Страница 50 из 59
— Я больше не считаю его родичем и откажу в помощи, если… когда попросит, — досказал Горан.
Дворечик согласно склонил голову и исчез в стене. Передаст — в том Горан не сомневался. Он запустил пальцы в темные волосы, приник к плечу, вдыхая аромат человеческого тела. Не время мучиться приступом вины, но ведь это он допустил произошедшее. Раз за разом подходя все ближе, касаясь, увлекая беседой, он заставлял чаровницу переступать через себя, учиться доверять, опускать невидимые щиты. И разве же он не предполагал, будто к беззащитной человечке сможет подкрасться кто-то другой?! Это он заставил Ольгу потерять бдительность. Он же самолично втянул Снежена в дела змеелюдов, а значит к Ольге послал.
— Виноват…
Показалось, или она шевельнулась?.. Горан подскочил на месте, вглядываясь в отрешенное лицо. Вот по нему прошла тень, морщинка залегла меж бровей.
«Ей плохо?! Мучается навеянным кошмаром?!» — Инеистый мог создать в сновидении, что угодно, хоть пыточную. Впрочем, Снежен никогда не отличался интересом к истязаниям. Скорее наоборот: презирал тех, кому нравилось мучить беззащитных пленников насланных сновидений. Сказки рассказывать, загадки загадывать или в метели кружиться гораздо больше приходилось ему по сердцу.
Однако не лежать же здесь дни и ночи напролет, ожидая развязки?
Горан предпринял еще одну попытку: позвал на помощь того, кто сам человеком являлся. Черное, как сама тьма, перышко всегда при Горане находилось: уж дважды спасал его Ворон от смерти, когда едва удавалось совладать с противниками, а сил в замок вернуться уж не оставалось. Вот и теперь стоило лишь вспомнить, а птица черная уже за окном.
Окинул Ворон комнату внимательным взглядом. Стекло ему не помеха, как и ставни, разве лишь кто злой и жестокий, а скорее трусливый гвозди остриями наружу в них вобьет, но Горан точно не стал бы так поступать.
Миг, и встал Ворон посреди опочивальни, голову к плечу наклонив: слегка взъерошенный, волосы треплет влетевший вместе с ним ветер — невидимый верный товарищ — одеяние в легком беспорядке: видать, торопился.
— Беда, Влад, случилась, — произнес Горан. — Помоги.
Только нахмурился и головой покачал, но и уходить не спешил.
— Так и будешь молчать?! — разозлился Горан.
— Скажу, коли желаешь, — проронил тот будто бы через силу, — только, боюсь, слова мои тебе не по нутру придутся.
— А ты молви. Там видно будет.
Ворон плечом повел, поискал глазами, куда сесть можно, но, даже увидев, остался на месте.
— Ничем мы здесь не поможем: ни ты, ни я.
— Не поможешь поскольку не можешь или не желаешь? — уточнил Горан.
Ворон головой тряхнул, словно жеребец ретивый, а не птица, уселся прямо на пол, ноги скрестив и неожиданно рассмеялся.
— Не могу я врать: не хочу, — и прежде, чем Горан успел сказать, продолжил: — Ты, хранитель врат, здесь родился — в Нави — оттого не знаешь, наверное, что всякому, кто из Яви к нам придет, не уйти от испытания. Иначе никак: мир не примет. Понимать же должен: живым в загробный мир пройти не всякий способен, а жить в нем, как в явном — не умирая — тем более.
— То есть, это…
— Не смерть, но так близко, что не по себе становится, — сказал ворон и плечом дернул, как Горану показалось бездумно, а потом и вовсе себя за колени обхватил, поежился, словно в жарко натопленной комнате ему зябко стало. — И пройти испытание самому надобно, без помощников, как… рождение и смерть человек в одиночестве проходит.
— То означает… Ольга нашей станет, коли вернется? — проронил Горан, не зная пугаться иль радоваться.
— Мир решил принять ее. И коли сумеет Ольга твоя с испытанием справиться, сумеет без опаски и в Нави ходить, и в Яви гостить иль поселиться сызнова — как сама пожелает.
При словах этих шевельнулось в груди у Горана нехорошее.
«Как-так, сама решит? Как сама пойдет? Это ж я совсем нужен не буду?» — однако он успел подлые мыслишки за хвост изловить да из головы выкинуть.
Ворон наблюдал внимательно, словно в душе читал, как в книге. Может, так оно и было.
