Ясновидец Пятаков

Служба стала тяготить капитана Темчинова после того, как он в составе подразделения несколько раз принимал участие в мероприятиях по ликвидации незаконных вооружённых формирований и привык без особенных эмоций стрелять в живых людей, наблюдая при этом, как они становятся мёртвыми. Причём тяготила служба Лёху не тем, что приходится стрелять и наблюдать, а тем, что приходится делать это за очень скромную зарплату. Он как раз собирался жениться, и страстное чувство к избраннице толкнуло его на кардинальную смену рода деятельности. Он уволился из армии и основал ЧОП, частное охранное предприятие «Легион». Охраняли народившийся дикий бизнес от самого себя и других таких же чопов.

Очень скоро «Легион» превратился в обычную банду, каковыми в те годы являлись все без исключения охранные предприятия. Ну, разве что побольше других, потому что тогда наступил период укрупнения, то есть слияния организованных преступных групп в организованные преступные сообщества. Лёха Темчинов, обладая жёстким характером, пугающей физической силой и прикладными знаниями-умениями, собрал под эгидой «Легиона» несколько охранных фирм и сделал их боссов своими заместителями.

Дисциплина в банде, пардон, на предприятии поддерживалась и рублём, и страхом. Подопечные предприниматели исправно оплачивали свою безопасность, денег было много, и Лёха не жалел их для своих людей. Но за разгильдяйство, халатность, а тем более за невыполнение поставленной задачи виновных выгонял сразу и без выходного пособия. Когда начались трения, а потом и вовсе войны между бандами, появились первые со времён армейской службы настоящие враги. Мало того, появились и первые предатели. И к тем и к другим применялась только одна мера воздействия – физическое уничтожение. Тогда-то Лёху и прозвали Чингисханом. За непреклонную жестокость, интуицию и спокойствие. Ну и за рыжую щетину на подбородке.

Лёха любил оружие, знал его и умел применять. Он не боялся и не стеснялся это делать. Понимал так: если он за деньги охраняет чей-то бизнес и ему официально дано оружие, значит, наступит момент, когда это оружие поможет ему отстоять свои деньги. Как в армии, только без фальшивого патриотизма и бесплатной любви к родине. Просто работа, ничего личного. И Лёха первым показал пример решения проблем своим товарищам по работе, собственноручно расстреляв из трофейного стечкина двоих главарей конкурирующей охранной фирмы, которые на переговорах пригрозили ему войной. Всё прошло довольно гладко, без свидетелей, он вывез трупы за город и утопил в болоте. Он всегда тщательно продумывал подобные акции.

Авторитет его сильно укрепился, появились надёжные помощники из числа приближённых. Молодые сильные мужчины любят делать вид, что не боятся крови, и потому она вскоре потекла… если не рекой, то ручьём уж точно. Все быстро к ней привыкли и уже не искали других выходов из сложных ситуаций, кроме физического устранения лиц, ставших помехой в делах. Лёха старался не запоминать жертвы, не вести «благородный счёт», как это делали его подручные, подражая древним викингам. Он реагировал на убитых просто, без эмоций. Относился к ним как к солдатам противника, павшим на поле боя. Примерно то же думал он и о своих потерях, произнося скупые и тяжёлые слова прощания на похоронах легионеров и унимая рыдания их родственников с помощью денег.

От работы отдыхал он не с семьёй, не на курортах, а на рыбалке с удочкой. Красавица и умница жена, по его равнодушным наблюдениям, со временем стала любить его деньги намного больше его самого, маленькие дети были ему неинтересны и резко утомляли. Заграница надоела очень быстро. Казино с их костями, рулеткой и дамами пик его не интересовали, и вообще игра не волновала ему кровь. Адреналина хватало на работе. Театру не сопереживал. Книжки, правда, читал, однако не так часто, как хотелось бы: в городе семья мешает, а ездить каждый вечер в загородный дом, чтобы насладиться «Пирогами и пивом» или «Женщиной французского лейтенанта», у него не хватало времени.

Он любил исчезнуть на денёк и посидеть один у костра на берегу озера, наблюдая вечернюю зорьку. Ему нравились тишина и глушь, малюсенькие крючки, легчайшие поплавки из птичьих перьев, игрушечные бамбуковые удочки. Он ловил только мелкую рыбёшку и тут же выпускал свои трофеи обратно в воду. Уху не варил. Наблюдал, как полосатые окуньки и серебристые плотички удирают из его пальцев в заросли водорослей, иногда теряя бисер чешуи.

