Каждый его поцелуй

– В самом деле? – пробормотал Дилан и начал спускаться по лестнице. – Твоя настойчивость пробудила во мне любопытство. Что принесла мне эта монахиня?

Дворецкий заговорил только, когда они опять спустились в фойе:

– Довольно трудно описать, но монахиня назвала это подарком, сэр. Хотя и сказала, что это и так всегда принадлежало вам.

Загадки забавляли Дилана.

– Ты меня заинтриговал, Осгуд. Раз так, неси немедленно.

– Да, сэр.

Дворецкий направился в заднюю часть дома, а Дилан пересёк широкое фойе и распахнул двойные двери в музыкальную комнату. Он подошёл к роялю и откинул крышку из орехового дерева, которая закрывала клавиши из слоновой кости. Прошло уже много времени с тех пор, как он пытался на нём что-нибудь сыграть. Дилан нерешительно положил руку на клавиши и медленно пробежался по ним пальцами.

"Вот они", – подумал он, несколько ошеломлённый. Это были те самые ноты, которые он слышал в присутствии Грейс.

Дилан не знал, почему при виде неё он слышал эти ноты или почему они никак не складывались в полноценную мелодию. Дилан не знал, почему в присутствии именно этой женщины он впервые за пять лет услышал хотя бы намёк на музыку. Единственное, что он знал наверняка, на этот раз ей от него не сбежать.

Лёгкое покашливание прервало его мысли, но Дилан не поднял взгляд от музыкального инструмента.

– Ну, и что это за подарок, который принесла мне монахиня, Осгуд? – спросил он, снова проигрывая те самые ноты.

Дворецкий не ответил. Дилан поднял глаза и обнаружил вместо слуги в дверном проёме небольшую фигуру. Маленькую девочку.

Он отодвинулся от рояля и уставился на ребёнка. Хотя Дилан плохо разбирался в детях, ему показалось, что на вид ей около восьми или девяти лет. Она была одета в сине-зелёное клетчатое платьице с белым воротничком в тон чулок, а в руках сжимала шерстяной свёрток. Он впервые в жизни видел эту девочку, но её длинные волосы и большие круглые глаза были такими же чёрными, как у него самого. Дилан выругался похлеще моряка.

Девочка вошла в комнату.

– Не думаю, что мне нужен отец, который ругается.

Отец? Он опять выругался.

Чёрные брови девочки подозрительно нахмурились, в её глазах Дилан явно не дотягивал до нужного уровня.

– Раз ты богат, значит, у меня будет своя комната?

Вместо ответа Дилан обогнул девочку и вышел. Неподалёку от музыкальной комнаты в ожидании топтался дворецкий.

– Осгуд, пойдём со мной.

Дворецкий закрыл двери музыкальной комнаты, оставив маленькую девочку внутри, и последовал за хозяином через фойе в гостиную напротив.

– Да, сэр?

Дилан услышал скрип и, оглянувшись, увидел, что двери в музыкальную комнату снова открылись. Из-за одной из них показалось детское личико, девочка уставилась на Дилана, вцепившись маленькими пальчиками в деревянный край. Он закрыл дверь гостиной, прячась от любопытного взгляда ребёнка, затем повернулся к дворецкому.

– Кто это, чёрт возьми? – спросил он, указывая большим пальцем через плечо.

– Я полагаю, её зовут Изабель, сэр.

– Меня не волнует, как её зовут! Я хочу знать, что она здесь делает. Ты совсем потерял рассудок, раз принимаешь бездомных детей, которых приводят ко мне монахини?

Дилан перешёл на повышенные тона, и Осгуд бросил на него извиняющийся взгляд.

– Сестра Агнес сказала, что Изабель – ваша дочь, и отныне ребёнок будет жить с вами. Она говорила так, как будто всё уже обговорено заранее.

– Что? Я ни с кем ни о чём не договаривался.

– Я пытался убедить в этом монахиню, – поспешил заверить его Осгуд, – зная, что если бы это было так, вы бы сообщили мне о приезде Изабель. Но монахиня объяснила, что проделала длинный путь из приюта Святой Екатерины в Меце, чтобы привезти к вам дочь. Корабль обратно во Францию отходит в течение часа, и у неё нет времени ждать...

