Страница 17 из 20
Москва
3 октября 1938 года
Он умел волновать печалью
М.Е. БУКИНИК[66]
На Большой Никитской, между двумя Кисловскими, стоит в глубине двора солидное здание екатерининских времен. Было в нем что-то прочное и барское. Я любил входить в этот просторный двор, любил его полукруглый фронтон с колоннами, любил его каменные, протертые от времени лестницы, высокие потолки, лепку на карнизах.
Это было старое помещение Московской консерватории.
В коридорах между часами занятий появлялись профессора. Вот Н.С. Зверев, первый учитель Рахманинова, высокий, тонкий, с прямыми седыми волосами, как у Листа, и неожиданно черными густыми бровями на бритом лице. От его доброго, отеческого лица веяло миром и спокойствием. Вот Ферруччо Бузони[67], тогда еще молодой, с розовыми губами и с маленькой светлой бородкой. Вот А.И. Зилоти, такой же молодой, высокий, гибкий, живой, с приятной улыбкой на лице. Вот П.А. Пабст, огромный, тяжелый тевтон с бульдогообразным лицом (его фигура наводила страх, а между тем это был добрейший человек!). Вот грузная фигура близорукого С.И. Танеева. Вот С. Аренский, подвижный, с кривой усмешкой на умном полутатарском лице. Он всегда острил или злился. Его смеха боялись, его талант любили. А вот и директор В. Сафонов, низкого роста, полный, кряжистый, с пронизывающими черными глазами, – профессора и ученики всегда чувствовали его хозяйское око.
Многочисленные ученики консерватории толпились или в «сборной комнате» на втором этаже, или внизу, в «раздевалке», подальше от начальственного взора, а в особенности подальше от Александры Ивановны. Последняя – инспектор нашей консерватории – была преданным слугой Сафонову и консерватории. Ее тонкая и высокая фигура появлялась всегда там, где она была нежелательна. Она наблюдала за благонравием учениц консерватории и за поведением учеников, не давала спуска никому, угрожая увольнением, выговорами, тасканием к директору и прочими страхами. Ее честная беззаветная работа не за страх, а за совесть хотя и раздражала учащихся (от них она слышала грубости и дерзости), но после окончания консерватории все расставались с ней друзьями.
Сейчас перед моими глазами как бы проходят ученики: розовый, с копной курчавых волос[68] Иосиф Левин, уже тогда выступавший в больших концертах как законченный пианист. Маленький и юркий скрипач Александр Печников – консерваторская знаменитость: он страшно важничает и никого не замечает, но он талантлив, и мы восхищаемся им. Тщедушный, вылощенный А. Скрябин, никогда не удостаивавший никого разговором или шуткой; в снежную погоду он носит глубокие ботинки, одет всегда по моде. Скромный, всегда одинокий А. Гольденвейзер. К. Игумнов – «отец Паисий»[69], как его прозвали; у него вид дьячка, но он студент Московского университета, и его уважают. На наших собраниях любит бывать Коля Авьерино[70], черный, как негр, и большой шутник; приходят иногда деловитый Модест Альтшулер[71]и Ленька Максимов, длинный, худой и очень общительный, всеми любимый товарищ – он центр разных кучек, сам много говорит, любит шутку, любит и скабрезность, и мы охотно толпимся вокруг него.
В этой толкотне появляется и С. Рахманинов. Он высок, худ, плечи его как-то приподняты и придают ему четырехугольный вид. Длинное лицо его очень выразительно, он похож на римлянина. Всегда коротко острижен. Он не избегает товарищей, забавляется их шутками, пусть и мальчишески-циничными, держит себя просто, положительно. Много курит, говорит баском, и хотя он нашего возраста, но кажется нам взрослым. Мы все слышали о его успехах в классе свободного сочинения у Аренского, знали о его умении быстро схватить форму любого произведения, быстро читать ноты, о его абсолютном слухе, нас удивлял его меткий анализ того или иного нового сочинения Чайковского (мы проникались его любовью к Чайковскому) или Аренского. Но как пианист он нам меньше импонировал.
Однажды был устроен ученический концерт в Малом зале Благородного собрания[72], в котором участвовали лучшие ученики всех классов. В этом концерте Рахманинов впервые выступил с первой частью своего Первого фортепианного концерта. Я играл в ученическом концерте и чувствовал чисто мальчишескую гордость, что вот, мол, товарищ выступает с собственной композицией. Мелодика Концерта, помню, меня не поразила, но свежесть гармонии, свободное письмо и легкое владение оркестровкой мне импонировали.
На репетиции восемнадцатилетний Рахманинов проявил свой упорно-спокойный характер, каким мы его знали в товарищеских собраниях. Директор консерватории Сафонов, обыкновенно дирижировавший произведениями своих питомцев, не церемонился и жестоко переделывал их композиции, вносил поправки, сокращения, чтобы сделать сочинение более исполнимым. Ученики-композиторы, счастливые самым фактом исполнения их творческих опытов (Корещенко, Кенеман, Морозов[73]и др.), обыкновенно не смели противоречить Сафонову, легко соглашались с его замечаниями и переделками. Но с Рахманиновым Сафонову пришлось туго. Первый не только категорически отказывался от переделок, но имел смелость останавливать дирижера Сафонова и указывать на неверный темп или нюанс. Видно было, что Сафонову это не нравилось, но, как умный человек, он понимал право автора, хотя и начинающего, на собственное толкование и старался стушевать происходившие неловкости. Кроме того, композиторский талант Рахманинова был настолько вне сомнений, и его спокойная уверенность в самом себе настолько импонировала всем, что даже всевластный Сафонов должен был смириться.