Несколько лет подряд продолжались эти его краткие отлучки, одиночные передышки в делах и делишках. Хоть бизнес и рос вместе с кладбищем врагов (которых не становилось меньше), хоть копились деньги и долги, однако вместе с ними росла мутная тревога и накапливалась усталость. Кровавых мальчиков в глазах, конечно, не было, но радоваться жизни стало трудно. Точнее, вовсе невозможно, несмотря на материальное благополучие. Он видел, что все, с кем он пересекается по бизнесу и вообще по жизни, делятся на тех, кто боится его и ненавидит, и тех, кто улыбается ему за-ради его денег. Сыновей упустил, ими занимались специально нанятые воспитатели. С женой по взаимной договорённости подписали брачный договор. Человеческих отношений не осталось.

А потом была последняя рыбалка.

Как обычно, он сидел над песчаным обрывом у реки, под сосной, в своём рыбацком кресле. Было тихо и тепло, летний день клонился к вечеру, но клевало не часто. Чаще носом клевал сам Чингисхан. Шорох в ветках заставил его вынырнуть из дрёмы. Поднять к плечу приклад ружья, небольшого помповика, всегда стоящего у подлокотника, и застыть в напряжении. Ещё один шорох, и он поймал на мушку белку, бегущую по стволу сосны. Когда он понял, что тревога ложная и можно не стрелять, было поздно – он уже нажал на спусковой крючок.

В тишине леса бабахнуло так, что колокола загудели у Чингисхана в ушах, хоть по многолетней привычке он и успел приоткрыть рот перед выстрелом. Что заставило его выстрелить? Охотничий инстинкт, весёлое и неодолимое желание убить? Откуда оно, с-сука, берётся, ведь ни мяса, ни шкуры? Обругав себя за глупость, он поднялся из кресла и подошёл взглянуть на добычу. Он знал, что не промазал, но белка была ещё жива. Она лежала под сосной на рыжей хвое и дрожала. Кровь от пробившей её дробины выступила каплей на светлом животе и вытекала изо рта на мордочку. Чёрный глаз блеснул искоркой в вечернем солнце.

Чингисхан сморщился от жалости и от досады, наклонился и протянул руку, чтобы поднять раненого зверька. Тот слабо зарычал и пискнул от боли. Двигаться он уже не мог, но и не умер ещё. Резонанс этого слабого писка стронул внутри Чингисхана ледяную лавину. Его зазнобило. Лёха вдруг увидел – ухо у белки тоже порвано дробью. «Ну что, герой, доволен?» – услышал добытчик свой собственный голос внутри головы, и ему стало остро больно в солнечном сплетении. Он с трудом выпрямился, не отводя взгляда от плачущего, умирающего, но не сдающегося существа, вдохнул и резко ударил себя правым кулаком в лицо. Потом изо всей силы левым и снова правым. Пошатнулся, мотнул головой, выплюнул на штаны кровь из разбитого носа и рта. Заплакал в голос, как трёхлетний ребёнок. Вместо того чтобы вытирать кулаками слёзы, он пытался выдирать на голове волосы. Но те были слишком коротки, и он только царапал скальп ногтями.

Наконец белка перестала дрожать и затихла. Не переставая всхлипывать, задыхаясь, стрелок побежал к своему рыбацкому креслу и по пути со всего размаху хватил ружьём по сосне, растущей рядом. Помповик с треском разлетелся на две части, приклад плюхнулся в реку, а ствол остался у Лёхи в руке. Лёха швырнул его следом и рывком открыл свой рюкзак. Выхватил из него защитного цвета полотенце и жестяную коробку с патронами. Полотенце сунул за пазуху, а патроны из жестянки вытряхнул с обрыва в воду и бегом вернулся к мёртвому зверьку.

Белка была мягкая и ещё тёплая, даже какая-то горячая. Леха осторожно обтёр её от крови полотенцем, потом полностью завернул в него, как куклу в игрушечное одеяло, стараясь, чтобы ей было тепло и удобно, и уложил в коробку. Тихонечко защёлкнул. Он не мог оторвать взгляда от этой коробки и судорожно глотал кровь, наполняющую рот из рассечённых о зубы губ и щёк. Стоя на коленях, он вы́резал ножом квадрат мха, отложил его в сторону и руками быстро выкопал между корнями довольно глубокую яму. Осторожно опустил в неё коробку, засыпал землёй и вылепил могильный холмик. Накрыл его мхом. Сломал бамбуковую удочку и воткнул в холмик длинный обломок. Подумал секунду, достал из аптечки пластырь и примотал короткий обломок как перекладину. Получился крестик. Постоял, отдышался. Легче не стало.