Страница 6 из 8
– Не хочу обжигать, – всхлипнула Ярина.
– Хочешь, чтоб он так до самой ночи скакал, тебя развлекал?
– Нет…
– Так прогони! Всякому спуск давать будешь – сама спустишься ниже некуда.
– А по-другому можно? Не горохом?
– Можно. Пламенем можно.
– Нет! Не пламенем! Просто прогнать, чтобы не больно…
– Ишь, жалостливая нашлась, – поморщилась Обыда. – А ну, сейчас же давай! А то сама тебе всыплю!
Ярина зажмурилась и махнула рукой. Золотые мотыльки сорвались с пальцев, роем полетели коню в морду. Тот заржал, взвился. Засмеялся всадник. Один из мотыльков сел ему на шапку, расправил крылья и замер, как янтарная брошь. Всадник махнул рукой – брошь сверкнула, поймав солнце, – пришпорил коня и плавно поворотил к лесу. Шаг, шаг… А следующего и не было: конь взмыл в воздух, оставляя за собой жаркий ветер и отзвук лета – горячий, малиновый. Миг, другой – и след затянулся, снова всюду стояла осень, а День Красный яркой точкой алел над верхушками сосняка.
– Спуску им не давай, – повторила Обыда, отпуская Яринину руку. – Ты хоть и мала ещё, а здесь, со мной жить будешь. Все Лесные знают: с ягой шутки плохи. Но пока силу твою не почувствуют, так и будут колобродить. Вставай. Что как куль развалилась? Некогда нам с тобой сидеть. День долог, а век короток.
– Сил нет, – прошептала Ярина.
– Зато в следующий раз рассчитывать будешь. Я тебе что говорила? Горохом всыпь. А ты бабочек натворила, на красоту потратилась. Грошовая это красота, Ярина. Поднимайся. Я пироги рябиновые напекла, поешь – полегчает. Чёрточки-то тебе показывать?
– Да…
– А нитку кто в иглу вденет?
Волоча ноги, добралась Ярина до избы, взобралась на лавку.
– Ешь. – Обыда поставила перед ней пироги, плеснула в чашку розового отвара. – Пей. – А сама уселась на короб у печи и принялась стягивать лапти.
С каждым глотком прибавлялось сил, с каждым куском становилось теплей, спокойней. Ярина неуверенно улыбнулась, потянулась к плошке с вареньем, выглянула из-за самовара и остолбенела: заметила, что стопы у Обыды вывернулись задом наперёд – сзади пальцы, спереди пятки.
– Что у тебя с ногами?!
– Нашла чему дивиться, – пробормотала Обыда, проворно вытягивая из воздуха шерстяные онучи[21]. Глянула на Ярину, перевела взгляд на сброшенные серые обмотки – по сукну пробежала искра, мигнула оранжевая змейка, и тотчас онучи обратились в жирный чёрный прах. Обыда прошептала что-то, и пепел развеялся по ветру.
– Это зачем? – всё изумлялась Ярина.
– Это день пройденный, – ответила Обыда. – Ты, пока мала, бегай как хочешь. А как постарше будешь, так же придётся делать. А то каждый день за собой волочь – далеко не уйдёшь. Наелась?
– Наелась…
– Вот и славно. Иголку-то подбери. Вон, на полу так и валяется. Никогда больше так не оставляй.
– В ногу вопьётся? – понимающе спросила Ярина.
– В ногу-то ладно, – криво усмехнулась Обыда. – Из ноги и вынуть можно. Хуже, если в руки чужие попадёт. Видела, студенистый такой приходил, зелёный, пока ты во дворе сидела? Это Вумурт, хозяин вод. Вроде и толковый, а вроде и бестолковый. Его-то я приучила в избе ничего не трогать, не баловать. А вот другие… Те же русалки его – суетня, сало! Что блестит, всё норовят схватить. Как выскочат на берег, как патлы свои разложат… Зимой ладно, от проруби далеко не отходят, а летом их волосы с травой запросто можно попутать. Они туда вплетают цветы-ягоды, а ты пойдёшь собирать, ягодка за ягодкой, так до самой воды и дойдёшь, не заметишь, как утянут.
– Ай!
– Что – ай? Не зевай! – погрозила пальцем Обыда, завязав верёвочку поверх онуча. – Никогда за русалками не ходи. И Мунчому́рта[22] не слушай. Он плачет, как дитятко, жалобно-жалобно, а сам живёт за каменкой в бане, ждёт, когда подойдёшь. Тут же утащит, сглазит и кипятком обварит.
Ярина молча съёжилась, побледнела.
– Да, глазастая, – усмехнулась Обыда, – в Лесу не зевай, тут что ни травка, то загадка, иголка в чужих руках чужую силу удваивает. А в Хтони – тем более. Ну да про это тебе пока не надо. Иголку нашла?
