Страница 4 из 7
Он не без трепета прислушивался к своим ощущениям. Нет! Никаких «былых» чувств… Как и никаких угрызений совести, или раскаяния от предстоящей экзекуции он не ощущает. Ощущает только лёгкую досаду – на себя. Как раз за то, что не ощущает. Этого самого раскаяния. Это ведь именно его тайными и не очень, стараниями, её семейство прогорело. (ха-ха!..)
– Хэрр Ханссон… – Боже, какой у неё, оказывается, неприятно-дребезжащий голос. Волнуется? Или он стал таким из-за прожитых лет? – Я хотела просить вас лично, и, разумеется, Правление вашего Банка… – однако закончить ей не удалось. Под ногами возникла вдруг лёгкая дрожь, перешедшая тут же в могучие толчки! Ого!
Землетрясение! Землетрясение?! В Швейцарии?! Что за!.. Больше ничего дельного подумать он не успел. Потому что внезапно эксклюзивный мозаичный пол из берёзового паркета, привезенного из далекой Карелии, перекрытия первого этажа, бетонные подвалы, и всё, что находилось в Банке – его Банке! – полетело вниз, вниз, ВНИ-И-И-З!!!
А вокруг – он видел сквозь разломившиеся, словно скорлупа ореха, стены! – летели и другие здания: банки, магазины, конторы и кафе! Летели люди и автомобили! Деревья и скамейки скверов!
Всё, словно в безумном фильме-катастрофе, неслось в многокилометровый провал, краёв которого скоро не стало видно: они скрылись где-то далеко вверху, и в туче мусора, осколков, и водах знаменитого озера, каскадом заливавшем возникшую вдруг в земле гигантскую воронку-кратер, и скрывшем небо и поверхность равнины, пыльном облаке…
Как-то сама собой женщина оказалась падающей рядом с ним. И расширенные в панике глаза с мольбой и непониманием обратились к нему. Рука его как-то сама нащупала, и ухватила тоненькую кисть. Он постарался ободряюще кивнуть, улыбнуться…
И, если уж быть до конца честным (ну, с самим-то собой!), хэрр Ханссон всё же почувствовал некоторое облегчение от того, что ещё не успел произнести роковых слов.
Значит, душа его всё же вовсе не так зачерствела, как считал он сам!
«Баран я и баран. И никакой я не Родион Раскольников. Не чувствую того, что описывал Фёдор Михайлович: «Тварь ли я дрожащая? Или – право имею?!..» Совесть вовсе не так сильно грызёт и терзает. Если честно – вообще никак!
Что это – бессердечие? Хм-м-м… Вряд ли. Ведь даже кота мне было по-своему жалко. Ведь он – не человек. Это люди расчётливо и сознательно причиняют боль и страдания другим!
Особенно, когда ощущают свою безнаказанность… Или тут дело – в самоосознании? В настрое? А ведь я вовсе не считаю себя – правым. Или – вправе. Просто знаю, что – надо! Да, я вот так буднично и просто – сделал то, что сделал. И для самого себя я отлично осознаю: нет! Я – не сбрендивший маньяк! Это – вовсе не желание причинить как можно большему числу людей муки и страдания, и убить их, чтобы расквитаться, дать почувствовать и другим те унижения и боль, что выпали в детстве на мою… На наши доли.
Как же назывался этот фильм? А, да – «Не вижу зла».
А что – неплохое психологическое исследование. Ребёнок, воспитанный в клетке, становится послушным и беспринципным орудием в руках ханжи-пуританки… Жаль, про клетку показали мало.
А как насчёт ребёнка – детей! – воспитанных в концлагере? Или – в гестапо? Или – в застенках Инквизиции?!
Кем они ощущали бы себя?! Изгоями? Мучениками? Нелюбимыми, и без причин забытыми Обществом, забитыми, задавленными гнётом мучений и унижений… Рабами, которых заставляют ежедневно драить унитазы, и протирать специально обоссанные полы, и вообще выполнять всю ту работу, за которую денежки платят как раз их мучителям-садистам?! А ещё вспоминаю один из рассказов Джека Лондона – о мальчике-эскимосе. У которого умер отец-кормилец, и ему с матерью приходится довольствоваться объедками от стола племени. Ведь он – не сдался на волю Провидения! Нет – он думал!!!
Нужда и отчаяние вынудили его изобрести что-то совсем новое: тонкие полосы китового уса, заострённые с концов. Которые он сворачивал в пружины, и замораживал внутри шарика из жира… Потом, когда белый медведь – эта пятисоткилограммовая громадина, враг всего живого на севере! – глотала такой шарик, «случайно обронённый» убегающей жертвой, жир таял, и распрямившиеся острия втыкались в кишки и желудок зверя… А мальчику только надо было дождаться, когда от внутреннего кровотечения и боли тот сам сдохнет. Или – не сможет сопротивляться удару копья!