Вот эта вынужденная необходимость считаться с Рахманиновым сделала Сафонова если не врагом его, то равнодушным к его судьбе на всю жизнь. Позднее, когда Рахманинов стал известен в России, Сафонов делал вид, что не знает этого. Однажды, после появления рахманиновской Второй симфонии, Сафонова спросили, известно ли ему, что Рахманинов написал большую и значительную вещь для оркестра, он ответил: «Как я могу знать, кто что написал, если композитор мне не показывает».
Рахманинову с молодых лет были свойственны черты характера, которые очень интриговали знавших его. Спокойный, ровный, несколько меланхолический голос и при этом мужественные манеры, скупость на слова, прямолинейность в обхождении с людьми – все это выявляло какую-то глубоко скрытую, особую жизнь.
С первых шагов творческой деятельности его окружал ореол романтичности. В жизни он был скептиком и пессимистом, но это не мешало ему реально смотреть на вещи; он не боялся правды и врагов, его творчество было загадкой для всех окружающих.
Талант Рахманинова быстро расцвел, поражала искренность его музыки, и казалось непонятным, как после Чайковского можно еще так волновать печалью.
На моих глазах прошла юность Рахманинова в консерватории. Помню, как мы увиделись в Большом театре на балете «Спящая красавица» Чайковского. Я впервые видел этот балет и, находясь под влиянием французских композиторов, не воспринял музыку Чайковского положительно. Во время антракта мы встретились в курилке с Рахманиновым, и я поспешил высказать свое скептическое мнение. Он выслушал и, видимо, совсем не заинтересовался моей критикой любимого им Чайковского и, скупой на слова, глубоко затягиваясь папиросой, с такой детской искренностью сказал: «Нет, хорошо!» – что я понял: у этого человека никто не отнимет его бога.
Мы знали, что Рахманинову и другим ученикам консерватории к выпускному экзамену по классу композиции была задана одноактная опера «Цыганы» по Пушкину; срок был дан месяц. Рахманинов исчез с нашего горизонта, засев за работу. Мне тогда казалось немыслимым совершить такой подвиг. Но он его совершил. И это было не ученическое сочинение, а настоящее творчество.
66
Михаил Евсеевич Букиник (1872–1953). Виолончелист. Выпускник Московской консерватории. Был первым исполнителем Элегического трио № 2 С.В. Рахманинова, посвященного памяти П.И. Чайковского (вместе с Александром Гольденвейзером и Константином Караджевым). С 1923 года жил и работал в США, где впервые опубликовал воспоминания о С.В. Рахманинове в 1946 году.
67
Ферруччо Бузони (1866–1924). Итальянский композитор, пианист, дирижер, музыковед, педагог.
68
Иосиф Аркадьевич Левин (1874–1944). Пианист, педагог. Окончил Московскую консерваторию у В.И. Сафонова (1892). Соученик С.В. Рахманинова и А.Н. Скрябина. Преподавал в Московской консерватории (профессор, 1902–1906). Автор учебного пособия «Основные принципы фортепианной игры», которое считается классикой музыкально-педагогической литературы.
69
Константин Николаевич Игумнов (1873–1948). Пианист, педагог. Окончил Московскую консерваторию. Впоследствии стал одним из популярных столичных педагогов. С 1899 года и до конца жизни вел класс специального фортепиано в Московской консерватории (профессор). Участвовал в реформе музыкального образования в СССР. Студенческое прозвище «отец Паисий» получил по имени персонажа повести Н.В. Гоголя «Вий».
70
Николай Константинович Авьерино (1871–1950). Скрипач-виртуоз, альтист. Окончил Московскую консерваторию. Входил в круг друзей С.В. Рахманинова. Работал в симфоническом оркестре Русского музыкального общества в Москве. Был директором консерватории в Ростове-на-Дону (1911–1920). В 1923 году эмигрировал в США, преподавал в Балтиморской консерватории (профессор), играл в Бостонском симфоническом оркестре. Биограф П.И. Чайковского.
71
Модест Исаакович Альтшулер (1873–1963). Виолончелист, дирижер, композитор. Окончил Московскую консерваторию (1894). Один из учредителей «Московского трио» (концертное пианистическое трио). С 1896 года жил и работал в США, основал в Нью-Йорке оркестр Русского симфонического общества (1904–1922).
72
Дом Благородного собрания – особняк в центре Москвы, расположенный на углу Охотного ряда и Большой Дмитровки (Большая Дмитровка, 1). Бывшая усадьба князя Василия Долгорукова-Крымского, впоследствии здание было выкуплено Благородным собранием (орган дворянского самоуправления в России, существовавший с 1766 по 1917 годы). Сегодня известен как Дом Союзов.
73
Никита Семенович Морозов (1864–1925). Пианист, теоретик музыки, педагог. Окончил Московскую консерваторию (1891). Близкий друг С.В. Рахманинова, который посвятил ему кантату «Весна» (соч. 20) для баритона, смешанного хора и оркестра на текст Н. Некрасова.