Страница 4 из 124
Я так остро ощущал взгляд Орайи, впивающийся в мою спину, когда я перечислял проступки Винсента. Вообще, я постоянно чувствовал на себе взгляд Орайи на протяжении всего этого представления, зная, что она видит меня насквозь.
Но я не мог проявить рассеянность. Вместо этого я позволил своим губам скривиться в отвращении.
— Теперь я сделаю так, чтобы Дом Ночи снова внушал страх. Я верну ему прежний облик.
Каждое «Я» было тщательно подобрано, с каждым предложением напоминая о своей роли.
Я наблюдал, как Некулай произносит ту или иную версию этой речи бесчисленное количество раз, и я видел, как эти вампиры поглощают ее, как котята молоко.
Но как бы ни была хороша моя игра, я не был Некулаем.
Они просто смотрели на меня, и молчание было тяжелым, не благоговейным, а скептическим — и даже немного с отвращением.
Несмотря на знак, корону, крылья, они все еще видели Обращенного раба.
Да пошли они.
Я прошелся по помосту, глядя на них. Я остановился, увидев знакомое лицо — мужчину с пепельно-каштановыми волосами, покрытыми сединой на висках, и пронзительными темными глазами. Я узнал его сразу — быстрее, чем хотелось бы, потому что воспоминания нахлынули непрошеным, яростным потоком. Это лицо и сотни ночей страданий.
Чем-то он напоминал Некулая. Те же жесткие черты лица, и та же жестокость в них. В этом был смысл. Все-таки они были двоюродными братьями.
Он был плохим. Но не самым плохим. Этот приз достался его брату, Саймону, которого, как я заметил, бегло осмотрев комнату, сегодня здесь не было.
Я остановился перед ним, наклонив голову, ухмыляясь уголками губ. Я просто не мог удержаться.
— Мэртас, — любезно сказал я. — Весьма удивительно видеть тебя здесь. Могу поклясться, что мое приглашение было адресовано твоему брату.
— Он не смог приехать, — безразлично сказал Мэртас. Откровенно пренебрежительно. И невозможно было не заметить, как его глаза пробежались по моему телу, как дернулась губа от отвращения.
В комнате воцарилась полная тишина. На первый взгляд, безобидные слова. Но каждый из присутствующих знал, каким оскорблением они являются.
Саймон был одним из самых могущественных ришанских дворян, которые еще оставались в живых, — более того, самым могущественным. Но он все еще был всего лишь дворянином. Когда король призывает, ты, черт возьми, приходишь.
— Правда? — сказал я. — Очень жаль. Что же такого важного случилось?
Мэртас — эта змея, действительно посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
— Он очень занятой мужчина.
Темное, кровожадное удовольствие просочилось сквозь мое осторожное самообладание.
— Тогда, полагаю, тебе придется принести клятву верности от его имени. — Я поднял подбородок и посмотрел на него снизу-вверх, широко улыбаясь, обнажая свои клыки. — На колени.
Я точно знал, что сейчас произойдет.
Саймон и Мэртас верили, что у них есть четкий путь к трону. Они были единственными оставшимися родственниками короля, наверняка, они думали, что после смерти Некулая, Саймон обнаружит на своей коже знак Наследника, как самый старший из ближайших родственников Некулая.
Но, к сожалению, для них и к сожалению, для меня Ниаксия не была такой предсказуемой.
Эти кретины, вероятно, провели последние двести лет, полагая, что знака вообще ни у кого нет. Должно быть, они испытали неприятное потрясение несколько недель назад, когда я раскрыл свой знак, а затем вызвал их в Сивринаж, чтобы они преклонили колени перед Обращенным рабом, над которым они издевались семьдесят лет.
Они не собирались этого делать, и я это знал.
Мэртас не двигался.
— Я не могу, — сказал он.
Можно было ожидать, что по залу пронесется вздох или прокатится ропот. Нет. Толпа молчала. Никто не был удивлен.
— Мой брат клянется в верности только законному королю Дома Ночи, и я тоже преклонюсь только перед ним, — продолжал Мэртас. — Ты не король. — На его губах снова заиграла усмешка. — Я видел, как ты осквернял себя. Я не могу склониться перед тем, кто совершил такое. Как и перед тем, кто стоит на помосте рядом с принцем Кроворожденных.
