Избранное

У Владимирского проспекта Варю окликнули. Под навесом ресторана Палкина стоял Бук-Затонский:

— Тысячу лет, а встретились весьма кстати: вы украсите палубу «Франции».

Бук-Затонский был навеселе и не заметил Вариной холодности.

— Превосходнейшая прогулка по заливу, соглашайтесь. Вы близко, как из первого ряда Мариинки, увидите Раймона Пуанкаре. Завтра все петербургские газеты захлебнутся… Каково придумано: «Франция» встречала Францию.

Из бессвязных его восклицаний Варя все же поняла, что известный повеса и кутила Гастон Яковлев, сын богача-ювелира, приказал ночью на своей яхте «Офелия» закрасить старое название и написать новое: «Франция».

Бук-Затонский еще долго и шумно восхищался бы предстоящей прогулкой по заливу. На Варино счастье из парадной вышел сам Гастон Яковлев, лысеющий молодой человек. Когда Бук-Затонский обернулся к нему, Варя юркнула в толпу.

Варя не застала Соню в мастерской, однако тревожиться не было основания. Мадам иногда сама выезжала к своим заказчицам, если те были больны, и брала с собой мастерицу.

В этот день в Петербурге с утра поговаривали о том, что в Дворянском собрании бал откроет Пуанкаре. Теренины не усидели на даче. В их квартире стоял хаос. Почти одновременно два дамских парикмахера приехали завивать Агнессу. В столовой шепотом спорили: Бронислав Сергеевич нахваливал своего парикмахера, а Елена Степановна своего.

Неожиданный приход Вари принес мир.

— Идея! — воскликнул Бронислав Сергеевич. — Мой займется Варенькой.

Елена Степановна с видом победительницы вышла из столовой.

Вскоре приехал Бук-Затонский.

— Как жаль, Агнесса, что вы поздно вернулись с дачи! Вам было оставлено место на яхте. Какая незабываемая встреча! Буквально весь Петербург ринулся в Финский залив. Наша «Франция» шла наперегонки с яхтой «Нарцисс», на которой выехали англичане под своим флагом. Погода начала было портиться. Я уже думал: не дай бог дождь, вдруг из-за туч выглянуло солнце и вдали — о боже мой! — показались дымки, мачты, трубы… Верите, когда раздался салют, мы с Гастоном встали на колени. — Бук-Затонский облизал губы и выпалил: — Императора вот так видел! — Он показал на дальний угол комнаты. — На «Александрии», и знаете, в какой форме? — Не вызвав интереса ни у Вари, ни у Агнессы, он продолжал: — Царь встречал друга России в адмиральском мундире. А что было дальше…

На борту яхты «Франция» было раскупорено много бутылок шампанского. Обычно после попойки Бук-Затонский испытывал жажду, Агнессе это было хорошо известно. Видя, как он облизывает сухие губы, она шепнула горничной, что если попросит минеральной воды, сказать, что нет, рассыльный почему-то не принес. Пусть мучается…

Но Бук-Затонский попросил не воды, а коньяку и, заметно приободрившись, продолжал рассказ:

— Каким мощным залпом встретили президента кронштадтские форты! «Марсельеза»! — Он запел вполголоса, отбивая такт носком лакированного полуботинка:

— От «Измаила» — вы знаете эти наши новые броненосцы? — мы стояли вот так. Когда из трех его двенадцатидюймовых башен вырвался огонь…

Варя, оглушенная этим рассказом о флагах и броненосцах, о пушечных залпах и бутылках шампанского, почувствовала, что у нее кружится голова. «Так вот оно и начинается, Варенька», — припомнилось ей.

Когда она через час вернулась домой, встревоженная Анфиса Григорьевна сказала ей, что на Сампсониевском проспекте рабочие разобрали мостовую, повалили несколько вагонов и перегородили проспект баррикадой.

К вечеру в столице было уже свыше ста тысяч бастующих. Рабочий Петербург по-своему встречал Пуанкаре — гонца войны.

Глава девятая

Никогда еще Петербург не разделялся так резко на два лагеря: в центре был праздник, а на рабочих окраинах — баррикады.

