Из любви к искусству

Хотя грех было бы жаловаться. Она была искренне рада выпавшей на ее долю удаче и рассчитывала воспользоваться ею в полной мере. Тем более, мастер Ф. охотно комментировал ее рассказы, отвечал на вопросы и поддерживал рассуждения, и даже с Куруфинвэ они каждый раз обменивались парой фраз по теме, пока шли к перекрестку, ставшему точкой утренних встреч и полуденных расставаний.

В обществе принца Нэрданель чувствовала себя странно. На занятиях она обычно забывала о нем, лишь иногда натыкаясь взглядом: с того первого дня они, не сговариваясь, взяли за правило садиться на последнем ряду. Нэрданель устраивалась на своем месте с краю, Куруфинвэ — посередине. На нее он внимания вроде бы не обращал, глядя только на мастера, с которым до и после лекций иногда недолго беседовал. Нэрданель видела, что записей он не ведет, вопросов не задает и вообще не производит впечатления сильной заинтересованности. Последнее было совсем неудивительно.

— Вы сегодня как-то особенно пасмурны, — удивившись собственной нескромности, вдруг заметила Нэрданель.

Они медленно шли своим обычным маршрутом, но на сей раз молчали: принц заложил руки за спину и глядел под ноги, и не очень-то приятно было шагать рядом с ним в этом тягостном молчании. Прежде Нэрданель точно не стала бы ничего спрашивать, решив не лезть не в свое дело, но сейчас чувствовала себя обязанной. Тем более, что волей-неволей закрадывалась самая очевидная мысль.

— Разве? — подняв голову, мигнул Куруфинвэ.

— Да. Вы всю лекцию рассматривали свои перчатки и, мне кажется, совсем не слушали.

В перчатках, конечно, ходил не один только Куруфинвэ: вот хотя бы и среди студентов было немало франтоватых юношей из обеспеченных семей. Их легко было узнать по длиннополым и неизменно расстегнутым пальто, по шляпам с изогнутыми полями, тростям в руках и перчаткам. Но даже они снимали их в лектории. А принца она без перчаток не видела, кажется, никогда. В этой привычке тоже было что-то от высокомерного чванства, и она тоже была доводом не в пользу.

— Я размышлял о последствиях и тяготах любви к искусству, — попытался оправдаться Куруфинвэ.

— Послушайте, — вздохнув, Нэрданель остановилась и повернулась лицом к собеседнику. — Я очень признательна вам за помощь, но не могу видеть, что эти лекции стали вам в тягость. Разумеется, у вас много дел и других интересов, и…

— Не придумывайте мне дополнительных проблем, ниссэ Нэрданель, — чуть улыбнулся Куруфинвэ, но улыбка, в которую явно закладывалось обычное ехидство, получилась какой-то вымученной.

— Я же вижу: у вас что-то случилось, — попыталась настоять Нэрданель.

— Вот поэтому я и прихожу сюда, — ответил Куруфинвэ, развернулся и побрел дальше. Не оставалось ничего другого, кроме как поторопиться следом.

В общем-то, это было второе просящееся на язык объяснение. На первом месте стояло: в королевской семье опять случился какой-то разлад. Допытываться о нем, конечно, было негоже. Правда, на днях в гости к ним заходил король Финвэ и был в приподнятом настроении; до этого они с Финдис второй раз ездили на прогулку вокруг Туны, а потом обедали в «Бойкой утке» в Нижних садах, и никаких обмолвок о семейных ссорах Нэрданель не слышала… Но, в конце концов, не обязательно же об этом рассказывать.

Почтя за благо не настаивать, Нэрданель приготовилась попрощаться.

— Я сам поставил себя в странную ситуацию и не знаю, как из нее выпутаться, — внезапно произнес принц. — И прибегнуть к проверенному способу поздновато…

— К проверенному способу? — не подав виду, что удивилась, спросила Нэрданель.

— Собрать вещи и сбежать.

— А.

Они уже подошли к своему перекрестку и остановились друг напротив друга. Здесь Нэрданель обычно протягивала руку, Куруфинвэ до безвольного осторожно жал ее, они прощались и расходились. Но сейчас следовало сказать что-то еще.

— Вам нужна помощь?

Принц молчал, глядя ей в лицо со странным отрешенным выражением: без вопроса в глазах, без ожидания, без насмешки, без ничего. Смотрел — и все.