Осквернял себя.
Какой интересный подход к формулировке. Это было почти чертовски элегантно, то, как он говорил о каком-то несуществующем моральном кодексе, как будто я сам выбрал все, что произошло все эти годы назад, и как будто он не был одним из тех, кто держал меня на привязи.
Я медленно кивнул, обдумывая его слова. Я улыбнулся ему. Теперь моя улыбка была совершенно искренней. Я не смог бы ее подавить, даже если бы захотел.
Жажда крови билась в моем теле с каждым ударом сердца, завладевая им.
И тогда Мэртас заговорил, слова звучали все быстрее, а рука потянулась к помосту:
— Ты говоришь, что освободил нас от хиаджей, но я вижу шлюху Винсента, сидящую рядом с твоим троном.
Его взгляд метнулся через мое плечо. Я знал, что его взгляд остановился на Орайе.
Я знал этот взгляд. Ненависть, голод, желание и отвращение, все вместе.
— Хорошо, если ты хочешь трахнуть ее, — прорычал он. — Но посмотри на нее. Такая нетронутая. На ней ни единой царапины. Все, что тебе нужно, это рот и влагалище. Зачем ты потрудился оставить все остальное?
Моя улыбка исчезла.
Я больше не находил удовольствия в том, чтобы играть с ним.
Все, что касалось этой встречи, я просчитывал, обдумывал. Но теперь я действовал только под влиянием импульса.
— Я ценю твою честность, — сказал я спокойно. — И я ценю честность Саймона.
Я чувствовал себя иначе с тех пор, как Ниаксия восстановила власть Наследника ришанского рода. Я чувствовал, как что-то изменилось во мне с момента смерти Некулая, но мне удалось подавить эту силу, подчинить ее чему-то более легкому и менее привлекающему внимание. Но с той ночи моя магия снова вспыхнула с неконтролируемой силой, словно дар Ниаксии вскрыл новую жилу.
На самом деле это было нечто вроде облегчения — снова использовать магию в полную силу.
Я выпустил ее.
Использование Астериса было одновременно изнурительным и захватывающим. Это было похоже на неистовую силу звезд, прорывающуюся сквозь мою кожу, разрывающую мое тело.
Она прорвалась и через тело Мэртаса.
Комната стала белой, потом черной, затем снова приобрела неприятную резкость.
Тепло разлилось по моему телу. Тишину прорезал тупой СТУК, когда изломанное, раздавленное тело в куче шелка упало на пол.
Свет померк, показав море потрясенных, безмолвных лиц. Я держал голову Мэртаса, черты лица исказились в удовлетворяющем замешательстве. Это было новое для него выражение лица.
Несколько представителей знати в передней части толпы сделали несколько быстрых шагов назад, чтобы избежать лужи черной крови, растекающейся по мрамору. Не было ни криков, ни истерик. Вампиры, даже вампиры-дворяне, хорошо привыкли к кровопролитию. Они не были в ужасе, нет, но они были удивлены.
Может быть, было неразумно убивать брата моего самого могущественного дворянина.
В этот момент мне было все равно. Я не чувствовал ничего, кроме удовлетворения. Я не был создан для всего этого дерьма — выпендрежа, вечеринок, политики. Но для этого? Для убийства?
У меня это хорошо получалось. Мне было приятно подарить его тому, кто этого заслуживал.
Я оглянулся через плечо. Я не знал, почему, но я сделал это не задумываясь.
Выражение лица Орайи поразило меня.
Удовлетворение. Кровожадное удовлетворение.
Впервые за несколько недель я увидел в ее глазах что-то похожее на борьбу. Богиня, я мог бы прослезиться от этого.
Вот и она, подумал я.
И что-то в том, как она смотрела на меня, прямо в мои глаза, словно пронзило насквозь мою маску и мое выступление. Я практически слышал, как она это сказала: А вот и он.
Я повернулся обратно к толпе, шагая назад по ступеням помоста.
— Я — Король Ночнорожденных, — сказал я низким и смертоносным голосом. — Думаете, я буду умолять вас об уважении? Мне не нужно ваше уважение. Мне достаточно вашего страха. Склонитесь передо мной.