Неждана

Само сложное было в том, что иногда Нежданка княжну Морицу понимала и даже жалела — видела, как любви той родительской не достает, особенно материнской. От того и творит девка разное — иногда шутит, как дитятко, не зная, чем позабавится, тоску разгоняет, а иногда прямо злодейства такие выворачивает — об том чернавки меж собой тихонько шепчутся, да Нежданка уж слыхала — чуткий слух у нее.

Знает уж теперь сказочница из Поспелки, от чего у зла змеиного три головы — сама недавно придумала, на Морицу-мокрицу глядючи.

Первая башка — от родительской нелюбви, от невнимания проклюнулась. Все бы можно было поправить, коли б другая любовь сильная ту беду перебила.

Да, со взрослой любовью, видать, тоже у княжны не сложилося, а то уже двойная беда — уже о двух головах Змеюка Горыновна. Злом живое вокруг себя палит, глядит завистливо, радости чужие губит.

А где две, там и третья голова быстро нарастет, еще одна злая пасть ощерится — то уже от народного недовольства, от ненависти людской оборону держать. Первые две башки зла натворят, и уж все вокруг боятся да лютуют. А ненависть, — знамо дело, лучшее пропитание для разных чудищ, они от них растут быстрее, чем сугробы снежной зимой.

Да, коли даже понимать, отчего и как так получается, все равно уберечь себя от Змеюки Горыновны еще надумаешься — как.

Глава 41. Море волнуется раз, или Царь-ягода на кончике степного кинжала

По другой причине сама Нежданка то решила — в шелках на пир пойти. Нянькино платье уже так выглядело неказисто от радостной возьни с малыми детьми — там носом в тебя сопливым уткнутся, тут ладошки в ягодах оботрут.

Обещала ей княгиня новых рубашек, да не сейчас же об том думать, когда столько гостей на пир понаехало, не до того Рогнеде, а Славке и напомнить неловко.

Поверх платья темно-голубого шелкового накинула девчонка платок с лебедями, серебром расшитый, укрыл он ее хрупкую фигурку почти до пояса — хитро обернулась, как продолжение платья получилось — сама Царевна-Лебедь вышла из вод морских, не иначе.

Про себя решила, что уж выдержит она как-нибудь те мучения, недолго, поди, княжичи малые за столом праздничным просидят — опять устанут от гостей, спать запросятся рано. Обещала она им перед сном продолжение сказки про Жар-птицу рассказать, так они уж того ждут-не дождутся.

Князь Владивой распорядился народу столы на ярмарке поставить — пусть весь Град пирует. По первости хотел он, чтобы все за тем столом общим собрались — и люд простой, и родня княжеская.

Да, Прозор его уж уговорил, княгиня Рогнеда слезами ту идею затопила. Коли княжичей извести хотят, так уж лучше в терему их укрыть, не кидать малых детушек в пучину хмельного народного гуляния, где к ним зло с любой стороны легко подберется. Тут и в хоромах глаза да глаз нужОн, чтоб детей уберечь.

Видать, долго то княгине объяснять любимому мужу пришлось, глаза до сих пор заплаканные, как ни умывай лицо студеной водой колодезной. Добилась своего мать любящая.

Родне княжеской, что в терем понаехала, — в саду стол длиииинный накрыли, загогулиной хитрой меж рябинок вывернули, чтобы всем места хватило. Ворота внутренние, что в садик ведут, закрыли, малиновых людей у ворот приставили, да столько — хоть варенье на зиму с той малины вари.

Любила Нежданка тихий садик княгини, кажный день сидели они тут с Олегом и Игорем прямо на траве, сказки сказывали в водяного играли. Хоть вокруг Град за стенами шумит, а тут слышно, как толстые шмели баском гудят, в чашечках цветков пыльцу собирают. Любила смотреть девчонка, как с каждым днем рябина алым соком наливается, тяжелеют грозди на дереве, чтобы потом зимой снегирей кормить. Задирала голову, чтоб глянуть, как Батюшка Дуб тянет свои могучие ветви прямо к солнышку. Корни крепкие соки из земли родимой тянут, да таку мощь в небо поднимают. Поняла, наконец, почему древним богам у деревов молятся — сила в них богатырская, движение внутри из глубины земли да к небесам..

Поэтому вся эта людская суета в тихом садике, многоголосый гомон гостей, вызывали у Нежданки только раздражение. Нарушили они покой, птичек певчих да шмелей толстых распугали. Ну, уж как-нибудь перетерпит она один денек. Кабы гости рябину да шиповник не ломали, и вовсе хорошо бы сталось.