— Есть люди, которых неволить нельзя: уйдут, не оглянувшись. А отпустишь — сами воротятся, — сказал он, вроде прямо к нему не обращаясь, а словно к самому себе.
Горан скрипнул зубами.
— Это ты о себе, что ли?
— И о себе тоже, — хмыкнул он.
— А ты сам-то проходил испытание, Влад?
Ворон хмыкнул, колени отпустил, на локти оперся, голову запрокинул, на потолке что-то высматривая. Согрелся, видать.
— Не единожды, — весело ответил он. — Ну да со мной и неудивительно, и иначе не выйдет: сам знаешь на чьем плече сижу.
— И тебя это устраивает?
Ворон снова рассмеялся, сел прямее, развел руками, открытые ладони ему показав.
— Вполне.
— А Кощея? — Горан не хотел спрашивать, слова вырвались сами.
— Кощей, пусть и царь, и чудодей, каких не сыщешь, не в силах с собственным царством спорить, разве лишь зубами скрипеть, как ты сейчас, — Ворон посерьезнел и, помолчав, добавил: — И помогать. Отчего мне, я так понимаю, не укрыться от новых испытаний. Но то я и он. Нельзя по-другому. Да и меня, как уж говорил, все устраивает. Ты же научись доверять своей чаровнице, считай, так испытывают уже тебя, раз жить с ней пожелал, против законов Нави пошел.
— Ты прав, — проговорил Горан глухо, — не по душе слова твои приходятся, Влад-Ворон.
— Ничем не могу помочь: вещие птицы не лгут, они и язык-то за зубами умеют через раз удержать, — ответствовал тот. — Надеюсь, впрочем, что помог, а не навредил.
— Спасибо за вразумление, — буркнул Горан.
— Лишь бы впрок.
— Выходит, зря я тебя побеспокоил.
Ворон поднялся без рук: перенес вес тела на колени и мысами кинул тело вверх, наверняка, легкое и в человеческом обличии, не только в птичьем.
— Пустое, Горан. Перо я тебе давал и обратно просить не собираюсь. Рад, если помог. Прощай, — договорив, каркнул и растворился в тенях на стене, словно и не было.
…Некоторое время Горан спокоен был. Однако, чем дальше, тем хуже себя чувствовал. От тоски и собственной беспомощности хотелось волком выть и на стены бросаться. Сколько прошло времени, сказал не мог: несколько раз в пустой сон без сновидений проваливался, из которого выбирался, словно из болота.
В комнате резко стемнело. Тени в углах удлинились и потекли по полу. Очень скоро они слились воедино и образовали фигуру, состоящую из тьмы и звезд.
— Приветствую тебя, царь Кощей, — выдохнул Горан. — Извини, что в виде таком и встать не могу.
Только рукой махнул. Горану же подумалось, сам ли явился или Ворон уговорил прийти? Хоть Влад никогда в том не сознавался, тем паче не похвалялся, а влияние на Кощея имел немалое.
— Знаю, что никого не желаешь видеть, но я хожу, где вздумается, и навещаю друзей, когда сочту нужным, — произнес Кощей, обретая, наконец, свое обычное обличие: человеческое, задумчивое, слегка встревоженное, с хитрыми и ироничными искринками в глубине пронзительного взгляда. — Дворец не посмел отказать, — заметил он, садясь на облачный трон, самолично из ничего сотворенный (вернее, перетекая в него).
— Я всегда рад видеть тебя, Повелитель, у себя в гостях, — учтиво проронил Горан.
— С каких пор ты лжешь? У людей научился? — фыркнул тот и тотчас сменил гнев на милость: — Не беспокойся, лежи, где лежишь, все необходимое я возьму себе сам.
Щелчок худых пальцев, и словно из ниоткуда появился кубок, наполненный чистейшим лунным светом.
— Я не лгу, — ответил Горан, — сердце мое по-прежнему открыто для тебя, однако, как видишь, беда пришла на порог и даже его переступила.
— Это ее испытание, — сказал Кощей, смотря на Ольгу… с сочувствием? Либо что-то свое в этот миг вспоминая? Не спросить. — Однако и твое — тоже, прими и пройди достойно, не как я.
Горан вздрогнул.
— И вовсе я не сговорился со своей птицей, — молвил Кощей.
— Я и не думал… — начал Горан.
Кощей лишь головой покачал.