Скрипка Льва

Мы поднялись по лестнице в молочный отдел рынка, где все было белоснежным - ведра сметаны, томленный йогурт, кефир и горы творога. Но нам хватило сил удержаться и не начать снова пробовать все подряд образцы этих белых вкусностей. В другой части рынка находились прилавки, заваленные кучами сушеных фруктов и ягод: кураги, яблочных долек, разрезанных пополам груш, клюквы, барбариса, колец ананаса, чернослива и инжира; там же были мешки свежего фундука и грецких орехов, чаны с будто светящимися изнутри кишмишем и изюмом. Узбекский юноша взвесил для меня пакет кишмиша, сказал, что он будет стоить 800 рублей, добавил еще ложку и взял с меня 500 рублей. Это сделало его товары неотразимыми, и я набрала всего понемногу, но когда наконец принесла все домой и попробовала, у всего оказался один вкус – чего-то подкопченного древесным дымом.

Снаружи воздух был свеж и чист, но потом мы подошли к рыбным рядам и тут окунулись в атмосферу специфических запахов. Во второй половине XIX века, когда Ростов был одновременно крупнейшим портом и крупнейшим железнодорожным узлом на юге России, икра и местная рыба отправлялись на север через Ростов на внутренние рынки империи. В те дни рыбу либо коптили, либо хранили на льду. Передо мной же на дне пластиковых ящиков, заполненных водой, бились живые щуки, осетры и сомы; воду в коробах вентилировали из ржавого кислородного баллона. Рядом с ними стояли коробки с непрерывно шевелящимися раками, их черные глаза-бусинки блестели в глубине. Наверное, они рассматривали меня. Я не получаю удовольствия, разделывая их, а снятие их панцирей кажется грубым посягательством на их личную жизнь. Оторвать и высосать, выковырять и обсосать - мне это не кажется аппетитным. Однако пресноводные раки - желанное лакомство в любой стране, и мне было стыдно в тот вечер, когда друзья Юлии пригласили нас на ужин. Я просто не могла отдать должное гигантской чаше с раками, которую они поставили передо мной. Их маленькие тела с черными глазами похожими на бусинки заполняли чашу доверху, и казалось, что нахождение в кипящей воде их совсем не беспокоило.

Каждый прилавок на рыбном рынке был обрамлен золотистыми букетами вяленой и копченой рыбы, переливающимися в электрическом свете. Вопрос о качестве рыбы у каждого продавца запускал одну и ту же процедуру - узкий надрез, выполняемый тонким лезвием перочинного ножа под плавником. «До революции, - сказала Юлия, когда я сунула в рот предложенный мне кусочек рыбы, - на Дону было столько рыбы, что ее сушили и использовали вместо дров. Но во времена Советского Союза реку испортили промышленными отходами, и она уже никогда не будет прежней». «Мммм, спасибо, Юлия» - только и смогла выговорить я.

Центральный рынок с его коническими холмами сухофруктов, киосками с носками, шляпами, витринами с ножами и грудами сложенных друг на друга кастрюль не мог быть местом продажи скрипки. Но вот мы дошли до толкучки, блошиного рынка на трамвайных путях позади рынка, где позолоченные купола собора отражают небо, смиренные прихожане смешиваются с энергичными охотниками за скидками, и все оказываются равны перед Богом, когда дело доходит до того, что их норовит сбить проходящий трамвай. Очень старая женщина, стоя на рельсах, предлагала незапечатанные тюбики и коробочки с бытовыми ядами, вперемешку разложенными на картонном подносе, товар, который, конечно, может уничтожить ос, тараканов, крыс и муравьев в вашем доме - но, возможно, и вас тоже. Напротив нее женщина сделала в картонной коробке гнездо из нескольких вязаных шапок и заполнила его клубком бездомных котят, которых она постоянно перекладывала и переставляла, пытаясь создать впечатление сладости от их тощих тел и облезлых мордочек. А ещё один мужчина пытался продать пушистого щенка-пекинеса, а пока носил его, как перевязь на широкой груди.