– Нашла, – пискнула Ярина. – А ты-то их не боишься всех?
– Чего мне бояться, – пожала плечами Обыда. – Я тут яга, хозяйка. Я для того тут и есть, чтобы Лес жил справно, чтобы отсюда туда не шныряли, а оттуда – сюда. А ты присматривайся, на ус мотай, не зевай, не бойся никого – никто тебя и не тронет. Нитку бери. Вдевай. Шустрей! Острый глаз, молодой, нечего копошиться.
Альбинка-то половчей была.
– Теперь сюда втыкай. Ровно с центра начинай вышивку, всегда, какой бы узор ни задумала. В сердце никогда пусто не должно быть, а иначе всё напрасно. А дальше узор как цветок распускай: от серединки лепестки, листики, стебель. И корнем всегда уходи обратно к сердцу. Вот так надо замыкать.
А пальцы-то всё же проворные.
– И чтобы с изнанки не было ни стежочка лишнего. Чтобы лицо от изнанки ни за что не отличить.
Даже не спросит почему. Неужто такая нелюбопытная?
– Любое шитьё, в которое ты колдовство вкладываешь, оживает. Вот как луг в капле росы отражается – так весь мир, все силы, которые ты зовёшь, собираются в пяльцах. И если у тебя лицо с изнанкой хоть в узелочке не совпадёт, то и мир со своей изнанкой разойдётся.
Слушает внимательно. Тихонькая…
– Потому узлы нужно делать аккуратные, невидимые. Скрывать в самом полотне. С первого раза ни у кого не выходит, так что, как первые знаки вышьешь, не расстраивайся, если криво получится.
– А если с изнанкой не совпадёт? – раскрыла наконец рот Ярина. – Плохо же. Боюсь.
– Заладила – «боюсь-боюсь». Нельзя тебе никого бояться, пусть и мала ещё. На первый раз я тебе особую иголку дала, она сама всё поправит.
– Почему всегда такой иголкой шить нельзя?
«Хоть бы одна об этом не спросила», – с усмешкой подумала Обыда. Ярине ответила:
– Потому что пальцы от неё горят, сердце колет и глаза слепит. Если в одном месте проще получается, в другом труднее. Это и есть Равновесие. Оно во всём, всюду. Даже если кажется, что ушло, отступило, покинуло и тебя, и мир, – оно всё равно есть, вернётся и всё по местам расставит.
Ярина вздохнула, задумавшись.
– Стежок вот так клади. Не длинный и не короткий. И все стежки чтобы один к одному. Узел вот так вяжи. Понятно?
– Нет.
Надо же! Призналась.
– Ну, смотри ещё раз. Теперь понятно?
– Не-а.
– Ну, ещё раз показываю, последний. Молодец, что сказала. Не стыдно не знать – стыдно не стараться узнать. Крепко запомни и всегда спрашивай, прежде чем кашу заварить.
Может, и правда выйдет толк.
– А давай уже шить будем? Вот как тогда на одеяле чёрточки серебристые. – Ярина потянулась к пяльцам, схватила и выронила.
А может, и не выйдет.
– Вот ещё что запомни, Ярина. Не только в игле дело, а ещё в самом полотне. Всякого полотна на всякую мастерицу заранее отмерено. Можно, конечно, взять неудачную вышивку да сжечь. Но так полотна не напасёшься, и может статься, что на важное, на самое нужное не хватит. Поняла?
– Поняла. Давай шить скорей!
– Ну давай, что ли, – тяжело вздохнула Обыда.
Непростое это дело – два десятка девчат шить выучить. У этой хоть руки дырявые, да глаза горят. И то легче.
– Что ты шьёшь? – тем же вечером спросила Ярина, завистливо глядя, как ловко плывёт в умелых руках игла.
– Дырпу́с[23]. Дырпус это, глазастая.
– И какое у него колдовство?
– Да почти и никакого. Повесим на стену, удобнее будет день узнавать. Из дерева календарь больно тяжёлый, а тряпка лёгонькая.
«Да почти и никакого». Слукавила Обыда: много позже, под самый конец года, Ярина выглянула в окно и оторопела – всё сложилось в ту же картину, что яга вышила на дырпусе. Двор, и лес, и далёкие поляны… А вверху, по небу, разложенному на лазурь и серебро, катилась соломенная телега, сидя в которой Инма́р[24] плёл новое колесо.
21
Онучи – замена чулок под сапоги и лапти, длинная, широкая полоса ткани для обмотки ноги до колена.
22
Мунчому́рт – в удмуртской мифологии хозяин бани, банник.
23
Дырпу́с(удм.) – календарь.
24
Инма́р – верховное божество в удмуртской мифологии. Демиург, творец всего хорошего и доброго.