Дьявол в музыке (ЛП)

- Доброе утро, - из тумана появилась долговязая фигура Флетчера.

- Вы не можете войти? – спросил Джулиан.

- Я не пытался. Я не хочу ложиться спать. Не беспокойтесь обо мне, я не хочу вас задерживать.

- Поверю вам на слово, - сказал де ла Марк. – Я совершенно вымотан. Доброй ночи, мистер Флетчер. Mon vieux, я запрещаю вам уезжать завтра, не попрощавшись со мной, - он неторопливо вошёл внутрь.

- Как Лючия? – спросил Джулиан.

- В порядке, - Флетчер тяжело вздохнул. – Вы были для неё всем. Неужели вы не можете найти в вашем сердце немного любви к ней?

- О, могу и очень легко. Но я думаю, она заслуживает больше, чем немного, верно?

Флетчер сунул руки в карманы и зашагал по террасе.

- Она пообещала быть рядом со мной, пока мне угрожает опасность. Но больше никакой опасности нет.

- Вы обманули влиятельного полицейского. В австрийской Италии вы в опасности каждую минуту. Если бы я бы вами, я бы остался тут надолго.

- Но… Я не хочу ловить её на слове.

Джулиан положил руку ему на плечо.

- Мой дорогой друг, примите совет от знающего человека. Не пытайтесь быть честным. Вы влюблены, и вы в Италии. Не выказывайте милосердия.

В Мраморном зале горела одинокая лампа. Джулиан поджёг от неё свечу и пошёл наверх. Когда он проходил мимо Амура и Психеи, свеча бросила на них тёплый отблеск, сделав мраморные фигуры почти живыми и придав выражениям лиц нежность. Джулиану было больно смотреть на них. Он поднялся к себе.

МакГрегор лежал поперёк их кровати и спал в одежде. Услышав Джулиана, он не без труда поднялся, прогоняя сон.

- Хорошо. Я хочу услышать кое-какие ответы. Начнём с графа д’Обре. Он твой отец?

- Моим отцом был Ричард Кестрель, сын сельского сквайра из Йоркшира.

- А как же те слухи, о которых говорил де ла Марк? Что ты какой-то шпион д’Обре в Англии?

- У него не было шпионов. Просто его мнение не пользовалось поддержкой при дворе.

- Тогда кем ты ему приходился?

- Вы забываете, что де ла Марк говорил про l’amour à la Grecque.

МакГрегор покраснел.

- Я знаю, что это было не так!

- Верно, это было не так.

- Тогда… - неуверенно проговорил МакГрегор, - де ла Марк упоминал ещё одну историю – как ты нищим бродил по улицам и рухнул в объятия д’Обре.

Джулиан отвёл взгляд, но заговорил как ни в чём не бывало.

- Я не рухнул ни в чьи объятия. Я потерял сознание на мостовой около «Тортони», а граф подошел, чтобы узнать, что случилось.

МакГрегор уставился на него.

- Сколько лет тебе было?

- Шестнадцать.

- Что ты там делал? Почему ты потерял сознание? Ты болел?

- Я… - это прозвучит нелепо, даже немного стыдно, - я был голоден.

- Но как… почему… - пробормотал доктор.

- У меня не было денег и не было ничего, что можно заложить. Я не знал в Париже никого. Отец учил меня французскому в детстве, но я совершенно не понимал парижан. У меня были слишком хорошие манеры, чтобы я мог убедительно просить милостыню, а одежда – в слишком плачевном состоянии, чтобы найти честную работу. В beau monde[98] бытует мнение, что вокруг столько еды и способов заработать пару пенсов, что ни один здоровый и предприимчивый человек не может умереть с голоду. На самом деле, это довольно просто.

- Но что ты делал в Париже один в таком возрасте?

- Я жил у своего дяди в Лондоне, но мне не нравилось. Так что я сбежал.

- И бежал до самого Парижа?

Джулиан иронично улыбнулся.

- Это было немного безумно. Только что отгремело Ватерлоо, и в Париже ненавидели всё английское. Я думал, что найду занятие, заработаю состояние – Бог знает, на что я надеялся. Я хотел стать кем-то… совершено отличным от того мира, который знал.

