Избранное

— Вы?

Молча он притянул ее руки к своим губам…

Околоточному так и не удалось состряпать заговор на Выборгской стороне.

И вот настало утро, когда надзиратель велел Тимофею Карповичу явиться в контору за пожитками. Сборы были недолгие, все свое имущество он увязал в платок.

Выйдя из тюремных ворот, Тимофей Карпович жадно глотнул невский воздух. Вдруг ему стало не по себе. Поймет ли Варя, что не только французский — китайский язык выучил бы он, лишь бы с ней встречаться?

Раздумье, раздумье, раздумье. Вот что глушило радость освобождения из тюрьмы. «А если сказать Варваре Емельяновне не так официально, по имени-отчеству, а просто, душевно: Варюша…» Тимофей Карпович почувствовал, что дальше слов ему не найти.

Кто он такой? Рабочий парень, каких на одной только Выборгской стороне тысячи.

Домой к себе на Выборгскую после свидания Тимофей Карпович всегда возвращался пешком, чтобы снова пережить то, что оставила в его памяти последняя встреча. Нет, он был несправедлив к себе. Варя охотно расспрашивала его о заводских делах, просила познакомить с товарищами. Или это лишь ради приличия? Может быть, просто от скуки она пытается заглянуть в тот мир, где живет ее ученик?

В раздумье, бесцельно блуждая по улицам, Тимофей Карпович неожиданно для себя вышел к «Стерегущему». Посидел у памятника, и так ему захотелось увидеть Варю, что он остановил первую извозчичью пролетку и велел везти себя на петроградскую окраину…

Учителя охотно согласились сыграть любительский спектакль в пользу сирот. Нанять подходящее помещение взялся учитель русского языка Яков Антонович.

От знакомых студентов Яков Антонович узнал, что на Среднем проспекте Васильевского острова сдается зал под увеселения. Хозяйка отдыхала на курорте. Переговоры пришлось вести с прижимистым старшим дворником. Он поставил такое условие: не высмеивать бога, царя и — с человека по гривеннику в пользу хозяйки.

Прочитав в пьесе, которую учителя собирались играть, что Кабаниха — набожная старуха, дворник угомонился. По второму пункту заспорили. Яков Антонович посулил по три копейки с места, потом дошел до пятака и уперся: сбор, мол, пойдет на еду и обувку сиротам.

— Всех обездоленных не пригреешь, всяк свой интерес блюдет, — не сдавался дворник. — В аккурате представим зало, потешайте сколько душеньке угодно, а уговоренные деньги сполна и вперед. Мы-то на своем веку повидывали всякое. Иной афишу с избу намалюет, Шаляпин-де будет выступать. Народ на приман и валит. А на поверку заместо Шаляпина Сентюхеев вылазит — бывший дьякон, тут у нас есть такой. Тоже басом поет.

Старший дворник и Яков Антонович торговались, как на Александровском рынке. Сошлись на семи копейках.

— Сами хоть по полтине берите с носа, нас это не касается, — сказал старший дворник.

Частный зал зрители не любили. Там и в самом деле нередко обманывали публику. Варя, продавая билеты, наслышалась упреков и насмешек. Обидно, если хорошую пьесу придется играть в полупустом зале…

Генеральную репетицию проводили в школьной гардеробной. Варя, игравшая Катерину, прощалась с мужем и вдруг увидела, что в дверях стоит Тимофей. Она знаком показала: «Подожди, нельзя прерывать репетицию», но он куда-то спешил, вынул из-под полы пальто маленький мешочек, положил его к подножию вешалки и кивнул на прощанье.

В перерыв Варя нашла у вешалки наволочку от думки с медными и серебряными монетами.

Незадачливых устроителей платного любительского спектакля выручил Тюменев. У него нашлись хорошие знакомые на трубочном и табачной фабрике Лаферма. Там продали больше половины билетов.

Выручки от любительского спектакля сиротам хватит до лета. Если попечительский совет не определит к этому времени ребят в сиротский дом, можно сыграть еще спектакль.

Но как помочь Соне? Варя не хотела беспокоить просьбами Тимофея. Хотя его выпустили из тюрьмы, но взяли под надзор полиции. Чтобы сбить с толку шпиков, Тюменев взял на заводе расчет. Товарищи устроили ему шумные проводы. Доехав до Любани, он пересел на обратный поезд и в Петербурге поступил по чужому паспорту на завод «Рено».

