Дьявол в музыке

- Пока Орфео находился под покровительством человека такого положения и бесспорной преданности, как маркез Лодовико, ему не требовалось собственное имя. Но теперь маркез мёртв и больше не защищает своего убийцу.

Джулиан понял, почему Гримани так настроен против Орфео. Юноша оскорблял политические воззрения комиссарио. Он нагло появился из ниоткуда, скрывал свои занятия и пропал без следа. Этот человек провёл закон и власти – и за это Гримани стремился покарать его не меньше, чем за убийство.

- Почему у полиции там мало сведений о внешности Орфео? – спросил Джулиан. – Разве садовник и его дочь не описали его?

- Их расспрашивали, - ответил Гримани, - но из их показаний ясно, что они намеренно препятствовали правосудию.

- Вы слишком суровы, синьор комиссарио, - запротестовал Донати. – Это крестьяне. Они не умеют читать и не привычны описывать что-либо словами.

- Если бы на них надавили посильнее, у них бы нашлись слова. Граф Раверси хотел лучшего, но наделал грубых ошибок. Вот что случается, когда за следствие берутся любители.

Джулиан понял, что это выпад против него.

- А ваши профессионалы сумели разыскать Лючию и Тонио?

- Пока нет, - признал Гримани, - но расследование было передано мне всего пару дней назад. Я ожидал быстрого успеха – особенно в поисках Лючии. Она крестьянка и не поселилась бы далеко от знакомых гор и озёр.

- У неё есть семья? – спросил Джулиан.

- Нам о такой ничего неизвестно, - ответил Гримани.

- Я также ничего об этом не слышал, - подтвердил Карло. – Её отец был моим садовником, когда вилла принадлежала мне. Это был хороший человек, упокой Господь его душу. Лодовико не ошибся, что оставил его у себя.

Гримани пристально посмотрел на графа.

- Вы что-нибудь слышали о нём или Лючии после того, как продали виллу?

- Нет, - ответил Карло.

- Я готов завершить этот допрос, - объявил Гримани. – Если мне потребуются ваши показания под присягой, я пришлю секретаря. Вы не хотите что-то добавить?

- Только одно – я не верю, что Орфео был убийцей. Возможно, он что-то скрывал, но в глубине души был хорошим человеком. Злобная душа не смогла бы так мягко, пылко и красиво петь. Он мог лгать мне, но мог ли он лгать искусству? Моё сердце говорит «Нет».

Маркеза опустила глаза, но поражённый Джулиан успел заметить сверкающие в них слёзы.

- Когда я спросил, не хотите ли вы что-то добавить, - сказал Гримани, - я имел в виду что-то полезное. Доброго дня всем вам. Маркеза, я присоединюсь к вам в пятницу утром, когда вы поедете на озеро.

Маркеза подняла глаза – весёлые и безмятежные, лишь чуть более яркие, чем обычно.

- Я с трудом смогу дождаться нашей новой встречи, дорогой комиссарио.

Гримани чопорно поклонился и ушёл.

- Итак, синьор Кестрель, - сказала маркеза, - что вы скажете о нашем комиссарио?

- Я думаю, что он умён и был бы очень умён, если бы умел мыслить шире, - Джулиан повернулся к композитору. – Я надеюсь, мы не утомили вас, маэстро.

- Я немного устал, - признался Донати. – Разговор был недолгий, но на такую тему… Чем больше я думаю об этом убийстве, тем меньше я знаю, чему хочу верить и чего желать. Я бы хотел, чтобы преступника нашли, но ужасаюсь тому, кто может им оказаться.

- Стакан вина придаст вам сил, - ответила маркеза.

Карло позвонил лакею, и хозяйка велела ему подать напитки.

Джулиан поднёс платок к носу и чихнул.

- Что стало с графом Раверси?

- Сейчас он в Милане, - ответила маркеза. – Как всегда, ведёт крестовый поход против карбонариев. Несколько лет назад он участвовал во многих арестах и судах. Правительство считает его немного сумасшедшим, но полезным.

- Мне нужно с ним поговорить, - сказал Джулиан.

- Я постараюсь устроить вам беседу ещё до того, как мы поедем на виллу, - пообещала маркеза. – Я не думаю, что он будет против, если я попрошу. Граф винит себя за то, что скрывал от меня насильственную смерть Лодовико. Он говорил, что не собирался хранить тайну так долго. Я верю этим словам, но простить его оказалось трудно, - она замолчала и всмотрелась в лицо Джулиана. – Вы задумались.