Английская набережная и Николаевский мост расцветились флагами. На них золотом отливали начальные буквы названий двух стран: Франции и России. В ожидании прихода яхты из Петергофа публика распевала «Марсельезу», дамы выбирали поудобнее места, чтобы забросать трап цветами, когда Пуанкаре будет сходить на набережную. В пестрой толпе сновали предприимчивые торговцы. Вот пачка открыток «Пуанкаре — друг русского народа», вот фотография матери будущего президента Франции с Раймоном на руках.

Казалось, высокий гость из Франции привел армаду броненосцев только для того, чтобы повидать русского императора, прокатиться по Петергофу в карете, запряженной четверкой цугом, в сопровождении блистательного казачьего эскорта да возложить венок на гробницу Александра Третьего.

Нет, не с визитом дружбы приехал Пуанкаре в Россию. Еще семь месяцев назад возник военный союз Тройственного согласия. Если Англии нужны были Месопотамия и Палестина, то Франции — Эльзас-Лотарингия и Саарский бассейн, России — проливы, Константинополь и Галиция. Германия и Австро-Венгрия ждали удобного случая отнять у Англии и Франции колонии, а у России Украину, Прибалтику и Польшу. Пуанкаре приехал договориться с русским царем о войне.

В июльские дни 1914 года был и другой Петербург, который не осыпал цветами коляску царского гостя, не покупал его портретов, не верил россказням, будто французский президент привез дружбу. Этот Петербург валил фонарные столбы, опрокидывал вагоны и ломовые подводы, разбирал мостовые с криками: «Пуанкаре привез войну!», «Пуанкаре, вон из России!»

Последние дни в доме Терениных много говорили об убийстве в Сараеве принца Фердинанда, об австро-венгерском ультиматуме Сербии. Симпатии Терениных, конечно, были на стороне сербов.

Варя смутно, но все же улавливала связь между этими разговорами и визитом в Петербург французской эскадры. Не случайно Бук-Затонский и Бронислав Сергеевич так азартно говорили о проливах — Босфоре и Дарданеллах. Не случайно они восторгались блестящим парадом войск в Красном Селе в честь Пуанкаре. Не случайно на окраинах, как и девять лет назад, возникли баррикады. Какая-то нить связывала эти события с убийством наследника австро-венгерского престола.

Три дня пропадал Тимофей Карпович, на четвертый день приехал. Варя увидела, как он на ходу соскочил с конки и направился на лужок, где расположились ее ребятишки. Еще несколько минут назад она решила его наказать. Подумать только, договорился о встрече, а сам не пришел. Но сейчас, увидев усталость в его глазах, она отказалась от своего намерения.

Тимофей Карпович тоже встречал французского президента: строил баррикады на Сампсониевском проспекте. Когда валили фонарный столб, он ушиб руку, пальцы распухли и не сгибались.

— Ворота в тюрьму широкие, — укоряла Варя, а самой хотелось взять его распухшую руку и перевязать своей косынкой. — Переждал бы месяц-другой…

— Разве усидишь, когда порохом пахнет.

Тимофей Карпович опустился на траву, поглаживая больную руку. Варя подсела к нему:

— В газетах пишут, что Германия к войне не готова.

— Пишут, — с иронией повторил он, — пишут, что Пуанкаре обожает цветы, любит собак.

— Все-таки я не пойму, при чем здесь война?

— Многие не понимают. — Тимофей Карпович вздохнул. — В том-то и беда. А история учит: когда императоры и короли затевают войну, они охотно говорят про цветы и позируют со своими любимыми собачками. А с глазу на глаз ведут разговор о переделе мира.

И все же Варя не верила, что война близко. Еще недавно на теренинской «среде» генерал из Главного штаба называл годом начала войны Германии с Россией 1916 год.

Время было вести ребят на обед, да и Тимофей Карпович спешил. Простились до завтра.

К вечеру Варя встретила на Каменноостровском проспекте теренинский экипаж. Агнесса окликнула ее и увезла к своей новой портнихе. На обратном пути коляску остановил конный городовой:

— У Гостиного двора неспокойно, следуйте в объезд.