Нет, его нельзя было обременять чужими делами.

Но в городе был еще один человек, которому Варя могла открыть душу.

…Ловягин ожидал Варю на Зимней канавке. С трудом сдерживая слезы, она рассказала ему, как старалась сделать добро, а попала в сводницы.

— Какая вы, Варя, доверчивая, — сказал Ловягин. — У Бук-Затонского только фамилия настоящая, остальное все фальшивое. Характер у него подленький. В думе с левыми заигрывает, а подкинуть ему дворянское звание да Станислава на шею, и весь его радикализм растает как дым.

Варя до боли в пальцах сжала чугунную вязь решетки.

— А вы… — Из боязни обидеть Ловягина Варя, запинаясь, растерянно повторяла: — А вы…

— А я, — с грустью сказал Ловягин, дав понять, что нисколько на нее не обижается, — а я, зная волчью натуру Бук-Затонского, как и все, мило беседую с ним. В своей подлости он не одинок. Адрес на Ямбургской улице известен и другому лицу.

— Вы знаете? — испугалась Варя. — Ужасно, если это дойдет до Елены Степановны! Бедная Агнесса…

— Ну что вы! Ничего не произойдет. Теренин в молодости имел приятную внешность, дьявольскую предприимчивость, недвижимости никакой, капиталов никаких.

— Брак по расчету…

— В обществе изъясняются более благородно: деловой брак. Елена Степановна знает куда больше о своем супруге. Что Ямбургская! А вот Агнессу в самом деле было бы жаль… Давайте-ка лучше, Варенька, подумаем о вашей Соне. Только, — Ловягин взял Варю под руку, — молчите, ни слова в доме Терениных о встрече на Ямбургской! Лишиться места! Ради чего? Скажите, вы очень верите, что ваша Соня бросит свою профессию?

— Бросит. Только кто найдет ей спасательный круг?

— Давайте попытаемся.

Глава пятая

Пришла весна, а в жизни Сони ничего не переменилось. Варя решила, что лучше ей самой сделать первый шаг к примирению. Но что она может сейчас предложить Соне? Опять проекты, надежды, обещания?

Со стороны залива несколькими ярусами надвигались на город темные тучи. Ветер гнал пыль по мостовой. Варя ускорила шаг, — добраться бы домой до дождя, потом побежала, придерживая рукой юбку.

В комнате было по-вечернему темно. Она откинула занавеску, но света не прибавилось. Хозяйки торопливо захлопывали окна. Ливень хлынул внезапно. Варя зажгла керосиновую лампу и села проверять домашние тетради. Дождь отвлекал, мешал ей сосредоточиться. Она захлопнула вторую раму, шум ливня больше не доносился в комнату, но крупные капли продолжали беззвучно катиться по стеклу.

Огонь в лампе зафыркал, померк, словно устал светить. Фитиль короткий, надо бы сменить, но не бежать же под дождем в керосинную. Пришлось оставить тетради.

Скучно пережидать дождь без дела. Белье, еще утром снятое с чердака, лежало в прутяной корзине. В кухне Анфиса Григорьевна растапливала плиту. Варя поставила утюг на конфорку, и в эту минуту в прихожей простуженно звякнул колокольчик.

Варя открыла дверь — и опешила. На площадке стояла Соня. Шелковое ее платье намокло и просвечивало. По мокрому лицу с ресниц расползалась краска. Пальцы судорожно сжимали газовый шарф, конец которого стелился по площадке лестницы.

— Не выгоняйте, — чуть слышно попросила Соня. — Я дура, круглая дура, Разъярилась, а вы…

Рыдания помешали ей договорить. Варя взяла Соню за руку и провела в комнату. Ни о чем не расспрашивая, вынула из комода белье:

— Переодевайтесь. Плиту истопим пожарче, обсушитесь. И заночуете. Хозяйка даст матрас.

Пока Соня приводила себя в порядок, Варя согрела чайник, накрыла стол, но не в кухне, а в комнате, — даже сердечная Анфиса Григорьевна могла оказаться в тягость ее неожиданной гостье. Дождь перестал, посветлело, можно было распахнуть окно.

На дворе еще мчались ручейки к водосточным колодцам, а мальчишки уже затеяли веселую игру. Внезапно детский гомон стих, и по двору понеслись мелодичные звуки шарманки. Бродячие музыканты в два голоса — мужской и женский — тоскливо выводили: