Страница 9 из 37
— А по какому праву? — закричали бабы. — Кто позволил?
— Сходка, бабыньки, разрешила, — ответил Тихон. — Муженьки ваши. А вас и не спросили.
— Да что же это такое? А? Чего вы, бабы, молчите? — не унималась рябая.
И вдруг истошный женский визг пронзил воздух:
— Постоим за церкву божью!
Толпа пошатнулась из стороны в сторону и хлынула на паперть.
— Стой! Куда вы?..
Размахивая винтовкой, Стародубцев подбежал к дверям, загородил их, повернулся лицом к обезумевшей толпе.
— Бей его, антихриста! — выкрикнул все тот же визгливый женский голос. — С нами бог!
Толпа взревела дико и страшно. Слов нельзя было разобрать, слышался сплошной рев. Милиционер тоже кричал. Обезумевшие люди уже заняли всю паперть.
— Стой! Стой!
Охрипший голос милиционера тонул в стонущем реве толпы.
Незнакомец с курчавой бородой последний раз мелькнул перед Стародубцевым в толпе и куда-то исчез. Тихон и рябая баба впереди толпы ринулись к дверям. И в то же мгновение откуда-то сбоку пролетел над головами камень, брошенный чьей-то сильной рукой, и Стародубцев схватился за лоб. Меж пальцев его просочилась кровь.
А толпа завыла еще сильнее, лавиной подалась вперед, смяла упавшего Стародубцева, распахнула церковные двери.
Все это видел Пантушка, сидя на ограде. Когда милиционер схватился за лоб и покачнулся, Пантушка невольно вскрикнул и чуть не свалился с ограды. Ему и так было страшно от крика разъяренной толпы, а при виде крови он так испугался, что похолодел, задрожал и все время лепетал одно и то же:
— За что его? За что?
Широкие двери церкви скрыли людей, и Пантушка увидел милиционера, неподвижно лежащего на паперти.
В один миг Пантушка очутился возле него.
— Дядя Игнатий... Дядя Игнатий!..
Стародубцев лежал с закрытыми глазами и стонал.
Пантушка решил отвести милиционера домой. Откуда-то у него появилась сила: он помог Стародубцеву встать, вскинул себе на плечи его руки и повел. Ноги у милиционера подкашивались, но Пантушка шаг за шагом продвигался вперед. Вот уже кончились ступени паперти и начался ровный двор. Дойдя до кустов бузины и акации, Пантушка вспомнил про забытую на паперти винтовку и, уложив Стародубцева под кустами, побежал за ней.
Вернувшись, он не смог уже приподнять раненого и стал упрашивать его:
— Пойдем... Ну, пойдем потихоньку.
Милиционер не приходил в чувство.
Из церкви доносился все нарастающий шум, крики, женский визг... С сухим треском раскатился выстрел. За ним другой, третий... С отчаянным криком народ хлынул из церкви, стал разбегаться во все стороны. Люди бежали мимо Пантушки и милиционера, не замечая их. Какая-то женщина упала, и десятки ног топтали ее. Кто-то верещал нечеловечьим голосом, словно свинья под ножом. Детский голос отчаянно звал:
— Мамка! Мамка!
Люди рассыпались по одному, скрывались в своих домах, запирались и притворялись спящими.
И вот наступила такая жуткая тишина, что казалось, во всем мире не осталось людей, кроме Пантушки и Стародубцева.
Стародубцев тяжело дышал, временами со стоном ворочался.
Пугливые мысли не оставляли Пантушку ни на минуту. Он понимал, что происходит что-то страшное, что в любой момент могут появиться злые люди и расправиться с милиционером. От этих мыслей судорожно пробегал по телу холод, во рту делалось сухо, в висках шумело. На всякий случай Пантушка взял в руки винтовку и приготовился стрелять в любого, кто попробует ударить милиционера.
Прошло с полчаса. Вдруг откуда-то из темноты донеслось:
— Пантелей... Пантелей...
Он узнал приглушенный голос матери и отозвался:
— Я тут, мам.
Подошла Фекла, и Пантушка со слезами рассказал ей о том, что случилось с милиционером.
— Я сейчас приду, — сказала Фекла и скрылась в темноте. Скоро она возвратилась с ковшом и стала брызгать водой на лицо Стародубцева. Тот зашевелился, со стоном спросил:
— Кто тут?