Именно в этом удаленном месте, среди ненужных домашних животных, пучков свежего укропа, редиса и сломанных радиоприемников, Лев мог наткнуться на старика, торгующего хламом с тротуара. Я видела у трамвайных путей кого-то очень подходящего, и все, что он предлагал — это помятый чайник, чашку и пару стоптанных до дыр армейских ботинок. Наверное, первоначально Лев и не искал здесь скрипку, тем более такую потертую и без струн. Но подобно человеку, который заводит себе много собак или рожает так много детей, что появление еще одного уже не имеет значения, он почти автоматически начал бы торговаться из-за неё с продавцом, как бы отвлекая внимание на другие товары. Он бы проверил чайник на предмет утечек, приложил поношенные сапоги к ноге, определяя их размер, и поинтересовался бы блюдцем для треснувшей чашки, и только потом завел бы разговор о скрипке. Он мог бы даже купить чайник по запрошенной цене, поскольку в этом месте полезность была единственным критерием ценности, но он покинул рынок со скрипкой под мышкой. Это случилось в его жизнь так же неожиданно, как неожиданно появляется в доме бездомная кошка, проскользнувшая через заднюю дверь, но он сразу же распознал в той скрипке исключительный инструмент.

Большую часть своего времени Лев вынужден был посвящать игре на скрипке в группе, сопровождавшей армянские свадьбы, но зима, время моего визита - ни в одной стране не лучшее время для свадеб, и Юлии пришлось придумать другие способы познакомить меня с армянской диаспорой Ростова и их музыкой. План созрел, когда мы, преодолевая вечерние пробки, возвращались в отель. А может это случилось, когда один из множества добрых друзей Юлии усадил нас в свою машину и направился туда, куда, по его мнению, должна была привести история скрипки. Тронувшись, он оглянулся через плечо и громко сказал: «Тебе это должно понравиться, Хелена. Мы едем смотреть театр в форме трактора!» Так мы и сделали - любовались зданием с середины колоссальной площади, оказавшись в окружении светящихся огней автомобилей, тележек с кофе, карманников и групп вполне приличных молодых людей. Друг Юлии опасался оставить свою машину надолго без присмотра в столь оживленном месте, но я ничего не могла поделать со своим замедленным восприятием, которое никак не позволяло мне разглядеть признаки трактора в огромном здании, потому что оно не соответствовало профилю ни одного трактора, который я когда-либо видела. Юлия и ее друг в ожидании глядели на меня, я вглядывалась в очертания здания, а движение вокруг нас не утихало. «Теперь ты видишь это, Хелена?» «Не совсем» и снова «не совсем», но потом я поняла, что в качестве модели был взят типичный советский трактор на гусеничном ходу. "Вижу!" – с облегчением воскликнула я, и мы все поспешили обратно к машине. На обратном пути в гостиницу Юлия объяснила, что до 1930 года на месте «трактора» и площади колосились пшеничные поля, и что это открытое пространство было границей между городом Ростовом и армянским поселением, которое называлось Нор-Нахичевань (или «новая» Нахичевань, в отличие от Нахичевани в Азербайджане). На следующий день мы вновь проехали по площади перед театром-трактором, пересекая старую границу на пути в Музей русско-армянской дружбы.

Нор-Нахичевань была включена в состав Ростова в 1928 году, но даже сейчас всё ещё смотрелась как очень отличающееся от него место. На главных улицах и площадях стояли величественные церкви, дома, театры и школы, построенные в девятнадцатом веке. Тополи усыпали тротуары бледно-желтыми листьями, а горшки с геранью в окнах и на крылечках домов расцвечивали бледный зимний свет. Музей располагался в красивом здании, построенном в девятнадцатом веке. Внутри нас ждала экскурсовод. Она говорила по-английски, но предпочитала объяснять все на русском, так что бедной Юлии пришлось переводить все, что она поведала нам об истории своих предков. Слушая её рассказ, я рассматривала портреты известных писателей, политиков, просветителей и ученых, которые жили в Нор-Нахичевани на протяжении её недолгой истории, на стеклянные витрины, демонстрирующие традиционные армянские ремесленные инструменты, прялки и посуду, музыкальные инструменты, национальные костюмы и книги. У каждого предмета в музее была своя история, как и у скрипки Льва, все эти истории реальны, увлекательны и нуждаются в том, чтобы их услышали. Взгляните на тар. Это струнный инструмент, но его стройное тело и элегантная длинная шея больше напоминали мне цаплю, чем скрипку. И если бы ему больше повезло, то его история оказалась бы иной, потому что, в то время как мастера по всей Европе в течение шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого веков совершенствовали конструкцию и дизайн скрипок, тары продолжали грубо вырезать из необработанной древесины. И пока скрипки покоряли искушенную публику при дворах, в соборах и оперных театрах, армянские крестьяне и ремесленники использовали тар, чтобы играть на полях и в деревнях свою идущую из глубины души музыку.