Страница 9 из 13
Китайское барахло. Додумались же разместить размер так глубоко.
– Что за… кринж4? – слышу от двери.
Блииин!
Оборачиваюсь и подпрыгиваю на месте. Бархатов передо мной во плоти. Морщит лицо в отвращении и протягивает долгое «эээ». А я немею. Буквально голос пропадает, и все тело цепенеет.
Капец я везучая!
Так и хочется взорваться, но у меня только пульс подскакивает. Сердце бешено бьется о ребра, аж грудная клетка трещит.
Какой стыыыыд…
– Зачем ты нюхаешь мои кроссовки? – выдает Бархатов, отойдя от шока. Лицо становится ровным, но морщинка на переносице не разглаживается до конца.
– Я их не нюхала! – отскакиваю к окну. – Я все сейчас объясню…
А у самой в голове перекати-поле. Причем такое безмятежное, будто ситуация вовсе не аховая. Мозг в самый нужный момент отключился. Только сердце работает, как заведенное, почти жужжит от невыносимого ритма. Ладони уже мокрые. И по позвоночнику стекает неприятный холодок. Кажется, я такой стыд не испытывала, даже когда Анжелика застукала меня с силиконом.
Бархатов склоняет голову набок. На его висках и шее блестит пот. Белая майка оголяет упругие плечи и мускулистые руки полностью. Они жилистые, схватят – не отпустят, по ощущению.
– Что ты вообще делаешь в мужской раздевалке? И ты не из нашего класса.
Он движется на меня, а я упираюсь в подоконник и дрожу, прижимая его кроссовок к груди. Ожидаю его приближения, как неизбежной кары. Но глаза закрыть не могу, даже не моргаю, таращусь на него всем своим страхом.
– Ты вроде с моей сестрой в драмкружок ходишь, не? – Бархатов сужает взгляд и останавливается в целом шаге от меня. Руки к моей шее вроде не тянет.
Я медленно киваю и сухо сглатываю. Он меня знает?
В эту секунду в раздевалку заваливается целая толпа парней. Мокрые от пота, разгоряченные, они обсуждают прошедшую игру, но видят мое испуганное лицо и застывают. Все как один замолкают и застревают в проеме.
Бархатов оборачивается. Я хлопаю ресницами.
– Па-а-ардон, – первым не выдерживает Дегтярев и плохо скрывает смех, впечатывая подбородок в шею.
– Вот куда ты убежал, окаца, – вскрикивает кто-то из толпы. – С девушкой уединиться.
Уши у меня еще минуту назад сгорели, поэтому сейчас я просто остываю. А у Бархатова они краснеют, как и щеки.
Он не отвечает на смешки, переводит суровый взгляд на меня и, схватив за локоть, выводит из раздевалки. Парни перед нами расступаются, как воды Красного моря перед Моисеем. Сразу несколько одобрительно свистят вслед, а потом разражаются гоготом, когда мы заворачиваем на пожарную лестницу.
Здесь никого нет, зато холодно. Свежий ветер – самое то сейчас. Я чуть не задохнулась. От стыда, от смущения, от страха и от духоты. На Бархатова боюсь поднимать взгляд, потому что до сих пор не придумала разумного объяснения своему поступку.
Господи, нюхать чужие кроссовки – как это вообще объяснить? Реально, кринж.
Он скрещивает руки на груди. Так выглядит мощнее, как будто специально хочет продемонстрировать свою потенциальную опасность. Я совсем маленькая рядом с ним, даже на танкетке. Чтобы посмотреть в его глаза, задираю голову.
– Ты их украсть хотела? – Бархатов кивает на кроссовок, в который я вцепилась мертвой хваткой. – А нюхала зачем? БУ-шность проверяла, насколько свежие?
– Что?! – это меня уже возмущает. Голоса минуту назад еще не было, а теперь он вырос до сопрано. – Да за кого ты меня принимаешь?
– А за кого тебя принимать?
Я теряюсь, моргаю и опускаю взгляд.
– Ну, точно не за воровку, – бормочу уже спокойно и тихо.
Меня сильно оскорбляет такое предположение. Да, я бедная, но не настолько, чтобы обкрадывать других.
Хотя, пожалуй, ему пришло на ум самое правдоподобное объяснение ситуации. Действительно, что тут еще подумать?
