для грядущего праздника. Нелли выглядела истощенной и измученной, ребенок плакал и просил молока, которого у его бедной голодной матери больше не было. Моя правая рука еще не утратила своей сноровки, и я опять отправился браконьерствовать. Я знал, где обычно собирается вся компания, и был уверен, что меня ждет теплый прием – намного более радушный, чем тот, что оказывали мне добрые люди, когда я пытался войти в их круг. По дороге я наткнулся на старика, который был приятелем моего отца в его молодые годы.

– Что, паренек, – спросил он, – решил вернуться к прежнему занятию? Оно-то сейчас вернее будет, когда хлопок подвел.

– Да уж, – ответил я, – из-за него мы все ноги протянем с голоду. Один-то я бы вытерпел, но ради жены и ребенка любой грех на душу возьму.

– Нет, парень, – сказал он, – браконьерство не грех, нет против него Божьего закона, только людской.

У меня не было сил на долгие споры – я два дня крошки во рту не имел. И все же я пробормотал:

– Во всяком случае, я думал, что покончил с этим раз и навсегда. Моего отца оно до добра не довело. Я приложил все силы. Но теперь сдаюсь. Мне все равно, правое это дело или нет. Некоторые обречены с самого начала – и я из таких.

Говоря это, я с мучительной ясностью увидел будущее, которое разведет чистую душой и безгрешную Нелли и меня, безрассудного и отчаявшегося, и мною овладела непреодолимая тоска. В тот же миг над лесом раздался радостный звон колоколов болтонской церкви, торжественно разнесшийся в полуночном воздухе; звук был такой чистый и ликующий, словно все сыны зари радовались своему спасению. Наступило Рождество, а я чувствовал себя изгоем, которому отказано в спасении и радости. И тут старый Иона произнес:

– Вот и рождественские колокола. Знаешь, Джонни, сынок, что-то неохота мне брать такого слабака в дело. Ты все толкуешь про правое и неправое, а мы не забиваем себе голову всеми этими судейскими штучками, зато живность добываем исправно. Так что не возьму я тебя к себе, тебе это не в радость, да ты и замешкаешься, как дойдет до дела. Но сдается мне, что ты решил пойти против себя из-за хворой жены и малютки. А я ведь был другом твоего отца, пока он не пошел по кривой дорожке, и у меня для тебя есть пять шиллингов и баранья нога. Я не приму в компанию голодающего, но если ты придешь на сытый желудок и скажешь: «Ребята, мне по душе ваша жизнь, и я в первую же звездную ночь с радостью пойду с вами», – тут уж мы примем тебя с легкой душой; а на сегодня хватит разговоров – пошли за мясом и монетами.