Страница 7 из 8
Глава 4. Оберег
– Коркаму́рт[25], – негромко позвала Обыда, набрасывая на плечи шаль. – Корка!
Домовой отделился от тени, выглянул из-за угла. Уставился на хозяйку, блестя глазами, отражавшими месяц.
– В лес схожу за основой для оберега, – сказала Обыда. Покосилась на печку, на которой спала Ярина. Велела: – Если до моего прихода проснётся, проследи, чтобы всё ладно было.
Коркамурт сонно кивнул.
– Накормишь. Подскажешь, если что. К чернодвери не подпускай.
Домовой снова кивнул, побрёл обратно в свой угол.
– Что молчишь-то? Молчуном решил стать, как Утро Ясное?
– А чего отвечать-то? – проворчал Корка. – Понял я. Чай не в первый раз.
– Чай не в первый, – задумчиво согласилась Обыда, глядя, как домовой собирает вокруг себя одеяла, укладывается, вздыхает. – А чего не в подполе-то ночуешь? Чего в избе решил?
Коркамурт повёл плечом. Буркнул:
– Холодно. Да лохматая та всё ночами из-под земли скребётся.
– Вот пуны́ выро́с[26], – сердито прошептала Обыда. – Давно бы сказал. Отважу её, как вернусь. Ну, спите…
Бросила быстрый взгляд на тихую сумрачную избу, прикрыла дверь и шагнула в ночь.
Неблизко было идти. Холод обвивал руки, клонило в сон, и глаз уже был не таким острым, как прежде. Сколько так хаживала, основу искала – и с каждым разом всё сложней ночью пешком по лесу становилось; а вместе с тем всё легче было расслышать лесные шорохи, разглядеть заветные знаки, и не надо было уже шептать, созывая змей, – сами ползли, шуршали в траве под ногами, указывали дорогу.
Обыда опустилась в траву на берегу Ужова ручья. Протянула руку и тотчас почувствовала, как влажное ледяное тельце скользнуло в ладонь. Осторожно сомкнула пальцы и медленно, держась за старую липу, поднялась. Ужик в ладони затих, не шевелился. Крохотный совсем, как раз по руке будет.
Самое простое сделала. Теперь можно, не торопясь, не приглядываясь, идти вглубь леса. Где захочет Ночь Тёмная, там и покажется.
Лес редел. Путались, расступаясь, ветки. Звёзды проглядывали сквозь кроны. Обыда шагала, подмечая новые ростки, обходя нарождающиеся озёра. Вспорхнула из-под ног ночная птица, потянуло сквозняком – тени скользили к избе. Зашуршало в траве; не то мышь, не то запоздалый акша́н[27].
Наконец, когда в далёких прогалинах начал уже сереть воздух, навстречу шагнул молодец – черноглазый, весь в чёрном, с чёрным конём.
– Здравствуй, Обыда.
– Здравствуй, Ночь моя Тёмная. Догадался, поди, зачем звала?
Молодец качнул головой. Обыда показала ему ужа на ладони:
– Оберег хочу ученице новой сделать.
– Снова из ужа да из паучьей травы? Что-то не помню я, чтоб помогло это прежним твоим девочкам.
– Вот потому и хочу не так сплести, как раньше, а твоей помощью заручиться. Ну и братьев твоих… – Обыда протянула замершего ужа Ночи. – Хочу, чтобы каждый своё колдовство в оберег вложил. Чтобы и утром, и днём, и ночью ваша защита с ней была.
– Это-то несложно, – откликнулся Ночь Тёмная. – Вот только правда ли веришь, что поможет?
– Не твоя забота, Ночка! Твоя – лошадку водить и делать, что хозяйка Леса велела.
– Как скажешь, яга, – насмешливо кивнул Ночь.
Подставил ладонь в шёлковой перчатке. Уж доверчиво переполз, свернулся петелькой, как Обыда, бывало, время сворачивала да возвращала, когда не успевала что или когда ученице надо было урок усвоить. Ночь поднял ладонь к лицу и дохнул на ужа. Блеснул в глазках-бусинах, совсем как намедни в глазах Коркамурта, месяц, и змейка застыла. Ночь вернул окоченевшее тельце Обыде. Подозвал коня, запрыгнул в седло. Спросил:
– Про Пламя-то объяснила новой ученице? А то ведь заглядится, как Марийка, подумает, что осилит приручить, да шагнёт не глядя.
– Рано ей пока. Время придёт – объясню, – сухо ответила Обыда. – А тебе не пора ли ехать ещё, Ноченька?
Ночь обвёл взглядом поляну; мрак редел, ярче разгорались барбарисовые гроздья, на Передних полянах всхрапнул уже конь Утра.
– Пора, – ответил Тём-атае. – Да и тебе пора придёт всё ей рассказать, как ни оттягивай.