- Но почему ты уехал от дяди в город, где тебе было некуда пойти, где ты был иностранцем и не имел друзей?

Джулиан ответил не сразу.

- Дядя не позволял мне играть на пианино.

- Должно быть что-то ещё!

- Этого было достаточно. Учитывая обстоятельства.

МакГрегор посмотрел на него почти со страхом.

- Какие обстоятельства?

Снова пауза.

- Я думал, вы хотели узнать о графе д’Обре.

- Иными словами, ты не хочешь рассказывать о своём дяде.

- Не слишком. Он не был злым человеком – лишь ограниченным и лишённым воображения. Он поклонялся деньгам, потому что это было очень зримое благо, но лишённое собственного разума или чего-то столь ускользающего и неизмеримого, как красота. Моя мать сбежала от него ещё раньше, так что, как вы видите, это семейная традиция.

- Всё, что я вижу – это твоё нежелание говорить об этом, и я не могу развязывать твой язык. Так что вернёмся к встрече с графом д’Обре. Что произошло, когда ты рухнул на мостовую?

- Когда я пришёл в себя я лежал один в фиакре – так называют парижские наёмные экипажи – а слуга предлагал мне сыр, мороженое и прочее. Д’Обре посадил меня туда, чтобы я мог есть, не привлекая внимания изысканной публики «Тортони».

- Это довольно странная мысль, - сказал МакГрегор.

- Он любил такие. Он легко умел ставить себя на чужое место

- Если бы ты был обычным уличным мальчишкой, ты бы не заботился о том, кто видит, как ты ешь.

- Но граф подозревал, что я не совсем обычный. Он даже поспорил с друзьями об этом. Когда он нашёл меня на мостовой, то заметил, что моя рубашка грязная, но ногти чистые. Это была одна из его максим: если хочешь узнать происхождение человека, изучи его руки.

- Он, как будто, любил эти детективные гадания не меньше тебя.

- Он любил, раз вы упомянули об этом. Он немного поговорил со мной, понял, что я англичанин, у меня хороший почерк и взял меня в свой дом работать с английской корреспонденцией. Он жил в Англии несколько лет после Террора и завёл там много друзей. Но писем было недостаточно, чтобы это сошло за занятие, так что мне находили и другую работу. Какое-то время с помогал ему с одеждой.

- С одеждой? – изумился МакГрегор. – Ты хочешь сказать, что был… камердинером?

- Нет совсем, - весело ответил Джулиан. – Его настоящий камердинер, Джастин, не позволил бы этого. Но иногда мне позволяли помочь Джастину с мелкими поручениями – например, глажкой, которую он не любил.

- Глажкой, - ошеломлённо повторил доктор. – Откуда ты вообще узнал, как это делается?

Губы Джулиана скривились. МакГрегор явно думал, что он провёл всё детство, зубря латинские глаголы.

- У меня есть неожиданные таланты. Во всяком случае, я достаточно часто путался у графа по ногами, когда он одевался утром или отходил ко сну, и он немало говорил со мной о разных вещах, чтобы не забывать английского. Вскоре он стал делиться и своим мнением – о политике, театре, любовных похождениях. Незаметно моё положение стало меняться. Граф мог сказать: «Твой акцент нужно улучшить, Жюльен, тебе нужно учиться ораторскому мастерству». Или: «Ты должен научится ездить верхом, Жюльен, на тот случай, если я захочу, чтобы ты составил мне компанию». А когда он узнал, что я играю на пианино, ему ничего не оставалось, как посоветовать мне продолжить занятия музыкой.

Его друзья не понимали, в чём дело, но я думаю, что понимал. Графу было тридцать пять, и он не был женат. Ожидалось, что он найдёт себе блёклую жену, что училась в монастыре, а их дети будут поглощены отжившим своё миром предместья Сен-Жермен, где его мать и сёстры пытались воссоздать ancien régime[99]. Д’Обре был либералом и циником – предателем своего сословия и христианином только по поступкам. Его семья терпеть его не могла, а появись у него ребёнок, они бы постарались отнять его. Но никлому не было дела до какого-то английского бродяги, которого он подобрал на улице и взялся воспитывать и учить.