Страница 27 из 37
Он попробовал утешить себя тем, что пистолет лежит где-нибудь дома. Вместе с Яшкой обшарил скамейки, пол под столом, сени, амбар — все места, куда сегодня он ненадолго заглядывал. Пистолета нигде не было.
— Наверно, в телеге.
Но и в телеге пистолета не оказалось.
— Выронил из кармана, когда ехал с поля.
Недолго думая, ребята пошли в поле, разглядывая дорогу.
А на дворе у Бабиных слышался голос Феклы:
— Пантелей! Пан-те-лей! Иди выпей парного молока... Да где ты, Пантелей?..
Утром Пантушка еле поднял голову: страшно хотелось спать, тело ломило, точно после побоев. Обычно его будила мать, а сегодня над ним склонился отец. Умывшийся, с влажными усами и приглаженными волосами, он улыбался сыну и с особенным оттенком участия говорил:
— Наломался вчера, устал? Ну, ничего, начнешь работать и разломаешься, боль-то пройдет. Ну, вставай!
Вспомнив вчерашнюю бороньбу поля и предстоящую сегодня обработку огорода, Пантушка пересилил усталость, встал, свернул набитый соломой тюфяк, вынес в сени, потом долго лил из рукомойника холодную воду на лицо и шею.
После умывания сон прошел, веки не слипались, и Пантушке стало весело от того, что он будет работать, как большой, наравне с отцом и матерью. За завтраком он не вертелся, как обычно, а сидел степенно, ел неторопливо, аккуратно подбирая хлебные крошки.
Когда он вместе с отцом вышел на огород, то увидел, что участок лоснится жирным блестящим черноземом.
— Тятянька, ты уже вспахал? Когда?
— До солнышка. Как видно землю стало, так и начал пахать. Крестьянину спать некогда.
Досада на самого себя взяла Пантушку. Он-то думал, что будет работать наравне с отцом, а вышло совсем не так. Вчера Пантушка почувствовал себя большим, почти взрослым, а сегодня оказалось, что его считают еще маленьким и не разбудили вместе с отцом.
— Ты чего стоишь? — спросил отец, возившийся у бороны с лошадью. — Давай боронить.
Пантушка взялся за вожжи.
— Борони хорошенько. Чтобы земля стала как пух, чтоб ни комочка.
— Ладно.
Интересно было замечать, как с каждой минутой изменялась земля. Там, где прошла лошадь с бороной, оставалась раздробленная в мелкие кусочки мягкая почва, а на остальном участке лежали вывернутые пласты.
Постепенно, шаг за шагом, втягивался Пантушка в работу, ломота в теле чувствовалась все слабее. Отец и мать готовили к посадке овощные семена и рассаду, временами посматривали в сторону сына и о чем-то говорили. Пантушка думал, что родители говорят о нем. Это подбадривало его, и он веселее покрикивал на лошадь, подражая отцу:
— Н-но-о, родимая...
После бороньбы Пантушка помогал родителям делать грядки и сажать овощи. Он копал лунки, поливал их водой, клал семечки и засыпал пухлой землей. Даже Марька и та работала на огороде.
К вечеру огород был засажен.
Все было хорошо. Только не мог Пантушка забыть о потерянном пистолете. Чуть не до полуночи проискали они с Яшкой пистолет. «Наверно, обронил на пашне и заборонил», — высказал предположение Яшка, и Пантушка согласился с ним. Очень жаль пистолета, да поделать ничего нельзя: потерю не вернешь.
Едва наступили сумерки, Пантушка лег спать.
— Ты что это, Пантелей, ложишься вместе с курами? — спросила мать. — Уж не заболел ли?
— Хочу выспаться, отдохнуть, — ответил он и чуть не добавил, что так поступить советовал ему Стародубцев. Но вовремя остановился.
«Военная тайна. Ни отцу, ни матери не говори», — вспомнились наставления милиционера.
— Так я, мам, схожу завтра за грибами.
— Сходи, сходи.
— Может, с ночевой?
— Лучше пораньше выйди да пораньше вернись.
— Там видно будет, — важно ответил Пантушка.
В Знаменском монастыре случилось происшествие.
Рано утром послушник игумена не нашел старца в своей келье и на рысях обежал все монастырские закоулки.
«Неужели он там остался?» — подумал послушник и пустился в лес, на речку.