Сказал – и растворился во тьме. Только затих цокот копыт, как брызнуло из-за кустов первое золотое солнце и выехал статный всадник на белом коне, весь в белом. Одной рукой он держал поводья, другой вёл над цветами, разворачивавшими к нему росистые лепестки. Увидев Обыду, кивнул; повеяло от него прохладой, как от скошенной травы.
– Ранёхонько ты.
– Здравствуй, Утро моё Ясное. Помощь твоя нужна. Перво-наперво хорошо бы, чтоб с ученицей новой моей ты познакомился.
– Вот уж не проси, – покачал головой Утро, запахивая кафтан. – Придёт время – и так встретимся. Знаешь же, не люблю я лишний раз с чужи…
– Не чужая она, – строго оборвала Обыда.
– Вот четырнадцатую весну проживёт – тогда посмотрим. – Утро похлопал коня по холке, тот негромко заржал; ему вторили проснувшиеся горихвостки.
– А чтоб дотянула до тех пор, помоги-ка мне, – протягивая Утру ладонь, велела Обыда. – Попроси ужа в кольцо замкнуться.
Утро пригляделся к мёртвой змее, в чёрных чешуйках которой поблёскивал ясный свет. Развёл руками:
– На него Ночь дохнул. Мне его не оживить.
– Я разве навсегда оживить прошу? Оживи на миг-другой, попроси, чтоб в кольцо замкнулся да умер снова.
– Зачем тебе это, Обыда?
– Основа это для оберега Ярине. Ночь умертвил, ты оживишь, а День затвердит накрепко. Я потом паучьей травой оплету, и будет девке защита в лесу в любую пору.
Утро молча взял змейку. Совсем как Ночь, поднёс к лицу, дохнул на тельце. Змеиные глаза блеснули, ужик поднял голову, извернулся кольцом и застыл. Утро отдал кольцо, коротко поклонился и поскакал дальше по лесу, ведя за собой рассвет.
А в избе тем временем проснулась Ярина. Села на печке, огляделась, обнимая себя за плечи. Позвала тихонько:
– Обыда!
Никто не откликнулся – только била ветка в окно, где-то капало, и скреблось что-то то ли в стену, то ли под полом. Ярина поджала ноги, завернулась в одеяло. На дворе едва занимался свет, а в избе ни одной лучины не горело, ни одной свечки. Всё серое да чёрное, серое да чёрное, сумрачное, туманное…
Закряхтел кто-то под лавкой. Ярина забилась в угол.
– Не пужайся, – прошептали снизу. – Домовой я.
– Ты тут откуда? – вытаращилась Ярина на лохматого старичка в белой рубашке.
– Живу я тут, – проворчал старик.
Ярина подалась вперёд и разглядела, что старик едва ли больше неё самой. Чуть успокоившись, спросила:
– Почему я раньше тебя не видела? А Обыда где?
– Я на глаза зря не показываюсь, – с достоинством ответил старик. – А Обыда в лес пошла, ужа тебе на оберег искать. А мне велела за тобой приглядеть, коли рано проснёшься. Проснулась, что ли? Или ещё будешь спать?
– Проснулась, – ответила Ярина. – А ты… точно домовой? Не та… болотная?..
– Какая ещё болотная? – замахал руками старик. Суетливо влез на лавку, принялся, не глядя на Ярину, складывать уголок к уголку свои тряпки. – Никаких болотных тут нет. Коркамурт я. Коркой можешь звать. Давай слезай, раз проснулась.
– Точно? А то ведь… Похож ты на неё.
– На кого похож? – ещё пуще заворчал Коркамурт. – Нянь понна́ [28], домовой я! Всё, хватит болтать, слезай, завтракать будем. Авось перепадёт домовому масличка.
Ярина сползла с печки, схватила с лавки сарафан. Коркамурт тем временем выставлял на стол горшки, чашки.
– Вот тут, значит, малинка. Вот тут хлебушек. Вот тут кисель.
– Кисель вечером пьют, – с сомнением протянула Ярина.
– Нигде такого правила не писано, – быстро сказал Корка. Оглянулся на Ярину, облизнул ложку. – О-ох, вкусно-то как! Ӟеч[29]. Так, а тут у нас, значит, медок… Вот сейчас намажем хлебушек сметанкой, медочком польём, будет хорошо!
25
Коркаму́рт (здесь также Корка) – в удмуртской мифологии домовой.
26
Пуны́ выро́с (удм.) – собачья повадка; ругательное выражение.
27
Акша́н – в удмуртской мифологии злой дух сумерек.
28
Нянь понна́ (удм.) – хлебом клянусь! Фрагмент одной из самых убедительных удмуртских клятв.
29
Ӟеч (удм.) – здорово, хорошо; молоде́ц.