Время созидать

Стало легче.

И наконец он увидел его целиком – провал на ту сторону, огромную черную воронку без дна.

Ее надо было закрыть. Сдвинуть огромный пласт породы, сомкнуть, как челюсти, запечатать. Его снова выворачивало наизнанку, обжигало, сердце билось так сильно, что невозможно было думать. Но думать надо. Огромная сила шла на него, и Арон выпрямился, пораженный вдруг озарением.

Он раскинул руки, принимая в себя закручивающуюся в воронку тьму, и сказал уверенно:

– Я – это ты.

Это был не Безликий – это был он сам. И ему надо было заканчивать начатое.

Арон снова поднял руки. Земля повиновалась тяжело, очень неохотно. Тогда Арон опустился на колени, упершись ладонями в острые камешки, и зашептал горячо:

– Прошу, закрой свою рану! Исцелись!

Потом он вовсе лег, прижавшись щекой к мокрым комьям земли.

– Исцелись! – шептал он, отдавая земле всю силу, которую имел. Он гладил ее, чтобы успокоить, как гладил когда-то лошадей или собак, умолял, просил, чтобы она исцелила саму себя.

И земля внимала его просьбам и мольбам. Что-то дрогнуло, и под пальцами заходили ходуном камни, тогда Арон оттащил девчонку, как мог, подальше, и смотрел, как проседает над пещерой земля, и как она вваливается внутрь, а края воронки – смыкаются. Наконец края сошлись, чмокнула глина, и дыра на ту сторону была закрыта – Арону пришлось употребить остатки силы, чтобы запечатать ее.

Это усилие выпило из него все, до самого донышка, и Арон просто сидел в огромной луже, поддерживая голову девчонки, чтобы она не захлебнулась. Сил куда-то идти у него не было.

А еще – он знал это! – у него больше не было магии.

Арон, может быть, и заплакал бы, но он просто сидел, тихо раскачиваясь, пока не закончился дождь и за холмами не показалось светлое рассветное небо. Потом кое-как встал, помогая девчонке, и потащился вперед.

23

Солнечный луч огладил Арона по щеке – горячий, живой. Он просвечивал красным через веки, щекотал нос, и Арон попробовал от него отвернуться – но уснуть снова солнечный луч ему не дал, будил с настойчивостью: ну же, вставай, сегодня прекрасный день!

Арон улыбнулся, попытавшись поглубже зарыться в одеяло, потом и вовсе натянул одеяло на голову. И надо же, чтобы такой ужас приснился – Безликий, темные земляные узкие норы, чужая какая-то страна! Вот уж он во сне страху-то натерпелся. И хорошо, что он дома, в своей комнате, и сейчас Эрин придет поднимать его в школу, а мама за завтраком непременно будет недовольна тем, как он выучил урок. А потом они поспорят из-за Последнего Императора, и мама будет защищать Республику и громить в своих доводах любые попытки доказать, что хороша только власть единого государя.

Арон открыл глаза, и солнечный свет залил все вокруг – всю комнату, весь мир! Утро прозрачное, как хрусталь, свежее, полное жизни. В такое утро надо бежать – неважно куда, лишь бы бежать!

Он решительно откинул одеяло и сел в кровати. Сразу же под ребра от резкого движения воткнулась боль, туго сдавило грудь – Арон пощупал под рубашкой: повязка.

Он снова лег, рассматривая беленый потолок и толстые балки, изучая квадратные черно-белые плитки на полу и синие – по низу стены, широкий стол, два табурета и полки – комната, совсем не похожая на его спальню в Даррее. Значит, все-таки «Синяя чайка» сном не была. И тот домишко на нир-Наили ему не приснился, и… Безликий, выходит, тоже?..

Солнце полосой лежало на стене, и из окна было слышно, как кричат что-то люди на улицах, кто-то весело поет, кто-то ругается, лают собаки. В такое утро не поверить, что есть чужая и опасная сила, что тянет к себе, как тянет магнит железные стружки.

– Проснулся. – Он услышал мамин голос откуда-то с другого конца комнаты, повернул голову – мама стояла на пороге в рабочей одежде, даже не сняла передник, пестрый от пятен краски.

Подошла – от нее пахло известью и миндалем – и присела на краешек узкой кровати, отогнув уголок простыни.

Арон немного подвинулся, смутившись, запутался в длинной сорочке.