С весны по приказанию игумена монахи вырыли вблизи речки землянку, обделали ее срубом, сложили печурку, настелили нары. В землянке хотел поселиться отшельником отец Илиодор и тем создать себе славу святого, а монастырю увеличить оскудевшие доходы.
За устройством землянки игумен наблюдал сам и хотел переселиться в нее в ближайшее время, как только исполнится ему семьдесят лет. В последнее время отец Илиодор часто прогуливался по вечерам на речку и подолгу сидел там на поваленном стволе сосны. В монастыре говорили, что игумен молится в уединении, на самом же деле он сидел, дремал и вспоминал свою жизнь.
На этот раз, как всегда, Илиодор отправился к своему будущему жилищу один. Послушник прибрал игуменскую келью, выпил стакан настойки и, захмелев, прилег в ожидании старца, да и проспал беспробудно всю ночь.
...В землянке на берегу речки отца Илиодора не оказалось.
Серьезное дело
Каждый мальчик мечтает о подвиге. Мечтал о нем и Пантушка. Из немногих прочитанных книг он знал, что подвиги совершают путешественники и военные. В Успенском путешественников и военных не было, подвигов никто не совершал.
В сельском Совете на стене висели портреты Ворошилова и Буденного, на конях, с шашками на боку, в шлемах с красной звездой и шишаком. Когда Пантушке случалось бывать в сельсовете, он подолгу с уважением смотрел на портреты героев гражданской войны.
Как хотелось ему надеть такой же шлем! Как он завидовал Яшке, которому отец привез буденновский шлем с войны! Сколько раз Пантушка пытался выменять его у Яшки, но всегда получал решительный отказ.
С тех пор как в жизнь Пантушки вошел Стародубцев, бывший балтийский моряк, мальчишка стал воображать себя не в шлеме, а во флотской бескозырке.
В сундуке у матери хранилась праздничная одежда, пересыпанная от моли нюхательным табаком. Там был картуз покойного дедушки. Суконный, позеленевший от времени, он украшал Пантушкину голову по праздникам. Фекла говорила, что картуз добротный и его хватит Пантушке «до свадьбы».
Вот этот старый картуз и вспомнился Пантушке. Не долго думая, он достал картуз, оторвал козырек, примерил перед тусклым зеркалом. Вид у мальчишки был хоть куда. Ну, настоящий матрос с Балтики, только ленты на бескозырке не хватает.
Сдвинув картуз набекрень, Пантушка распушил волосы. И хотя у него не получилось чуба, Пантушке казалось, что он стал чем-то похож на Стародубцева. Он согласен был перенести любые попреки матери, любую ругань, даже порку. Все это было пустяком в сравнении с тем наслаждением, какое он испытывал, шагая в бескозырке по лесной дороге рядом со Стародубцевым.
Милиционер заметил, что картуз без козырька.
— О, да ты, браток, как юнга!
— Кто?
— Юнга. Возьмут на корабль вот такого мальчишку и учат на матроса. Юнгой называется.
— Юнга, — повторил Пантушка.
Новое звучное слово открывало в его воображении незнакомый мир, иную жизнь, состоящую из одних опасностей и подвигов.
— Ты знаешь Малиновую поляну?
Вопрос Стародубцева напомнил Пантушке о предстоящем деле.
— Знаю.
— Я бывал там, но очень давно. Ты уж веди меня.
— Дядя Игнаша, почему не сделать облаву? Тогда бы обязательно изловили.
— Идем мы не на верное дело. То ли они прячутся на Малиновой поляне, то ли в другом месте. Позвал бы я людей на облаву, а вдруг впустую. Надо мной бы смеялись потом.
— Я слышал, они говорили про Малиновую поляну.
— Мало ли почему они ее помянули. Ты ведь не знаешь.
— Не знаю.
Стародубцев вдруг остановился, стал смотреть на деревья.
— Хороши наши края, Пантелей. Хороши! Какое богатство! Ты гляди. Сосны-то, сосны!.. Прямые, как свечи. Красавицы. А березы, ели... Да что говорить!
Лес был и в самом деле хорош. Выше всех деревьев поднимались кудрявые вершины сосен. Пониже росли березы и липы, а еще ниже невысоким ярусом густо сплетались ветки орешника, рябины, молодых вязов и татарского клена.