Время созидать

– Не стоит отвергать руку помощи, – усмехнулась Токи. – Нашу «Руку».

Она вложила в это слово какой-то новый, не совсем ясный Тильде смысл. И Тильда вдруг вспомнила, что слышала о «Руке»: о ней говорили среди строителей.

Говорили, что это – опаснейшие головорезы столицы. Говорили, что это колдуны. Говорили, что это огромная сеть попрошаек, нищих, воров, подчиненных кому-то из сенаторов.

А это были обычные люди, которым некуда было пойти. Такие же бездомные, как они с Ароном теперь.

Вряд ли еду, которой делились с ними Берт и Токи, можно было назвать вкусной, но Тильде показалось, что это был лучший обед в ее жизни.

Она все еще не могла поверить, что никто здесь не желает ей зла. Что в ней видят просто человека, а не госпожу или подчиненную. Это было ново – и странно.

– Как мне вас отблагодарить?..

– Не стоит благодарности, госпожа Элберт, – быстро ответил Берт. – Вы нам исправно платили всегда, да и по пустякам не придирались. И дело свое знаете лучше иных… И вчера вы, как все, камни носили… Знаете, вы многим помогли!

В его голосе звучало искреннее восхищение.

– Берт, ты ведь получаешь хорошие деньги, – заметила Тильда. – И живешь… тут?

Бертрам как-то сник.

– Отдаю все на лечение матери. Она в лечебнице Намани… А еще готовлюсь в братство зодчих… – Он покосился на бумаги, которые его бабка так небрежно смахнула со стола. Тильда, ничего не говоря, подняла один листок. Это был чертеж речного шлюза.

– Очень хорошо. – Она кивнула. – Почему ты никогда мне этого не показывал?

– Да разве к вам так просто подойдешь… – смущенно пробормотал он.

Тильда нахмурилась. Она смотрела на Арона, который весело болтал с Токи и показывал ей те магические фокусы, которые умел: зажигал на кончиках пальцев огонь и шевелил ими. Вереск хлопала в ладоши.

Все смеялись и шутили как ни в чем не бывало, даже Саадар ласково беседовал с Вереск, и она робко улыбалась ему в ответ. Только Тильда задыхалась, а мысли возвращались к сгоревшему дому и разрушенному храму, и от этих мыслей сердце обливалось холодным и липким ужасом.

Это была самая странная трапеза в ее жизни.

Вдруг Вереск сорвалась с места и кинулась куда-то в глубину лачуги. Вернулась она с каким-то ящиком и поманила Тильду к себе.

– Видно, много ты, госпожа моя, горя-то хлебнула, – сказала Токи, глядя на нее прозрачными и ясными, вовсе не старческими глазами. – Глубокие у тебя раны. Вереск, вон, целительница у нас, не хуже монашков из Исцеления… Иди, она свое дело знает.

От баночек и пузырьков пахло едко и резко – лекарствами, травами, а то и вовсе – кошачьей мочой или гнилой рыбой. Внутри некоторых плавали веточки и листья, лепестки цветов и ягоды. Вереск открывала их, принюхивалась, и тогда в воздухе плыли ароматы лаванды, душицы, хвои, обволакивающие и успокаивающие. Вереск молча, очень осторожно, дотронулась до ладоней Тильды – ей нужно было осмотреть раны, и Тильда протянула обожженные, расцарапанные руки.

– Я ее на улице подобрала, – поясняла шепотом Токи. – Выходила – заместо дочери мне теперь. Она все понимает, все. Только вот сказать не всегда умеет. И дар у нее – исцелять может. Слабый дар, но для нас настоящее благословение. Она – светлая душа. Всем помогает. Ее и бьют иногда, а она все равно… – Токи махнула рукой.

Вереск долго возилась с ожогами и ссадинами, кропотливо вытаскивала занозы и осколки, глубоко засевшие в мелких ранках. Ее руки были такими же исцеляющими, как у мастера Терка. Потом то же самое она повторила с синяками и ссадинами Арона и Саадара.

Постепенно Арон начал клевать носом, и Токи предложила ему поспать. Арон неожиданно согласился и уснул бы прямо за столом, если бы ему не показали на тюфяк.

– Берт, сходи-ка, набери воды, – сказала она. Тильда успела заметить хитроватую усмешку, спрятанную в сухих тонких губах старухи. – И вы бы отдохнули покамест.

– Отдохнем еще. – Саадар оперся ладонями о стол. Некоторое время он ждал, потом добавил шепотом: – Потолковать след, пока мальчишка спит.