– Мне плевать, даже если она поступила на службу в британский флот и направлялась в Вест-Индию. Я никогда раньше не видел этого ребёнка и даже не слышал о нём. И ты прав: если бы я о чём-то договорился с той монахиней, я бы тебя предупредил. Боже милостивый, о чём ты думал? Любая женщина может переодеться монахиней и, пока меня нет дома, подбросить своего ребёнка мне на попечение. Я не первый и не последний, кто попадал в такую ловушку.

– Изабель очень похожа на вас, сэр.

– А это здесь при чём?

– Извините, если я вас оскорбил, – ответил дворецкий с таким видом, будто его огорчала одна только эта мысль, – но я не знал, что делать. Сестра Агнес отказалась забрать девочку с собой и не стала ждать, пока вы вернётесь. Я же не мог вытолкать такую малышку на улицу, сэр? Чтобы она пала жертвой всевозможных бандитов и злодеев? Она же всё-таки ваша дочь.

– Она не моя дочь! – взревел Дилан. – Эта монахиня предоставила хоть какие-нибудь доказательства моего отцовства? Хоть что-то?

Осгуд слегка раздражающе откашлялся, как делают все дворецкие, когда собираются сообщить хозяевам новости, которые те не желают слышать.

– Она оставила письмо и попросила передать его вам. – Он полез в карман пиджака и вытащил сложенный лист пергамента. – Предполагаю, что в нём упоминаются доказательства.

Дилан взял письмо из рук дворецкого, сломал восковую печать и развернул его. Оно было от матери-настоятельницы женского монастыря Святой Екатерины в Меце, при котором имелся сиротский приют. Преподобная мать заявляла, что девочка, Изабель, родившаяся в 1824 году, была дочерью француженки по имени Вивьен Моро, которая умерла от скарлатины шесть недель назад. На смертном одре мисс Моро дала клятву Марии, Пресвятой Богородице, что отец её ребёнка – Дилан Мур, английский композитор. Мать-настоятельница утверждала, что раз женщина исповедовалась Богу, она не могла солгать.

– Конечно, не могла, – пробормотал Дилан, прочитав это последнее лукавое предложение и подумав, что монахини, видимо, начинают развивать в себе чувство юмора, причём извращённое.

Он вернулся к письму. Мисс Моро также заверила мать-настоятельницу, что Мур – богатый человек, который возьмёт на себя всю ответственность за воспитание и уход за своим ребёнком. И дала денег на билет до Англии, чтобы сестра Агнес могла передать Изабель прямо в его руки. На этом письмо заканчивалось. Каких-то доказательств отцовства или связи с Диланом в нём не упоминалось.

Дилан сложил письмо и сунул его в карман, затем отвернулся от Осгуда и начал расхаживать по комнате, мысленно повторяя имя женщины.

Вивьен Моро. Это имя ничего ему не говорило. Дилан попытался вспомнить, что происходило в его жизни девять лет назад. В то время он как два года закончил Кембридж и гастролировал по европейским столицам, исполняя фортепианные произведения и дирижируя симфониями собственного сочинения. Тогда ему исполнилось двадцать три. После феноменального успеха своей третьей симфонии он был заносчив, чертовски похотлив и купался в женском внимании. Сегодня Дилан всегда имел запас "французских писем", но в те дни он был слишком молод, беспечен и не беспокоился о предохранении. Дилан вполне мог стать отцом и не знать об этом. И, возможно, не единожды.

С другой стороны, он мог и не знать эту Вивьен. Иначе, зачем ей ждать столько времени, чтобы заявить о его отцовстве? Всё это могло быть просто выдумкой женщины, которая отчаянно пыталась обеспечить будущее своего ребёнка. Дилана знали по всей Британии и Европе. Имея представление о его богатстве, успехе и, надо признать, дурной репутации, любая женщина могла объявить его отцом своего ребёнка и потребовать помощи.

Мать-настоятельница не упоминала в письме ни о месте, ни о дате, ни о встрече. Не упомянула она и о вещах или письмах, которые могли подтвердить связь Дилана с Вивьен Моро. По сути, единственным доказательством его отцовства служил цвет глаз и волос девочки. Он даже не смог вспомнить мисс Моро, поэтому не собирался брать на себя ответственность за её ребёнка. Дилан пристроит её в приёмную семью в сельской местности, но не более.