— Могу я что-то для вас сделать? — еще раз попыталась Нэрданель. От этого взгляда ей стало немного не по себе.

Наконец, он шевельнулся, не отводя глаз, сам взял ее за руку и слегка сжал двумя ладонями.

— До свидания, ниссэ Нэрданель.

Оставшись одна, она озадаченно смотрела в удаляющуюся спину, пока другие прохожие не заслонили ее из виду.

О своих тайных вылазках она, разумеется, никому не говорила. Родителям в первую очередь. Раздумывала, не рассказать ли Финдис, но пока не решила, и отложила это на более поздний срок: может, через пару недель или через месяц… Получалось, что в курсе были только Куруфинвэ и сам мастер Ф. С мастером они переписывались регулярно: через утро Нэрданель находила в пачке писем и газет конверт со своим именем, а через день засовывала в ящик или относила на почту свой конверт — до востребования.

Нинквэтиль эту переписку давно заметила, но вопросов не задавала, а потом Нэрданель как бы невзначай сама упомянула о своем новом друге.

— Он увлекается живописью, и у нас много тем для разговоров.

— А, так это он насоветовал тебе покопаться в старых книжках? Дай-ка угадаю: твой знакомый — покрывшийся пылью чудак вроде нашего Румила? Сидит где-нибудь в зашторенном кабинете, чихает в подшивку «Тирионского мудреца» и ворчит на экономку. Если так, будь с ним осторожна! — и Махтано громко рассмеялся, его вечно румяное лицо налилось краской еще сильнее.

Нэрданель сделалось обидно. «Тирионский мудрец» перестал выходить в печати еще до ее рождения, и сейчас его можно было раздобыть разве что в библиотеках или в прохудившихся башмаках небогатых мастеров.

— Ничего подобного! У него острый ум, и он много знает. А книги эти советуют в Университете!

— Ну-у, детка, в Университете тебе тоже насоветуют! Вот вчера, представь себе, я послушал диспут на тему кристаллических форм. Говорил неглупый вроде бы профессор, и при том!..

— Значит, он не ворчит на экономку? — с улыбкой оборвала мужа Нинквэтиль, но по брошенному вскользь взгляду было ясно: вопрос с подвохом.

— Я не интересовалась его экономкой. Мы беседуем о другом. Я, пожалуй, пойду, мне как раз нужно ответить на письмо.

Поднявшись, рассерженная Нэрданель вышла из гостиной и услышала за спиной сначала отцовский шепот, затем его же громкий смех, а затем материно возмущенное «Махтано!»

Конечно, она задавалась вопросом о личности своего нового друга. Лукавством было бы утверждать обратное. Сначала она об этом не думала и считала, что само желание мастера Ф. сохранить инкогнито красноречивее любых домыслов и вообще заслуживает уважения. Он отказался от личной славы и почета, но не гнушается общением с никому неизвестной девчонкой. Это говорило о нем с лучшей стороны.

Но чем дальше, тем чаще она ловила себя на том, что витает в облаках и представляет туманный образ. На том обеде во дворце говорили много глупостей: про внешнее уродство, про увечья, про то, что мастер — женщина. Последнее Нэрданель отмела сразу, а насчет уродств и прочего думать не хотела. Автор таких прекрасных работ и писем представлялся ей столь же прекрасным внешне. Конечно, высокого роста, отменного телосложения; непременно изящные руки с длинными пальцами, красивое лицо с правильными чертами и задумчивым мягким взглядом… Вот взять хотя бы мастера Лорвэ. Со своим спокойным звучным голосом, плавными и уверенными жестами, внимательным взглядом голубых глаз, золотисто-русыми волосами… В какой-то момент Нэрданель поймала себя на том, что в ее мыслях мастер Ф. все больше обретает черты мастера Лорвэ.

— Тьфу. Дура, — оборвала себя на этом постыдном наблюдении Нэрданель и, прикусив для острастки щеку, вернулась к изучению «Истории живописи».

Но усилий хватило ненадолго. Раз за разом она обнаруживала, что снова обращается мыслью к догадкам о личности мастера. В конце концов, решила выбивать клин клином.

Отправив на почте очередное письмо, она возвратилась домой, но против обыкновения заперлась не в студии, а в своей комнате, где вывалила на постель накопившиеся письма. Они были написаны на обыкновенной плотной писчей бумаге, одинаковым, до безличности правильным почерком: строка к строке, буква к букве. В конвертах тоже не было ничего интересного.