Время созидать

Но повернуть коня и уехать ближе к тем улицам, где горят фонари, она не могла.

Долгая вспышка молнии осветила улицу. И почти сразу же с неба тяжело рухнул дождь.

Ее конь нервно прянул в сторону, и Тильда едва удержала его.

– Может, он где-то в другом месте? – тихо сказал Саадар – его голос почти поглотил гром.

– Не знаю! – выкрикнула Тильда. – Я ничего не знаю!

Страх бился жилкой у самого горла, беги – не убежишь, страх выскакивал перед ней из каждой подворотни, как выскакивает убийца с ножом.

Оттого она и не заметила сразу, как под копыта коня бросился какой-то человек.

– Видел я мальчишку! Видел! – хрипел он. – Видел, уважаемый ремм! – Человек уцепился за стремя, потянул его на себя, и конь заволновался, стал переступать ногами и фыркать.

– Говори же!

– Во-он там. – Человек указал куда-то в сторону. И только лишь Тильда вгзлянула туда, он вцепился в ее ногу – едва ли не зубами, попытался стащить башмак. Тильда едва успела схватиться за луку седла, иначе ее стянули бы в липкую жижу, и, сама того не ожидая, пнула бродягу в лицо.

Человек взвыл и еще злее вцепился в нее. Конь прянул в сторону, напугавшись, и на этот раз удержать его она не сумела. Поводья выскользнули из рук, и Тильда поняла, что падает набок. Лишь бы не под копыта, мелькнула мысль, и невероятным усилием Тильда развернулась так, чтобы упасть в глубокую мягкую грязь.

Конь понесся куда-то вперед, не задев ее.

Позади прогремел выстрел.

Очнулась Тильда уже на земле, дождь молотил по лицу, а над ней склонился Саадар.

– Ты как?

– Вроде ничего не сломала. – Тильда пошевелила рукой.

– Пойдем. – Саадар помог ей подняться. Тильда краем глаза заметила в свете факела кучу тряпья, бывшую недавно напавшим на нее человеком.

– Ты что, убил его?..

– Возможно, – резко ответил Саадар. В обеих руках он держал поводья лошадей. – Что же ты?.. А, ладно, давай отсюда убираться. А то набегут всякие… Хорошо, что дождь.

Саадар силой заставил ее надеть собственный сухой плащ.

Дождь только набирал силу. Утроба молчала, черная, ни единого огонька. Одежда вся вымокла и мерзко липла к телу, и, хотя ночь была душной, Тильда дрожала от холода и ветра.

Бесполезный теперь пистолет мешался, и хотелось его выбросить. Ничем не помогла ей эта железка! Да и чем она поможет, когда рука того, кого ты любишь, выскальзывает из твоей, и вы мгновенно теряетесь в толпе, которая наступает, все наступает…

Отсветы фонаря едва доставали до мокрых стен хижин, кто-то шипел на них из углов, откуда-то звучала брань. И это завораживало, не отпускало, как завораживает вид дохлого зверя, в котором копошатся черви, когда и хочешь отнять взгляд, а не можешь.

– Мы найдем его, – услышала она сзади.

Конечно, найдем, но в каком виде?..

Узкие улицы Утробы остались позади, и они выехали на пустой в этот час Большой проспект. Отсюда открывался вид на освещенный факелами императорский дворец. Улицы, улицы, улицы. Знакомые и незнакомые, узкие, широкие, горбатые и прямые – были бесконечным лабиринтом. И скоро Тильда совсем перестала понимать, куда они едут, лишь мысль билась в голове: найди! Ему плохо! Найди его!

Ее мутило и бросало в жар.

Ночь перешла в сиреневые сумерки, побледнев и окрасившись алым с самого края неба. Ветер стучал ветвями деревьев, кидал в лицо ядовитые цветы олеандров, невесть откуда принесенные.

Сил уже не было.

– Мы возвращаемся? – Тильда не сразу заметила, что они свернули на нир-Тинно.

– Ты не держишься в седле. И наверняка простудилась, – скупые слова падали каплями дождя в раскаленную почву пустыни.

Слез, чтобы плакать, тоже не было.

– Я разузнаю днем все, – проговорил Саадар более ласковым тоном. – А ты и себя угробишь так, и сына не спасешь.

Пришлось согласиться.

У стены их дома сидел какой-то бродяга. Он сжался в клубок в поисках тепла и защиты, и сердце вдруг полоснуло болью, и острым же, как эта боль, предчувствием. Тильда спешилась и бросилась к нему.

