Ганзейцы. Савонарола

На всё это мать и дочь могли отвечать только слезами, а не словами. Они чувствовали, что счастливые семейные узы порваны и ангел мира отлетел от дома, в котором доселе царил любовь и преданность.

Да! Счастье исчезло, как тот луч солнца, который сегодня утром так прихотливо играл и переливался в мрачной конторе богатого купца. Теперь он там стоял один-одинёшенек у открытого окна; взгляд его был мрачен и лоб покрыт глубокими морщинами тяжкого раздумья. Вся длинная вереница прожитых им лет проходила перед ним в его воспоминаниях, со всеми её печалями и радостями, какие Бог нам посылает, ибо «старый Бог ещё жив»... Так гласит надпись на камне, вырезанная под торговой маркой Госвинов.

«Но жив ли он ещё в твоём сердце, Госвин Стеен?» — казалось, спрашивал купца какой-то внутренний голос.

И вдруг он отпрянул от окна — тень, мелькнувшая мимо окна, его испугала. То был отлетавший его добрый ангел — его единственный сын, покидавший и дом отца, и родной город.

XII

Хищная морская птица

Осенний день был сумрачен и наводил невыносимую тоску на душу. Нигде во всём ландшафте ни малейшего признака жизни. Даже море, охваченное с трёх сторон далеко выступившими скалистыми и лесистыми вершинами северо-западной части Шонена, покоилось в своих берегах так неподвижно, как будто никогда ни одна волна не рябила его поверхности. Тростники и камыши у берега, не колеблемые никаким ветром, словно замерли около угрюмых и голых скал. На прибрежье лежал несчастный челнок — единственный признак близости жилья и присутствия человека среди этой мёртвой природы. Изредка взмоет над морем чайка и сделает два-три круга над водою, либо ястреб спугнёт диких уток и заставит их попрятаться в камыши. И вне этого — полное молчание, полное отсутствие жизни и в природе, и в этих скалах, покрытых жалким папоротником и вереском, поросших на вершине старым и мрачным лесом.

По этому лесу бродил какой-то одинокий пришелец, нетерпеливо и беспокойно поглядывая на море.

Судя по его одежде, он мог принадлежать и к высшему слою общества, хотя загрубелое лицо его несколько противоречило этому предположению.

Он, очевидно, кого-то ожидал, потому что всё кружил около одного места, с которого виден был Норезунд. Он поглядывал вдаль и видел, как многие корабли выходили из Копенгагенской гавани, но ни один из них не направлялся на Шонен.

С досадой отворачивался он от моря, ходил некоторое время по лесной тропинке и проклинал тишину и одиночество, среди которых так громко говорит наш внутренний голос, напоминая всё то, что заглушает в нас шум и плеск житейского моря.

С удвоенным нетерпением возвращался он к прежнему месту своих наблюдений... Наконец-то показалось какое-то тёмное судно, которое направлялось на Шонен. Но оно выходило не из Копенгагена, а шло откуда-то с севера. Пониже Гельсингборга оно остановилось на самой середине течения, спустило лодку, и в ней отплыл от судна какой-то человек. Ещё издали он махал рукою и кивал нетерпеливо ожидавшему на берегу человеку, наконец, подплыл к берегу и привязал челнок к старому пню.

— Долгонько вы, — сказал ему ожидавший на берегу.

— Немудрено. Далеко объезжать пришлось! — отвечал новоприбывший, человек очень неказистой и даже неприятной наружности. На его небольшом коротком теле неуклюже была посажена огромная голова. Низкий лоб, резкие скулы, плоский нос и узкие глаза придавали его лицу сходство с монгольским типом. Жидкая бородка и косматые чёрные волосы дополняли физиономию приезжего.

— Я думал, что вы придёте из Копенгагена, — сказал, помолчав, товарищ.

— Нет, мейстер Нильс, — с усмешкою отвечал другой, видимо, смелый и бесстрашный искатель приключений, — я всё держался в норвежской столице, в королевском городе Осло.

— В Осло? — повторил Нильс, видимо, разочарованный. — Так разве вы не были в Любеке, не привезли мне необходимых вестей?

— Привёз вам и вести, — лукаво подмигнул морской коршун, — да ещё почище и поподробнее тех, которые мог бы добыть в самом Любеке.

