Страница 107 из 123
«Девочки, — строго-назидательно, уже не грозовым эхом, а будто вживую, журчит в ушах чей-то мелодичный голос, — ну что это такое? Разве медведь может летать?»
«Может!» — слышу я еще один голос. Настырный. Уверенный в своей правоте.
«Если только кубарем вниз», — отвечает первый голос невидимой мне женщины.
«А если к нему шарики привязать?» — спрашивает настырный.
«Это невозможно. Он ни за что не взлетит», — отвечает женский голос.
«Ни за что — ни за что?» — не смолкает голосок рядом.
«Абсолютно. Воздушному шару ни за что не поднять Михайло Потапыча в воздух».
«Совсем-совсем ни за что?» — не сдается звонкий и настырный рядом.
«Абсолютно», — категорично отвечает женский.
«Почему?»
«Потому что массы Михаило Потапыча и воздушного шара никогда не войдут в соответствие», — объясняет учительница.
«Почему не войдут в соо…тетствие?» — снова звучит настойчивый детский голосок.
«В со-от-вет-стви-е, — повторяет по слогам строгий женский голос. И объясняет. — Всё просто! Михайло Потапыч — слишком тяжелый. Шар — слишком легкий».
«А если привязать к мишке сто пятьсот мильёнов шариков, то взлетит?» — интересуется настойчивый девчачий голосок.
«Нет, — строго заявляет учительница, — все равно не взлетит!»
«Почему?» — голосок рядом начинает капризничать.
«Хотя бы потому, что такого числа не существует, — отвечает ей наша учительница, — Запомните: ваши утверждения должны быть логичны. Всегда и во всём!»
«Не понимаю», — разочарованно вздыхаю я и слышу:
«Что именно?» — обращается ко мне учительница.
«Что значит „ут… утрежденя“? — лепечу я, не уверенная, что правильно произнесла незнакомое слово. — „И ещё: 'логичны“?»
«Так. Запоминаем новое слово, девочки. „У-твер-жде-ни-е“, — по слогам произносит женский голос. Мы хором за ней повторяем. — Утверждение — это то, что вы говорите».
«А мы никакие утвер… жжения не говорим, мам. Мы просто хотим, чтобы Михайло Потапыч полетал», — слышится мне все тот же дерзкий голосок. Девчачий. Отдаленно знакомый.
«Не время умничать, Кейси! Запомните: во всем, что вы говорите, должна присутствовать логика».
«Что такое логика?» — спрашиваю я.
«Логика — это умение связно мыслить, Катя. И логика должна быть железной».
«Железной?» — переспрашиваю я, — Как палка дедушки Арта?'
«Не палка, а трость, — поправляет меня женский голос, — Да, логика может быть железной или никакой».
«Как это никакой?» — спрашиваю я.
«Так бывает, Катя. Мыслить и рассуждать связно дано не всем».
Очень хочется спросить, что значит это «связно».
«Как это 'дано не всем»? — вместо этого спрашиваю я, сидя за столом и попивая новую вкусняшку из белой чашки. Вкусняшка называется «горячий молочный шоколад» и очень мне нравится. От нее я в таком же восторге, как и от моего любимого черничного мусса.
«Бывает, что человек не может в логику», — слышу я.
«Не может? Почему?» — огорчаюсь.
«Почемучка», — снова звучит рядом тот же насмешливый девичий голосок.
«Не дано, — отвечает учительница, — Хорошо, что тебя заинтересовало слово „железная“, Катя. Оно — смысловое в этом словосочетании», — строго хвалит меня женский голос.
«Слово… слово-четании…» — пытаюсь выговорить я и слышу тихое «хи-хи».
Хочу рассмотреть хихикающую особу, сидящую за столом напротив меня с такой же белой чашкой, стоящей прямо напротив моей, как два кораблика на рейде. Хочу, но не могу — мешает странный туман. Он стелется перед глазами мутной пеленой. Поэтому я не вижу ничего дальше наших белых чашек с маками на боковинках. А та, кто хихикает, сидит дальше. К тому же меня отвлекает строгий тон женщины:
«Ничего смешного, Кэйси. Она проявила интерес хоть к чему-то из того, что я сказала. Тогда как ты снова занимаешься саботажем!»