Ноги подогнулись, став словно тряпочными. Арон сидел у стены, обнимая себя за плечи.

– Арон… Ты… Арон… – шептала она, не веря. Это бред, это сон, это иллюзия!

Это был ее сын. Грязный, одежда висела лохмотьями, но это был ее сын! И он никак не хотел очнуться. Не мог очнуться! Ему было плохо.

Саадар мгновенно все понял:

– Найду целителя. – Он вскочил в седло легко, словно взлетел, и только дробно застучали копыта по брусчатке, рассыпаясь эхом в утренней тишине.

Дождь не прекращался.

– Мама, – услышала она вдруг тихое. Арон глядел на нее мутным взглядом цвета крыжовника, потом уголки губ чуть приподнялись в улыбке.

И он закрыл глаза.

21

Все же он опоздал.

Арон знал это твердо, как знал, когда в Даррее не успевал к началу урока, и дверь класса захлопывалась перед его носом. Он так бежал! – и все равно не успел.

Дорогу обратно он тогда едва нашел – ему просто повезло. Он шел наугад, пока не наткнулся на какую-то ферму, и фермер сначала погнал его прочь – грязного с ног до головы, потому что решил, что он из тех бродяг, что отвлекают внимание почтенных крестьян, а потом крадут гуся, или курицу, или яйца, или что-нибудь еще крадут… Но жена того фермера сжалилась над ним, дала печеную картофелину и указала, в какую сторону идти. До города он доплелся, когда совсем рассвело, а дома все было закрыто. Тогда он сел под дверью и уснул.

Проснулся он оттого, что кто-то держал его за руку.

А что было потом! Мама ругалась, рыдала и обнимала его – Арон и подумать бы не подумал никогда, что она так может!..

А теперь они все – мама, Саадар, Гидеон – сидят в маленьком дворике их нового дома, сидят под абрикосовым деревом за широким столом, над головой качаются ветки, между ними качается небо, и шевелится синеватая тень на беленой стене – а он опоздал и не может связать друг с другом и двух слов, чтобы рассказать им все. Взгляды мамы и остальных скрещиваются на нем, и оттого колкие мурашки пробегают по коже.

– Я видел… – Арон глотнул как будто загустевшего, студенистого воздуха. – Видел…

Слова не давались. Ускользали, сыпались сквозь пальцы – не поймать, не составить ни одного предложения!..

От него ждали, что он все объяснит: почему он сбежал, и что с ним было – но он не мог. То огромное и черное, что осталось в дыре под землей – разве покажешь это, разве объяснишь, как темнота набухает и плещется вокруг, как она шевелится и ползет, как душит, как выедает глаза и заставляет молчать?..

Он поднял руки – и опустил. Они цеплялись за пальцы, липли, как тополиный пух к потной, разгоряченной бегом коже.

Тогда Арон пошарил в кармане: камень был с ним, острый даже сквозь ткань, и ощутимо жегся, потрескивал искрами. Арон поскорее достал его и выложил на стол. Это был камень, что он унес с берега безымянного озера в темной дыре.

– Я взял его в подземелье, это… далеко. Там… – Он вдруг запнулся. Что там было? Арон попробовал вытолкнуть из себя сухие, шершавые слова, но у него не вышло – язык вдруг как будто к нёбу приклеился, не шевельнуть, словно распух во рту, стал огромным. – По…понимаете?

Гидеон медленно поправил очки, потом так же медленно поднял камень, взвесил в ладони, будто тот совсем не обжигал, будто от него не оставалось на пальцах черной пыльцы.

– Ничего не понимаю. – Он передал камень маме, и она тоже недолго разглядывала его, а потом сказала:

– Это обыкновенный кусок гранита, без всякого сомнения.

– Нет!

Гидеон улыбнулся:

– Увы, юный Арон, мне придется тебя огорчить, я ничего в нем не чувствую. Если тебе показалось, что в нем остатки каких-то сил… Возможно, когда-то так и было, сейчас же это просто камень.

Время, отведенное ему, сжималось тугой спиралью, сходилось в одну точку. Арон затаил дыхание – неужели даже Гидеон не мог ничего понять?!

– Я могу отвести! И показать! – Арона распирало от желания прямо сейчас броситься туда, к этому ужасному темному провалу, нестись так быстро, как только можно, потому что стоило торопиться! Он чувствовал это пальцами босых ног: земля тихонько дрожала, в ней зрело что-то мощное, разрушительное, что необходимо остановить.