Каждый его поцелуй

Грейс взяла его и промокнула рот и подбородок.

"Сотни раз прежде", – мысленно напомнила она себе, стараясь не обращать внимание на выражение его глаз. Грейс вернула ему носовой платок, которым после он вытер взбитые сливки со своих пальцев.

Как и Этьен, он был деятелем искусства, но в отличие от изящных кистей с тонкими длинными пальцами, как у её покойного мужа, Дилан обладал широкими мощными ладонями и крепкими сильными пальцами. Грейс впервые встречала такие у музыканта или художника. Они точно знали, какую силу нужно приложить во время игры на рояле и сколько нежности подарить, лаская женщину.

– У вас чудесные руки, – бездумно выпалила она и тут же себя отругала.

– Спасибо, – поблагодарил он. На мгновение повисла тишина, но он не продолжил вытирать пальцы. – Грейс?

Она не сводила глаз со стола.

– Хмм?

– Мы же просто друзья?

Грейс заставила себя встретиться с ним взглядом.

– Да.

В его глазах снова зажёгся дьявольский огонёк.

– Чёрт возьми.

Глава 9

Начало блестящее, остальное – дерьмо. Дилан застонал в творческих муках и зачеркнул только что записанные ноты. Эти аккорды должны были сделать женский лейтмотив богаче, глубже, чувственнее, но не получилось. Чего-то не хватало.

Дилан раздражённо уронил перо на исчирканный и усеянный кляксами нотный лист на рояле. Жалкий результат сегодняшних усилий. Он изучил записи, которые при всём желании нельзя было назвать музыкальной экспозицией. Ему захотелось разорвать бумагу в клочья и выбросить в мусорное ведро.

Вместо этого он потянулся к бутылке бренди. Уставившись на измаранный поправками никудышный плод своего творения, он сделал несколько больших глотков спиртного. Мысли Дилана переключились с музыки на музу. Вот уже три недели, как она живёт в его доме. Прилива вдохновения, который он испытал в тот первый день хватило на неделю, чтобы написать первую половину вступления, посвящённого мужскому лейтмотиву. Вечером, после того как они с Изабель наелись вафельных трубочек, Дилан приступил ко второй половине, пытаясь написать женский лейтмотив на основе обрывков мелодии, которую впервые услышал в "Палладиуме".

За последние две недели Дилан провёл за роялем бесчисленное количество часов, но потуги не увенчались успехом и принесли лишь глубокое разочарование и горстку сырых идей на бумаге. Женский лейтмотив просто не приходил к нему. То немногое, что получилось написать исключительно благодаря силе воле, казалось чересчур вымученным.

Он посмотрел на каминные часы и понял, что просидел в музыкальной комнате девять часов к ряду. Дилан огляделся и обратил внимание, что дневной свет уступил место полумраку, в комнате побывал слуга, потому что лампы были зажжены, а шторы задёрнуты. С головой погрузившись в работу, он не заметил, как пролетел день и наступил вечер. Почти одиннадцать. К этому времени он обычно уже наслаждался пороками Лондона.

Усердная работа над симфонией не уменьшила его потребности в развлечениях. Он по-прежнему проводил ночи за игорными столами, на вечеринках и в своём клубе. За последние две недели Дилан посетил несколько наиболее сомнительных заведений, в том числе пару-тройку борделей и притонов, развлекался и флиртовал с куртизанками, но ни с одной из них не отправился в комнаты на верхнем этаже. И всё почему? Потому что ни одна из них не была Грейс.

Идея дружбы всё ещё его не привлекала.

Он взял с рояля исписанный нотный лист и изучил его. Почему-то дружба с музой Дилана не вдохновляла. Он скомкал страницу и бросил её в кучу таких же на кушетке позади себя.

Он мог отправиться развлекаться. Дилан сделал глоток бренди и сказал себе, что не хочет отвлекаться, не сейчас. Он хотел попытаться ещё раз. Глубоко вздохнув, Дилан положил руки на клавиши, стараясь не обращать внимание на шум в голове и сосредоточиться. Снова и снова он проигрывал аккорды десятками различных способов, чтобы лейтмотив зазвучал, но всё без толку. Сколько бы Дилан ни импровизировал, общая композиция не выстраивалась.