— Да говорите же толком, Петер Скитте! — с досадой промолвил Нильс.

— А вот вы потерпите немножко, — отвечал с усмешкой Скитте. — Прежде всего надобно бы нам здесь поудобнее усесться.

— Так пойдём в лес, — сказал Нильс, между тем как финн зорко оглядывался кругом, — там найдётся для нас довольно каменных лавок.

Скитте поморщился и отрицательно помахал рукою.

— Не люблю я здешнего леса, — сказал он сумрачно, — много там всякой нечисти живёт: и леший, и русалки...

— Пожалуй что и так, — заметил Нильс. — Я и сам до леса не охотник: тоска какая-то на меня в лесу нападает. Ну, так усядемся здесь, и расскажите всё по порядку.

— По порядку? — повторил финн, усаживаясь на песке. — Ну, так нам придётся прежде всего свести наши счёты.

Нильс с досадою глянул на сидевшего.

— Вам бы всё только деньги да деньги! — проворчал он. — Вот уж истинно ненасытная утроба!

Собеседник его рассмеялся.

— Что делать? Мне нужна ещё кое-какая небольшая сумма денег, а то не придётся мне купить мызу у себя на родине, ни хозяйством обзавестись! Ведь мне пора уж и на покой!

— Вам? — спросил недоверчиво Нильс.

— Да, мне, — подтвердил финн. — Мне эта разбойничья жизнь уж прискучила. Ведь на каждом корабле, который я с товарищами захватываю, жизнь моя подвергается опасности, да притом и ганзейские города положили за мою голову хорошую награду. Или вы думаете, что рано или поздно не сыщется охотник получить эту сумму?

Нильс пожал плечами и сказал:

— Желал бы я знать, как бы он это устроил. Как бы ухитрился захватить вас, предводителя целой флотилии вольных мореходов?

— Да ведь не всегда же мои товарищи за мною по пятам ходят! — отозвался предводитель пиратов. — И я убеждён, — добавил он, смеясь и в виде шутки сильно ударив Нильса по ногам, — что и вы сами не побрезгали бы денежками, если бы сумели меня захватить.

Нильс быстро отскочил в сторону, а Скитте разразился громким хохотом.

— Теперь вы уж знаете, почему я так ненасытен к серебру и золоту, — проговорил он, продолжая смеяться, — так уж не извольте медлить, а просто-напросто отсчитайте-ка мне заслуженную мною награду.

— А я было думал, — возразил Нильс уклончиво, — что вы уже достаточную награду получили, ограбив этот корабль.

Скитте вскочил в бешенстве.

— Да разве мы с вами не делились добычей? — воскликнул он, отвратительно искривляя рот. — Разве вам-то из этой добычи ничего не досталось? Небось вот этот-то богатый наряд, что на вас теперь надет, — вы трудом, что ли, заработали? Я требую обещанной мне суммы, а о добыче что нам толковать — она могла и ускользнуть из рук. Так слышишь ли ты, датская собака! — продолжал он угрожающим голосом. — Сейчас же выкладывай мне деньги, не то я дам свисток моим людям, и ты сегодня же отправишься к чертям!

— Уж очень вы горячитесь! — сказал Нильс, стараясь прикинуться весёлым и в то же время тревожно поглядывая на тёмное судно, которое стояло как раз посредине Норезунда. — Полу́чите, полу́чите вашу награду, только наберитесь на час терпения, пока придёт сюда с полными карманами тот, для которого, собственно, вы и нападали-то на это судно.

— А кто он таков? — спросил Скитте.

— Это вас не касается.

Пират помолчал с минуту, а затем снова спросил:

— Да товарищ-то ваш сюда придёт?

— Да, сегодня обещал здесь быть, — отвечал Нильс. — Потому-то я и условился с вами, что мы здесь в лесу сойдёмся. Ну, а уж вы-то не упрямьтесь, сообщите мне всё, что знаете. Что там у них в ганзейских городах готовится и что намерены они предпринять против аттердага?

— Или вы меня за дурака считаете? Думаете, что я вам хоть словом обмолвлюсь, прежде нежели вы мне старый долг уплатите? Нет-с, господин ювелир, мы, финны не так ещё глупы, как, может быть, вы предполагать изволите! И у нас ведь тоже есть такая поговорка: сначала деньги на стол, а потом и товар на воз!