Тильда напряглась, глядя на Токи, которая, насвистывая какую-то песенку, отошла и гремела в углу посудой.

– В Оррими двинешь, так? – начал он. – Сына в монастырь, а сама?.. Что надумала?

Тильда вскинула подбородок.

– Кажется, я не на допросе.

– Я знать хочу, что ты станешь делать. Вернешься?

– Не знаю, – ответила Тильда честно.

– По разумению-то тебе надо отсюдова делать ноги с концами. Что у тебя здесь? Дома нет, считай. Судейские крючки от тебя живого места не оставят. Подумай, моя госпожа. Хорошо, крепко подумай. Ты можешь двинуть в другую страну, заживешь там если уж не такой жизнью, как тут жила, так хоть иметь кусок хлеба будешь. И Арону там место найдется.

Слова царапали, скребли, как ногтем по металлу. Каждое слово – справедливо. Никого у нее здесь нет, и никто не поможет, и, как ни бейся – а чудовище государственного аппарата все же многоголово и многоруко.

– Это так неправильно… – попыталась она возразить скорее себе, чем Саадару. – Я должна бороться. Здесь остались мои люди… Эрин, Энн, Мэй. Разве честно – бросать их, да еще так?

Но, спрашивая, она уже знала ответ, страшный в своей неподкупной ясности: в Даррею она не вернется. От этого знания становилось до того тошно и пусто, что, если бы могла только – выгрызла, выдрала бы с корнем эту мысль, гнилую и неправильную. Но она помнила о застенках Судейского ведомства, о том, чего не упоминает никто, но о чем известно всем – такие вещи почему-то всегда становятся известны…

– Ничего, – с непонятным выражением произнес вдруг Саадар. – Дрянь эту, этого своего министра, ты вряд ли победила бы. Так что подумай о сынишке. Новое имя, новая жизнь.

Он был прав, но Тильда промолчала, чтобы не наговорить ненароком ненужного. Но и он молчал, молчал угрюмо и сосредоточенно, как будто вызревали в нем какие-то еще слова, которые вот-вот готовы были сорваться с губ.

Неожиданно широкая и жесткая ладонь накрыла ее руку.

– Трубы судьбы человек раз в жизни только слышит. Не прозевай. А я что обещал – сделаю, до Оррими вас с мальцом доведу. И Многоликому помолюсь, чтобы все у тебя хорошо стало. А там уж сама смотри, как поступать.

Тильда дернулась, отнимая руку, и Саадар забормотал извинения.

– Не нужно, – тихо сказала Тильда, но губы дрогнули.

От этого прикосновения, такого простого, такого обыденного, Тильда словно очнулась. И сама, к удивлению, смутилась от мысли, что Саадар спас ее не просто из огня. И что пусть, пусть сгорел этот ужасный дом, со всеми гобеленами, с книжными шкафами, с креслами, обитыми бархатом, с чердаками и подвалами, пусть обрушился, и пусть когда-нибудь полынь и осот вырастут среди его развалин! Пусть там будут лазить мальчишки и рвать яблоки и груши в саду.

Может, тогда он хоть кому-то принесет счастье.

– А что же ты? – спросила она, глядя в его светлые глаза.

– А я… да, видишь, с Дарреей не сложилось. Да и это, за убийство-то меня повесят. Может, подамся в колонии. Все равно я тут никому не нужен.

И, хотя сказано это было как будто между прочим, очень просто, невзначай, Тильде стало неловко. Это были горькие слова, много раз обдуманные.

Молчавшая до того Токи вдруг произнесла:

– Самый темный час – перед рассветом. «Рука» вам поможет, если вдруг что. Для того мы и нужны – чтобы друг дружке помогать.

– Разве такое бывает просто так, без платы?

– Бывает, – уверенно ответил подошедший Берт.

– Значит, давно не встречала ты хороших людей, девонька, коли забыла уже об этом. – К ним подошла Токи с ворохом какой-то обтрепанной разномастной обуви в руках. Свалила все на колени Тильде. – Выбирай, что по нраву, да не обессудь: тут старье, и одинаковых башмаков не найти. Но все крепкое.

Тильда сидела пораженная, не зная, чему дивиться больше: словам или поступкам.

Пожалуй, все же поступкам, которые говорят о человеке вернее и прямее слов. Ей будто дали в руки камешек или кусочек глины – самый простой, очень скромный, неприметный с виду дар, но она-то знала, что мастер способен придать и куску глины, и камню форму, сделать их живыми и вложить в них частичку своей души. И этот маленький и неприметный дар был доверием.