Белые пешки

Макс поднял глаза и начал грызть ручку: опять, опять кончились слова, да что ж такое. Все-таки быть первым ужасно, нужно было отдать это право кому-то еще, у кого язык лучше подвешен… ан нет! «Кто писатель? Ты писатель». Писатель, блин… В Великолепной Восьмерке было как минимум две писательницы помаститее, но они прямо сейчас, хихикая, попивали винишко на другом конце стойки под бдительным присмотром курсантки академии МВД, ведьмы, химика, медика и художника. Макс вздохнул.

– Ты пей лучше, – пробасил Зиновий и пододвинул стакан к нему поближе, потом потер лысую, как бильярдный шар, голову. – Чего? Прокрастинируешь?

Макс едва не расхохотался: ну откуда в лексиконе братка – а Зиновий выглядел как типичный браток – подобное слово? И ведь без запинки выговорил. Не скажешь, что большую часть времени беседует с сомнительными личностями или разнимает драки, вспыхивающие у дальнего бильярдного стола. Что может взять двух ругающихся за шеи, ласково столкнуть лбами до кровавых мальчиков в глазах, а потом столь же ласково плюхнуть на стулья и каждому вручить по стакану крепкого. Что его уважают даже уголовники и милиция, раз до сих пор не заставили ни дверь поставить, ни изъять из меню крепкий алкоголь, ни дробовик – может, сувенирный просто? – снять со стены над стойкой. И вот…

– Ничего я не прокрастинирую. – Макс грустно посмотрел в тетрадь, на свой крупный почерк. – Не знаю, о чем писать.

– Обо мнэ-э! – бармен гордо ткнул себя кулачищем-тыквой в грудь.

– О тебе уже есть и, думаю, еще будет.

– Тогда о них! – Он махнул на остальную компанию. Белокурая головка Аси сияла на фоне черных грив Марти и Ники. Лева хохотал так, что зубы едва не светились. – Вы в конце концов… для чего затеяли-то это? Вести общий дневник? Только для потомков?

– Не думаю, – признался Макс, но осадил мысли, как норовистых коней.

– Вот и не думай, а пиши, – важно заявил Зиновий и удалился: кто-то из новоприбывших очень хотел излить ему душу.

Проводив его взглядом, Макс и правда глотнул рома с колой, в который раз страдальчески вздохнул и склонился над страницей. На самом деле… идея у него была. С чего начинается книга? Время, место действия и… герои?

В душе не знаю, что и кто должны тут быть первыми. Может, суровая Ника с роскошной фигурой Лары Крофт и потомственной тягой ловить преступников? Или бестия Марина-Мартина-Марти, с которой они вместе росли и которая на «ты» как с разной паранормальщиной, так и с черными готическими шмотками? Или моя Ася-Асёна-Серпентинка, чьи хвостики в стиле принцессы из «Бременских музыкантов» – просто свет в конце тоннеля, а игра на саксофоне божественна? И вообще, почему сразу дам вперед? Может, первым должен быть я? Макс Гордеев, «мастер, спортсмен и ученый», ха-ха-ха? Это Марти – любительница творчества Стругацких – так меня окрестила, смешав трех героев «Экспедиции в преисподнюю». И это никак меня не характеризует, так как на следующий день она обозвала меня петухом. Нет, с себя начинать точно не комильфо. А вот дамам можно и уступить.

В умных книжках по писательству советуют давать героям пару метких характеристик, а не размазывать описания на километровые абзацы, – чтоб читатель не уснул. Выше я попробовал, так и продолжу. Последняя дама из нашей Великолепной Восьмерки, которую я пропущу вперед, – Сашка. Сашка Пушкина, да-да, так ее и зовут, не сомневайтесь, это не псевдоним. Сестрица моя духовная – русая, кудрявая и в знак мира во всем мире носящая на голове зеленую ленточку. А еще пишет. Сказки пишет… и эх как пишет…

Макс поднял глаза и, кажется, поймал Сашкин взгляд. Не понял, так ли это: подруга отвернулась, они с Асей опять чокнулись пузатыми бокалами с рыжим грузинским вином. У Марти был такой же. Крыс забрал его, хлебнул и перекосился так, будто в него плюнули.

– Ма-акс, иди уже отмечать! – повернулась Ася; голос ее колокольчиком прозвенел в пьяном прокуренном гвалте. Сердце привычно екнуло от нежно растянутой гласной.

– Да-да, я дописываю! – уверил он и опять заставил себя сосредоточиться. Вздохнул: нет, правда, надо было доверить первую запись Пушкиной. Та никогда не боялась неправильно подобранных слов – и может, поэтому с легкостью подбирала нужные.

Сашка, в отличие от меня-дурака, правда ухитрилась вырасти в классного автора. Все доводит до конца, а сюжеты словно с неба берет. Кстати о «с неба»! Асёна и Саша тут написали сборник, «Сказки Заблудших Душ», основанный на их снах, и победили с ним в конкурсе. Летом напечатают. Интересно, когда мои курочки станут звездами, они задерут носы? Здесь должна быть минутка зависти, меня-то не печатают. Но это глупо, я слишком верю в моих курочек (ай!). И к тому же – эй, бедные мои незаконченные, сто раз переписанные книги про космонавтов и рыцарей-эльфов с кошмарными ошибками… – чего меня печатать?