Слово «саботаж» я уже знаю, учительница часто так говорит Кейси. Но мне совсем не хочется, чтобы ее ругали. Я знаю, что это ей не понравится. И тогда, после занятий, она будет ходить чернее тучи, не будет со мной играть и даже спрячется в пещере. Я знаю, что пойду ее искать. Но я боюсь спускаться в ту пещеру. Там песок и я однажды застряла. «Крепко застряла», как сказал дедушка Арт. И чтобы не идти в пещеру, а отвлекаю внимание учительницы от той, кто сидит напротив меня за столом.
'Не расстраивайся, Кейси, мы запустим мишку на воздушном шарике. Но только моего плюшевого, хочешь? — робко предлагаю ей я.
«Глупая! — слышу в ответ, — Зачем твоему мишке летать? Он все равно не будет рад».
«Почему?»
«Потому что он не настоящий! Не живой, понимаешь?» — объясняет мне строптивица.
Когда она мне что-то объясняет, мне всегда кажется, что она старше. Но ее мама говорит, что мы одногодки.
«Может, и Михайло Потапычу не понравится летать на шариках…» — обиженно предполагаю я.
«Понравится!»— уверенно заявляет Кудряшка.
Да, Кудряшка. Именно так я ее называю. Называю потому, что у нее кудрявые волосы. Я не вижу их. Просто знаю…
«Почему?» — спрашиваю я.
«Потому что летать нравится всем!» — заявляет уверенный девчачий голосок.
«Ну… не знаю… Мне не понравилось».
«Потому что ты — трусиха!» — заявляет она.
Я на нее не обижаюсь. И не спорю, хоть и не трушу лететь самолетом. Просто, когда мы с дедушкой недавно летели к ним в гости, я всё время искала маму в облаках. Искала, но так и не нашла. Значит, Полина сказала неправду о том, что мама переехала туда жить. А понимать, что Полина соврала, мне неприятно. Поэтому и вспоминать о полете — неприятно. Вернее, неприятно вспоминать о разочаровании… Но об этом я сейчас не хочу с ними говорить. И объяснять никому ничего не хочу. Поэтому спрашиваю о другом:
«А как ты узнаешь, что Михайло Потапыч будет рад полетать? Спросить ведь у него нельзя».
«Конечно нельзя! — отвечает мне Кудряшка. И я отчетливо слышу ее усмешку. — Мишки ведь не разговаривают. Они только рычат!»
«Да. Михайло Потапыч сначала рычал по-доброму. Когда медвежат лизал. А потом: сердито. Когда нас заметил. Вот если ему шарики показать и послушать, как он порычит…» — размышляю я.
«Глупая! Он сначала порычит, а потом тебя съест!»
«Зачем?»
«Он же хищник! Забыла, что дед Арт сказал, когда мы его встретили?»
«Помню… А как ты на него шарики повесишь, чтоб он взлетел и порадовался?»
«Никак! Вешать буду не я. Это другие люди сделают. Как их дед Арт назвал? Дрезировчики! А я буду просто смотреть», — заявляет Кудряшка.
«Браво, девочки! В своем разговоре вы использовали логику!» — хвалит нас учительница.
«Правда? Значит логика — легко», — с облегчением выдыхаю я. Не люблю, когда чего-то не понимаю. Потому что тогда Кудряшка называет меня глупой. А я умная. Так дедушка говорит, а я ему верю.
«Не всегда легко, поэтому мы ещё будем над этим работать», — слышу строгий голос.
«Как работать?» — допытываюсь я у той, с кем говорю.
Всматриваюсь в нее. Туман вдруг начинает рассеиваться и проявляется фигура учительницы. Высокая, стройная, с большими выразительными зеленоватыми глазами, она стоит прямо напротив меня, за спиной той, кто недавно хихикал. За спиной той, чье лицо я все ещё никак не могу разглядеть. Я вижу лишь ее кудряшки, крупными пружинками падающие на лоб, полностью закрывающие уши и шею. А лицо моей пересмешницы — все ещё как в тумане. А вот ту, кто стоит за «кудряшкой», с каждым мгновением я вижу все четче и четче. Будто облако ненадолго отступило, и яркие лучи солнца хлынули сверху, рассеяв туман и осветив ее лицо. И я наконец узнаю эти глаза и эти волосы. Я узнаю это лицо! Улыбаюсь довольная и счастливая, но вздрагиваю от громкого: «Что?» — возмущенного и удивленного одновременно. Это «что» махом выдергивает меня из воспоминания. Выдергивает как репку из грядки.