– Я дома… – еще сонным хриплым голосом сказал он.

– Да.

Вдруг, сразу, на него обрушилась прошлая – или позапрошлая? – ночь: ее вязкая, удушливая, дождливая темнота, вспышки молний, шепот и огонь, земля под пальцами, злость, что разрасталась в груди… Он с силой сжал край одеяла.

– А… Как ты…

– Гидеон. Он нашел тебя.

– А… – Арон заоглядывался. – Со мной была девочка…

– Марла? Она уже встала. – Лицо у мамы было твердым и спокойным, но глаза улыбались. – Давай я позову ее. Пообедаем.

– А…

– А расскажешь ты все потом. – Ее палец прижался к губам Арона. – Сначала – поешь.

Мама неожиданно обняла его – очень осторожно, стараясь не причинить боль, но так нежно, что боль все равно прошибла – прямо в сердце. Арон замер, а потом крепко стиснул маму в объятиях. Ее руки были и силой, и спасением, и якорем, и домом – домом, к которому он так нежданно вернулся.

Они обедали яйцами всмятку, хлебом, зеленым луком и сыром, мясным бульоном, который мама разделила между Ароном и Марлой. Царская пища!

Арон смотрел на девчонку напротив, и стыд выжигал изнутри – ведь это из-за него она здесь! Но Марла ела молча. Сейчас, умытая, одетая в какую-то длинную рубашку, она была похожа на обыкновенную девчонку – с тоненькими косичками, большим ртом и вздернутым носом. Смотрела на Арона как-то диковато, а маму, кажется, и вовсе побаивалась.

Арон пошевелил под столом пальцами, пытаясь вспомнить, как это – колдовать. Но магии не было ни капельки.

Здесь, в заполненной светом комнате, так спокойно, так легко дышалось! Возвращаться к дыре, во тьму снова – возможно ли? Но Арон знал, что должен рассказать обо всем, что видел там. Это был трудный рассказ, путаный и неловкий – о том, как нашел на улице книгу, как на чердаке вызвал кого-то, и как потом Безликий от него не отставал. Мама слушала очень внимательно – он видел это.

Но кое-что вспомнить он не мог. Что-то, что ускользало, пряталось, не давалось в руки, что-то очень важное…

– Это я… я поджег наш дом! – сказал он вдруг, решившись.

Сердце трепыхнулось от этих слов, от правды, которую Арон так долго носил внутри, что она уже едва не стухла и не превратилась в скелет. Это – не признаться маме, что подложил дохлую лягушку учителю в стол или притащил на урок петуха на потеху всей школе! За такие дела не наказывают розгами или стоянием на горохе. Но он должен был объяснить.

Ждал, что мама будет браниться, но твердая ладонь легла на макушку.

– Я рада, что ты рассказал.

– Сердишься? – Арон пытался найти в ее лице то всегдашнее жесткое выражение, с которым она обычно его отчитывала, – и не находил. Это удивляло и даже немного пугало.

– На что же?

– На… меня… Что я убежал. Не сказал ничего. Из-за нашего дома. Не знаю…

– Нет, – спокойно сказала мама.

Они молча вместе смотрели в окно, на улицу, на то, как движутся там в солнечном свете размытые фигуры. И Арон на миг прижался к маминому плечу, чувствуя, какое оно горячее даже через ткань.

– Как-то я взяла лодку дяди Юджина и, никому не сказав, ушла в море, – тихо произнесла мама. – Мне было шестнадцать. Я думала, что сильная, справлюсь с парусом.

– Справилась?..

– Сначала все было очень легко, а потом – вдруг резкий ветер! Лодка нагнулась, и парус зачерпнул воду. Хорошо, что Ю… дядя Юджин догадался поплыть следом!..

Арон представил это: что было бы, если бы мама тогда утонула.

И в мыслях поблагодарил дядю Юджина.

24

– Любите же вы удивлять, госпожа, – произнес Дерек Шанно вместо приветствия, когда они встретились с Тильдой возле Астрономической башни на набережной Университета. – Признаться, я думал, вы затаили смертельную обиду. Вы так старательно избегали встреч, что это было почти неучтиво! И вдруг – записка.

– Спасибо вам, что пришли, – просто ответила Тильда. Подыскивать вежливые и пустые фразы, прилаживать их друг к другу не хотелось. И все-таки она была действительно благодарна ему – он мог бы и не отвечать на письмо.