Я ежусь от холода. Ветер пробивается порывами под юбку и за шею. В капронках уже прохладно. А Бархатову после физкультуры, кажется, жарко. Лицо еще красное. Я впервые вижу его без бейсболки. Под ней волнистые волосы темно-русого цвета. Спереди они длиннее, а сзади и по бокам – короткий ежик. Справа выбрита нота. Однако, модник.
– Тогда что это было? – внимательный взгляд не отпускает.
Щупальца стыда сжимают мне шею и грудь. Голос опять ломается. Я пытаюсь вздохнуть глубоко, чтобы выиграть время, и то не получается.
– Просто… я…
Ну же, соображай. Креативь. Напрягись. Спасайся.
– Просто… мне… понравились твои кроссовки, и я захотела подарить такие же своему парню. Хотела узнать бренд. Вот и все.
Бархатов успевает трижды моргнуть, прежде чем усмехнуться. Он выдергивает из моих рук кроссовок и показывает вид спереди. На язычке четко нарисована пантера в прыжке – логотип «Пумы».
– По-моему, для этого не обязательно их нюхать.
– Да не нюхала я их! – не выдерживаю и вскрикиваю.
Лицо опять заливается жаром. Уши щас отвалятся. Я их прижимаю к голове, будто это поможет. Они только горячее становятся. Благо ветер их тут же остужает.
Бархатов всматривается в меня несколько секунд. Сердитость постепенно сменяется улыбчивостью.
– Или ты фанатка моя? В ТикТоке на меня подписана? – ухмылка растекается по квадратному подбородку.
– Что?!
– Да ладно, не стесняйся. Я довольно известный диджей в узких кругах, – он рисуется, закидывая волосы набок свободной рукой.
Даже сквозь смущение мне смешно. Едва сдерживаю порыв расхохотаться. Бархатов, кажется, этого не замечает.
– Если ты хотела украсть кроссовок, чтобы поставить на фанатский алтарь в своей комнате, то простительно. Это все объясняет. Так и быть. Держи.
Он сует мне кроссовок обратно в руки. А я уже не беру. Просто столбенею от такой наглости. И тщеславия. И даже не знаю, что делать. Как-то очень не хочется записываться в его фанатки, но и правду выдать не могу. Анжелика меня убьет, если выдам ее. Все же эта версия лучше, чем быть воровкой.
В итоге сдаюсь.
– Ладно, думай что хочешь, – и принимаю кроссовок.
Бархатов усмехается и обнимает меня за плечи по-товарищески.
– Малышка, я все понимаю, я твой кумир, мечта твоих мечт, но не надо до такого безумия опускаться. Повзрослеешь, поймешь, что фанатская любовь – это глупость. Ты симпатичная, встретишь нормального парня, будешь счастлива. Сильно не страдай.
Он трет мне плечо утешающе, и мы входим обратно в школу. Шум коридора накрывает меня волной. Я как будто ото сна пробуждаюсь. От кошмара. Отпрыгиваю от Бархатова и убегаю прочь. Только прибегая в класс, понимаю, что до сих пор держу его кроссовок. Слава богу, в классе никого уже нет.
Какой кринж.
Глава 7.
Успокоение ко мне приходит спустя полчаса возни с платьем. То есть будущим платьем. В мастерской драмкружка есть удобное зеркало. Я верчусь перед ним, пытаясь придумать интересный и простой фасон. Но мне все не нравится, потому что мысли постоянно возвращаются к сегодняшнему позору.
Господи, кажется, это мой удел – вечно плошать и выставлять себя идиоткой.
Одно утешает, что Бархатов не Валентин. Он, в принципе, в этом году окончит школу, и мы с ним никогда больше не увидимся.
Ну, да. Тут еще весь год впереди, считай, но это лучше, чем жизнь. Пусть мнит себя суперзвездой и тешит самолюбие. Мне не жалко.
Ты симпатичная, встретишь нормального парня, будешь счастлива.
Хм, какой мудрец.
Сильно не страдай.
Тоже мне.
Ты симпатичная.
Хм.
Ты симпатичная.
Он реально так считает? То есть я совершенно незнакомому парню, да еще с таким самомнением, кажусь симпатичной?
Воодушевление во мне просыпается на секунду. Но тут же трескается.
А, нет. Это, наверное, было просто утешением.
Я срываю с себя тюль, перемотанный по много раз не так. Хочу беситься, но просто валюсь в кресло-мешок рядом.
Двери мастерской открываются. За ними Ксюня. Она улыбается радостно, совсем по-другому, не как обычно.
4
Кринж – англ. Cringe – неловкость, нечто странное, порой до жути.