– Чёрт, чёрт, чёрт.

Дилан резко опустил локти на клавиши, в ответ они издали неприятный диссонирующий звук, который соответствовал его душевному состоянию, но пользы для композиции не принёс. Он потёр веки кончиками пальцев. Часы пробили полночь. И по-прежнему ни одной приличной ноты. Пять лет Дилана изводил звон в ушах, и вдруг забрезжила надежда, появился набросок вступления, а потом опять голова загудела.

Возможно, он себя обманывал. Возможно, Грейс права, и муз не существует. Возможно, пять лет назад оказался прав и Дилан, и, то, что сейчас он слышал у себя в голове, было всего лишь блёклым эхом прежних сонат и симфоний.

С каждым мгновением страх охватывал его всё сильнее и сильнее, пока не вцепился мёртвой хваткой, как отчаявшаяся птица. Он хотел... Боже, он хотел снова стать самим собой. Человеком, который мог сесть и написать безупречную сонату так же непринуждённо, как простое письмо, человеком, который без труда выражал в музыке всё, что видел, слышал и чувствовал, человеком, который мог высказать посредством нот и мелодий что угодно. Снова стать человеком, которому не нужно беспокоиться о неудаче и который всегда уверен в себе.

После несчастного случая он точно так же, как и сегодня безрезультатно просиживал часами в музыкальной комнате, уверяя себя, что если только проведёт здесь достаточно времени, то случится чудо: ключик в голове повернётся, и всё снова станет на свои места. Он множество раз покидал комнату в отчаянии, пока однажды просто не перестал приходить и пытаться. В тот день его душа начала умирать.

С самого раннего детства он знал, что все душевные переживания ему предначертано преобразовывать в нечто законченное и цельное, с некими границами и определённым наполнением, в нечто, что можно выразить посредством нот, записав их на нотном стане и не потерять.

Без сомнения он был эгоистом, раз с абсолютной убеждённостью верил в то, что содержимое его души стоит увековечить для будущих поколений, но для него это было вполне естественным. Дилан не видел для себя иного пути. Если бы он не имел возможности выражать в музыке свои эмоции и переживания, то в конце концов прекратил бы своё существование, и не из-за выстрела в голову, а из-за смерти души.

Часы пробили четверть первого.

Руки ныли, от звона в ушах раскалывалась голова. Дилан сидел, уставившись на ряд чёрных строчек на пергаменте. Нужно закончить лейтмотив. Без него нет экспозиции. Без экспозиции нет музыки. Без музыки у Дилана больше ничего нет. Без музыки он пустое место.

О чём он только думал? Дилан не в состоянии написать симфонию. У него не хватит сил даже на сонату. Кто-то будто нашёптывал эти мысли ему на ухо, они заползали в сознание, как змеи, угрожая отнять надежду. Но он этого не допустит. Дилан так резко вскочил на ноги, что опрокинул скамью. Ему безумно захотелось уйти, заменить боль, страх и отчаяние чем-то красивым, весёлым или отупляющим, что поможет пережить ещё одну ночь.

Он открыл дверь и вышел из музыкальной комнаты, а затем направился к лестнице, чтобы подняться в спальню и переодеться, но вдруг услышал тихую, заунывную мелодию, которая пробилась сквозь шум и страх. Она доносилась из коридора откуда-то слева. Дилан замер, прислушиваясь к скрипке Грейс.

С того дня, две недели назад, когда она попробовала вафельную трубочку, Грейс избегала его общества, и он ей позволял. Дилан не собирался оставлять их отношения платоническими, но она не была готова к большему, а он не был готов к меньшему. Вот уже две недели, как они зашли в тупик. Но, возможно, сегодня у него получится их оттуда вывести.

Дилан повернулся и направился по длинному коридору в библиотеку, по мере его приближения музыка становилась громче. Это была пронзительная Патетическая соната Бетховена. Он на мгновение задержался перед закрытой дверью, затем повернул ручку и вошёл внутрь.