- Я думал, маркеза, о том, как вас тронули словами маэстро Донати о голосе Орфео.

- Почему бы им меня не тронуть? – легко возразила она. – Вы думаете я выточена из камня?

- Для вас, маркеза, камень – слишком земной материал.

Но всё же он не верил, что эта женщина из тех, что легко плачут, – в ней правила голова, а не сердце. Кем же был для неё Орфео, если удостоился её слёз?

Глава 13

Джулиан пошёл на уступки своей простуде и провёл весь вечер в гостинице. Брокер рассказал ему всё, что узнал от слуг Каза-Мальвецци. Он быстро подружился с ними и понял, что их всех интересует убийство былого хозяина. Некоторые служили в замке на озере ещё тогда, но никто не видел Орфео. Маркез приказал всем держаться подальше от виллы, и никто не рискнул ослушаться. Странное дело, прислуга будто бы побаивалась Лодовико, но любила его. Маркез не терпел непочтительности, но был щедр с теми, кто хорошо ему служит. Он мог навредить своим людям, но он и защищал их. Всякий, кто носит герб Мальвецци, мог свободно чувствовать себя в Милане – даже австрийские солдаты уважали ливреи со змеем и мечом. А ещё слуги явно не испытывали такого же уважения к новому господину. Джулиан немного сочувствовал Ринальдо. Как он мог надеяться стать вторым Лодовико?

На следующий день Кестрель получил письмо от маркезы, которое сообщало, что граф Раверси ожидает его к четырём. Он должным образом прибыл в palazz Раверси на Контрада-ди-Сан-Маурилло. Эта резиденция уступала Каза-Мальвецци размерами и роскошью. Внешние стены были окрашены тусклой жёлтой охрой, а ставни на окнах оказались длинными и серыми. Дом пребывал в небрежении – в нём осыпалась краска и позолота, а фамильные портреты покрывала зловещая патина копоти. Слуга, что провёл Джулиана в гостиную Раверси, с трудом нашёл для гостя стул, у которого сохранились все четыре ножки и немного обивки.

Сам Раверси будто сошёл с картины Эль Греко. Это был очень бледный мужчина с длинными, худыми руками и лихорадочным блеском в тёмных глазах. Его прямые чёрные волосы тяжёлыми, неопрятными локонами обрамляли лицо. Граф сидел за покрытым царапинами письменным столом, заваленным бумагами. На стене над головой Раверси висело жуткое, окровавленное распятие.

- Сейчас легко говорить о том, как нужно было расследовать убийство, - сказал он. – Никто не понимает положения, в котором побывал я и всех опасностей, которым нам грозили. Ломбардия кишела предателями, стремившимися погрузить её в беззаконие. Аресты показали, как широко распространилась эта зараза. Карбонарии были повсюду – среди знати, среди крестьян, даже среди духовенства. Я всем сердцем сожалею, что Орфео бежал, но не могу сожалеть о мерах, что я принял, дабы это убийство не стало сигналом к выступлению. Если людям хочется кого-то обвинить, пусть это буду я. Я знаю, что сделал всё правильно. Мне достаточно и этого.

Он поднял глаза на распятие и посмотрел на него с доверием, что странно тронуло Джулиана. Одобрение, что граф выказывал тем арестам, было отталкивающим, но в нём чувствовалась искренность, достойная лучшего дела.

- Вы считаете, что Орфео был карбонарием? – спросил Джулиан.

- В этом нет сомнений. Иначе зачем ему убивать моего бедного друга? Он ничего не украл и ничего не выиграл от своего преступления. Тайна его имени, его передвижений, совпадение убийства Лодовико и революции в Пьемонте – все выдаёт в нем радикала.

- Но он был иностранцем.

- Карбонарии есть везде, синьор Кестрель. У них свои ложи в Париже и Лондоне, последователи в Испании, Греции, России и германских княжествах. Один негодяй по имени Буонаротти живёт за границей и вербует молодых людей, подобных Орфео, по всей Европе. Он руководит сектой, что называется «Искренними друзьями» – нечестивцев и негодяев, что замышляют уничтожить правительство, отказаться от религии и упразднить частную собственность[34].