Пока я не самозакопался, переключусь-ка на особей посимпатичнее и поумнее. На Дэна, например. Данилу. Нашего Левитана. Почему Левитан? Это первый художник, которого я вспомнил. Я вообще в художниках не разбираюсь, но Данька талант. И удивительно, как талант умещается в таком… эльфийском теле. Но Дэн не обидится, если я даже ткну его пальцем и посоветую: «Иди качайся, рисовальщик». И не нарисует на меня шарж с ослиными ушами. Это болтовня, что художники – существа мстительные. Некоторые почти святые. На святого он похож: спокойный и упорный. Чего стоит один факт: каждый день Дэн встает в шесть утра, чтобы к занятиям добраться в Москву от Наро-Фоминска. А после школы еще работает в художественном магазине. Носится как бельчонок, но будто и не устает. Впрочем… художники. Кто знает, на каких батарейках они работают?

– Hey, dude[4]. – На плечо легла тяжелая теплая рука; первым в поле зрения попал хромированный «Ролекс», поймавший корпусом свет из потолочного окна. – Меня тут парламентером позвали. Мы же празднуем издание девчонок, нет?

Макс прикрыл текст ладонью, поднял голову и внимательно посмотрел в темные глаза Левки, полуприкрытые длинными каштаново-рыжими патлами. Лева оправдывал свое имя: рычал даже сейчас, когда говорил максимально дружелюбно.

– Да-да, я тут… экспозицию делаю, вот.

– Что? – Широкая, почти прямая бровь приподнялась. Левка был химиком-фармацевтом, с литературой общался формально. Тем более с литературным мастерством.

– Это, знаешь, такая штука, из которой ты узнаешь общую обстановку в книге.

– И какая у нас будет обстановка? – Лева покосился на тетрадь. Опасливо немного.

– Огонь-пожар! – пообещал Макс со смехом и дернул плечом. Левка понял, ладонь убрал. – Сейчас вот тебя увековечу и Кира, остальные все есть уже…

– Жду. – Лева деловито скрестил на груди руки, но глаза отвел – стал наблюдать то за посетителями, то за птицами, пролетающими над окном.

Оно в баре было необычной формы – в виде то ли розы ветров, то ли звезды. Большое, светлое, всегда идеально чистое, хотя, сколько Макс помнил, в баре никто не устраивал генеральных уборок. Зато он почему-то не сомневался: на плане вокзала этого окна нет. А может, нет и самого «Бараньего клыка».

Что ж, мою любовно выстраиваемую четвертую стену беспощадно ломают! А значит, я нагло нарушу порядок и расскажу о Леве, хотя он примкнул к нам последним. Но раз поговорили о Дэне, как не сказать о Леве?

И как только они поладили? Во-первых, один Ленский, другой Ларин, но это спишем на каверзы Сашкиного курчавого предка. Во-вторых, один – художник, другой – сын владельца холдинга, производящего лекарства, иммуноповышающие йогурты и биодобавки. Однажды Лева получит всю эту махину. Но дело в том, что Лева не любит получать, он любит добиваться, а интересуется чем угодно, кроме бизнеса. Отсюда в семье «буржуинов проклятых» вечные разборки: акула побольше, акула поменьше, а мамы-акулы, чтобы всех успокаивать, нет.

Гадать, почему Левка с Дэном дружат по-особому близко, можно вечно, чем и занимается Ларин-батя, Самуил, мать его, Иваныч. Но вы посмотрите на них. Дэн – худой, белобрысый, в вечно измазанных краской джинсах. Левка – по-львиному лохматый, с трехдневной щетиной, не то байкер, не то панк. Черная брутальная куртка – вещь, которая его батю особенно раздражает: он сам до золотых бандитских 90-х носил ее в походы. Сизиф (это погоняло Ларина-старшего поминает иногда отец Марти и его коллеги из ОВД) не любит вспоминать советское прошлое. Акулы вообще стараются не вспоминать времена, когда не имели зубов.

Ладно, расфилософствовался опять. Пора заканчивать. Осталась одна неординарная личность, которую так просто, в двух словах, и не опишешь. Кирилл Романов. Он же Крыс.

Что о нем сказать? Странные глаза цвета красного дерева и цинизм, цинизм, цинизм. Вот правда, он не обидится. Впрочем, однажды моя мама, литературовед по образованию, сказала: «Все врачи – гуманнейшие на свете циники, и Чехов тому первый пример». С Антоном Палычем я знаком не был, но в отношении Кирилла, который будущий врач-реаниматолог, точняк. Он вообще вроде… клевый. Его любит Марти. И он любит Марти. Я их отношения не совсем понимаю, с другой стороны… может, у такой «дружбы с привилегиями» свои фишки. Я-то консервативен. И так или иначе люблю всех друзей. Пусть и без привилегий! Вот как-то… так. Боже, уже хочется все переписать.

4

Эй, чувак (англ.).