— Я... Пантушка... и мамка.
— Где я? — Стародубцев приподнял голову.
— В церковной ограде, — ответил Пантушка и спросил: — Ты идти можешь?
— Куда? Зачем?
— Ты ранен.
— Ра-анен? — протяжно спросил Стародубцев. — Ах, да-а...
И опять умолк.
Фекла и Пантушка с трудом приподняли Игнатия, повели к себе домой. На одном плече Пантушки лежала рука милиционера, на другом висела винтовка. Стародубцев часто останавливался и хрипел.
— Голова кружится...
Наконец они добрались до избы и уложили Стародубцева, обмыли рану на лбу, перевязали лоскутом, оторванным от старой рубахи.
— Спасибо, — с трудом проговорил он. — Кто же это так меня угостил?
— Я все видел, дядя Игнатий. Народ-то бросился к церкви, а ты не пускаешь. А тут тебя камнем в голову как шарахнет!..
Стародубцев улыбнулся.
— В голове гудит. Видать, удар подходящий был.
— Меньше говори, Игнатий, помолчи, — сказала Фекла, напоила Игнатия молоком и приказала Пантушке никуда не отлучаться.
— А я пойду отца искать. Не случилось ли чего и с ним... Ох, господи, господи...
Марька на полатях, свесив голову с рассыпавшейся куделью волос, молча наблюдала за всем происходящим в избе. Но как только дверь за Феклой захлопнулась, Марька заплакала.
— Ты чего? — ласково спросил Пантушка.
— Мамка ушла... боюсь...
Пантушка нахмурил брови и строго сказал:
— Ну, ты!.. Распустила нюни... Перестань! Видишь, человек раненый.
Марька сразу перестала плакать. Но рот ее продолжал широко и судорожно раскрываться, словно ей нечем было дышать. Наконец она сжала дрожащие губы, утерла слезы и спряталась на полатях.
А Пантушка вставил в светец новую лучину и, прислонив винтовку к стене, сел у дверей охранять Стародубцева.
Неожиданно милиционер поднялся и, пошатываясь от головокружения, шагнул к двери.
— Дядя Игнаша! Куда ты!
— Как там... в церкви?
— Все разошлись.
— Где отец?
— Не знаю.
Стародубцев покачнулся.
— Дядя... — взмолился Пантушка.
— Уйди! — взревел милиционер, схватил винтовку и распахнул дверь.
От порыва ветра потухла лучина в светце.
На полатях заплакала перепуганная Марька.
В ту же ночь всему селу стало известно о преступлении в церкви.
Вернувшись домой Трофим рассказал о том, как ночью толпа ворвалась в церковь, требуя прекратить изъятие церковных ценностей, как Русинов пробовал уговорить людей, просил их выйти и не мешать работать, как кто-то из толпы выстрелил в Русинова, но вместо него попал в комсомольца и как его товарищ выстрелил два раза вверх, над толпой. Люди в испуге побежали, кто-то опрокинул подсвечник, свеча потухла, и в церкви стало темно. Когда снова зажгли свечу, народу в церкви уже не было, а смертельно раненный юноша лежал на полу. Через час он скончался...
— Кого убили? — спросил Пантушка, сам не зная зачем: ему одинаково жалко было любого из приехавших.
— Того... который щурился, — ответил Трофим и, сжав кулаки, погрозил кому-то: — У, злодеи! Знать бы, кто это сделал, своими руками придушил бы!
Искаженное злобой лицо Трофима побагровело.
Все случившееся непосильной тяжестью легло на сердце Пантушки, в голове его рождались и путались беспокойные мысли. Что это за люди, которые ранили Стародубцева, убили Сашу? Чего им надо? Мать говорит, что это бог наказывает людей. «Бог, бог! — закричал на нее отец. — Значит, и бог злодей!»
Глубокой ночью отец куда-то ушел и вернулся только утром, по-прежнему мрачный, долго о чем-то шептался со Стародубцевым.
До приезда следователя тело убитого лежало в церкви на каменном полу. День и ночь около него дежурили назначенные сельским Советом сторожа. Люди ходили смотреть на покойного; многие, особенно женщины, плакали. А через день после приезда следователя убитого положили в тесовый гроб, вынесли в церковный двор.