Думала Нежданка, что посидит она с краешку праздничного стола с другими няньками, да исчезнет незаметно, как придет пора Олегу и Игорю спать ложиться. Да, не вышло ничего из той задумки с самого начала.

Княгиня Рогнеда захотела сынков малых подле себя посадить, а те без Славки идти отказывались, упирались, рев устроили. Вот и пришлось девчонке деревенской на самых почетных местах подле князя и княгини сидеть — рядом с Морицей и Белояром, матерью его Зимавой.

Да, ладно бы одна Морица, ту бы Славка еще как-то вытерпела. Так тут и жених, в честь кого пир устроили, странно на нее поглядывает. И мать его недовольно губы кривит, что придется на одной скамье с нянькой сидеть, хоть той и досталось место с самого конца лавки. Но самое страшное, что могло еще случится, без того уж не обошлось, — князь Владивой пленника своего Коркутхана подле себя посадил как гостя дорогого.

Знала уж Славка ту печальную историю. Налетели степные полчища Кайдухима на нашу землю у южных границ, жгли поля и избы, мужиков убивали, девок в плен тянули. Не было пощады ни старым, ни малым, грабили деревни степные дикари, все в пепел обращали.

Выступил тогда против них князь Владивой со дружиною. Долго бились на поле бранном, да отстояли землицу родимую.

Коркутхан — один из сынов Кайдухима против самого князя на коне своем летучем поскакал. Да, выбил его Владивой из седла, копье к груди вражеской приставил. Не опустил глаз Коркут, готов был достойно смерть принять, в честном бою поверженный.

Поглядел князь на мальчишку дикого, вспомнил, что и тот чей-то сын, совсем молодой еще — и не пожил, поди. А у князя с княгиней недавно любимый сыночек младшенький народился, да такие долгожданные то дети были, что не поднялась рука Владивоя убить чужого сына. Храбрым воином себя показал Коркутхан. Велел князь людям своим его пленить, да в терем потом везти. Никто той доброты бессмысленной и опасной не понимал, зачем князь Владивой врага в дом гостем ввел?

Был у князя с Коркутом разговор долгий да тяжелый, согласился в конце концов степной сын на те условия. Станет он гостем почетным в терему жить, станет сыночков княжеских премудростям ратным обучать, лишь те подрастут, — как в седле крепко сидеть, как кинжалы ловко метать, да как из лука стрелять. С одним лишь условием — воротиться не сможет Коркут в родные земли, чтобы не накликать оттуда снова беду лихую.

Знал Кайдухим — хан степной, что сына его пленили, что в терему живет, в шелках ходит, с князем и его семьей за один стол садится. Да, понимал он, что такая милость княжеская враз закончится, коли будут продолжаться набеги жестокие на землю русскую. Сам князь великодушен, да уж ему подскажут, кому голову рубить в случае чего. Присмирели полчища степные у наших южных застав. На долго ли тот хрупкий мир — никому не ведомо.

А князь Владивой свое слово держит, не рабом Коркут при тереме обретается, гостем дорогим живет. За ворота Града его не велено выпускать, да, он даже из терема один не выходит никуда, разве что князя сопровождает по какой надобности.

Ханский сын княжичей честно учит, как уговаривались, и к нему все с уважением. Уж третий год пошел, как Коркут в терему появился, не клокочет больше степным орлом, по-нашему говорить выучился, да все одно — чужак, кровь степная по жилам течет, чуть что — вскипает.

И вот теперь жжет Коркут Славку очами черными, через три человека всего напротив няньки его посадили. Сквозь лебедя запеченного, что на стол поставили, в ее лебедей на платке свои стрелы метко пускает. Посмотрит да отворотится, а потом нет-нет, да вскинет бровь насмешливо в ее сторону, задержится взглядом на губах.

Все внутри у Нежданки переворачивается от дерзких взоров мужских, она уж и сама не понимает, чего в том боле — страха али тревожного томления. Волнуется, хочется, чтоб еще разок он на нее взглянул, а как тот зыркнет, что горсть углей раскаленных бросит. Так хоть сквозь землю проваливайся — невыносимо терпеть тот жар, щеки горят, внутри горячо становится. Не бывало такого с Нежданкой ни разу до того, потому так непривычно ей — и сладко, и страшно, и в голове дурман, хоть медов не пила еще.