Жестоко, но – какова сама идея! Каким бы ты не был маленьким и слабым – всегда возможно выдумать Средство и Способ победить любого! Любого врага!.. И отомстить тем, кто… Впрочем, отомстить-то как раз… А вот проблема – в том, чтобы привлечь внимание так называемой «Общественности», которая в нашем случае… Не поверила. Или – не захотела поверить? Да и правильно – кому хочется осложнять себе жизнь, и верить в такое… Что оно возможно в двадцатом веке, и не в застенках того же гестапо. Потом же сколько хлопот – «реагировать, разбираться, и принимать меры!..»
Их отпустили. Вернее – их даже не забирали, ограничившись «расследованием и допросами на месте». И это – как ножом по сердцу!.. И я не мог. Не дождался изготовления Излучателей. Душа горела…
Да и сейчас там, где-то внутри, горит… бушует грызущее, словно личинка осы-паразита, гложущая изнутри тело гусеницы, в которое отложила ее мать-оса, Пламя: нельзя было пускать их судьбу на самотёк! Я – сам Судия!.. И Палач. А вдруг бы они умерли раньше, чем их настигло бы Возмездие?! Своей смертью? В тёплой и спокойной постели?!
Но дело-то как раз – в том, чтобы исключить такие случаи в будущем!.. Чтобы никто никогда не осмеливался унижать и мучить таких, как мы. Беспомощных и слабых детей. Беззащитных и… «Ничьих». Как бы калёным железом выжечь в мозгах всех людей – не сдавайте вы детишек в Детские Дома! Даже с самым распрекрасным персоналом! Чужие руки – это всегда не то, что руки Матери. Или хотя бы отца…
Нет, не могу передать то, что, как мне кажется, я хочу сказать тем, что сейчас делаю. И собираюсь сделать дальше. Маша, Лёня, Пётр, Алиса… И ещё четверо, которых даже не знаю по именам! Я уже клялся – и хоть миллиард раз повторю: я добьюсь, чтоб о вашей участи узнал весь Мир! Хотя бы мне пришлось для этого уничтожить половину всего населения Земного шара! Зато – какой урок всем остальным! Господи! – прости, что опять помянул всуе! – какой бред я пишу! Я, наверное, слегка… Да скорее всего, и не слегка – сдвинулся, пока сидел в бочке, лежал, связанный в козла, стоял на цыпочках, полуподвешенный, там, в подвалах карцера, или просто – висел, вывернутый на дыбе на крюке… Но хуже всего – привязанное за шею к гениталиям сгорбленное тело: когда уж сам выбираешь, что тебе больше нужно – порция безумной боли, или глоток свежего воздуха!.. Я не могу остановиться – пишу об этом почти на каждой странице!
Но – не могу! Не могу! Не могу не писать!
В память о тех, кто покоится в ямах там, за садом, даже без табличек с именами… Я должен. Должен донести до людей эту мысль: жестокость поражает только жестокость. Другую щёку – пусть подставляет кто хочет!
Да пусть подставляет её хоть всю жизнь – правды или справедливости так не добиться! Скорее – презрения, и ещё худших мук. Я – не Христос. Подставлять не буду. Скорее уж – убью обидчика! Как там у Ницше – «То, что не убивает нас, делает нас сильнее!» Сволочь этот Ницше. Потому что прав, чёрт его раздери…
В этом смысле, наверное, сильнее и умнее меня сейчас во всём мире не найдётся. Как не найдётся и заплатившего за это столь страшную цену…»
Короткий взгляд из-под кустистых бровей показал, что шеф закончил. Да, Ханс Свиндебарн, откинувшись от рабочего стола, потёр друг о друга огромные ладони жилистых рук. Редкостный случай: шеф доволен.
Ассистент доктора, Роджер Эффорд, подумал, что патрон больше всего похож на редкостную птицу эпиорниса, как та описана у Уэллса. Если бы у той были руки… А так – один в-один: поистине вселенская злоба в горящих из-под очков (да, в последний год, чтобы работать с мелкими деталями, пришлось выписать плюс два!) глазах, крепкое шестифутовое тело, порывистые, полные энергией движения. Нет, не эпиорнис. Скорей уж – тираннозавр-рекс! Непреклонно нападающий – пока противник не испустит дух. Или – тупо преследующий жертву, пока та в отчаянии, или обессиленная, не рухнет на землю. Потому что крохотный мозг может вмещать только одну мысль!