Страница 37 из 39
На этот раз я послушно захожу в комнату и втискиваюсь в костюм; волосы оставляю распущенными, собрав их от висков и закрепив на затылке, и наношу лёгкий макияж. В заключение вытаскиваю из-под кровати обувную коробку и надеваю шпильки — честное слово, это последний раз, когда я вообще к ним притрагиваюсь.
— Подаренная мной роза блёкнет на твоём фоне, — восхищённо отзывается Демид и ведёт меня к выходу. — Это, конечно, не похоже на платье, но я впечатлён.
Мы в полном молчании проделываем весь путь до дома отца, и я всё никак не могу избавиться от лёгкой трясучки. Конечно, Демид сказал, что я понравилась его маме, но я не перестану нервничать до тех пор, пока лично не смогу убедиться. Муж крепко держит мою ладонь, изредка стискивая и этим призывая к спокойствию, но я лишь ещё сильнее волнуюсь. В коридоре нас встречают папа и Анна Никитична, и я улыбаюсь, видя родные лица пред своим возможным расчленением.
— Ульяна, я рад представить тебе мою маму, — улыбается Демид, но я вижу, что ему стоит усилий сдерживать смех.
Непонимающе окидываю взглядом длинное помещение, но не вижу никого, кроме…
— Ты шутишь?! — прикрываю рот руками, по-новому смотря на нашу кухарку. — Разве такое вообще возможно?!
— Возможно, дорогая, — улыбается Анна Никитична. — Я давала моим мальчикам всё, что могла, но мы жили довольно скромно; а после они окончили школу и ВУЗы, сделали себе имена и разъехались. Двое старших братьев Демида уехали за границу, а я осталась с младшим сыном, потому что это всё, что мне было нужно — быть рядом. Мне не хотелось остаток своей жизни провести в хрустальном замке с кучей слуг, потому что это не по мне — особенно, когда есть о ком заботиться.
— Но ты не говорил, что у тебя есть родные братья! — продолжаю обвинять мужа в обмане.
— Это потому, что мы практически не общаемся последние десять лет, — закатывает глаза. — Мы виделись последний раз на выпускном в институте; они, конечно, приезжали раз или два, но я был слишком занят — своей компанией и мыслями о тебе. А когда мама узнала, что я наконец женюсь на той, в которую бесповоротно влюбился, она вызвалась присматривать за тобой.
Это просто невероятно…
Я плачу, потому что Анна Никитична не могла не заметить наших с Демидом взаимоотношений, которые никогда не были гладкими или хотя бы адекватными. Я почти всегда была не в настроении, но она ни разу не сделала мне замечания и не раскрыла себя — лишь давала советы, за которые я ей благодарна.
— Но в своём интервью ты говорил…
— Людям не обязательно знать всю правду обо мне, — перебивает Пригожин. — Да и мама не хотела такой славы: говорила, что после этого её личная жизнь и пространство будут «беспардонно нарушены», а ей хотелось покоя.
— Но почему вы не сказали мне? — обращаюсь к женщине.
— Моя дорогая. — Она подходит ближе и потирает мои плечи. — Я не хотела, чтобы ты меняла своё отношение к Демиду лишь потому, что рядом с тобой его мать. Я знала, что он любит тебя, и ты должна была полюбить его также искренне — без чьего бы то ни было вмешательства: только тогда чувства бывают настоящими. И я рада, что, в конце концов, вы оба преодолели все препятствия и стали семьёй, а у меня появилась дочь.
Бросаюсь ей на шею, заливая слезами её нежно-розовую вязаную кофточку.
— И почему женщины всегда такие впечатлительные? — ворчит муж, и я почти уверена, что он снова закатывает глаза.
Со смехом отстраняюсь от его мамы, которая по праву достойна звания лучшей свекрови; в голове всплывает воспоминание о словах Демида о том, что этот вечер станет незабываемым — так и вышло.
Целую мужа.
— Люблю тебя, — улыбаюсь ему в губы.
В его глазах сосредотачивается вся нежность мира, когда он говорит то, о чём я и так знаю, и в чём нисколько не сомневаюсь.
— И я люблю тебя.
Господи, разве можно быть счастливее?..
Эпилог
Три года спустя
— Ты его сейчас задушишь…
Я слышу эту фразу по сотне от каждого члена своей семьи, который видит меня в компании сына; три года просидела с ним в декретном отпуске, оберегая и уча всему, что знаю сама, а теперь вот придётся расстаться…
— А вдруг его там будут обижать? — вытираю растаявший шоколад со щёчки Вани. — Ты ведь знаешь, какие сейчас дети пошли — палец в рот не клади.
— Я уверен, что наш сын сумеет за себя постоять — не зря же я учил его давать сдачи, — со смешком подмигивает мне Демид и подставляет сыну ладошку, чтобы тот отбил «пять».
— Что ты делал? — округляю глаза. — Решил превратить нашего ребёнка в задиру?!
Муж закатывает глаза; с тех пор, как я забеременела вторым, он постоянно жаловался, что я становлюсь истеричной курицей-наседкой. С одной стороны, я понимала, что где-то перегибаю палку, но ведь это мой ребёнок, и я должна о нём заботиться.
— Я всего лишь рассказал, что нельзя позволять другим издеваться над собой.
— Дорогой, — обращаюсь к сыну. — Чему научил тебя папа?
— Если кто-то обидел — надо ответить, — чуть шепелявя, отвечает малыш, и я испепеляю взглядом его отца. — Я хочу взять с собой папину машину — можно?
Демид надарил ему целый автопарк уменьшенный копий настоящих автомобилей; цена за каждую машинку исчислялась четырьмя цифрами, так что я старалась следить за Ваней, когда модели попадали к нему в руки, хотя Демид вообще, кажется, не парился. «Купим новую» — вот его ответ на любое замечание по поводу того, что сын разобьёт игрушку.
Но раз сегодня его первый день в детском саду — пусть возьмёт.
Вообще сын вёл себя на удивление послушно: встал сразу, как только я его разбудила, хотя он у меня соня и обычно просыпается, только если пообещаешь ему что-то взамен — да не какую-нибудь конфету, а именно вещь. Поэтому в его комнате уже не помещались коробки для игрушек — папа очень любит баловать сына.
— Можно, — с улыбкой целую его в лобик, и сын уносится на второй этаж, а я поворачиваюсь к Демиду. — Дать бы сдачи тебе, Пригожин, совсем ум за разум зашёл.
Муж притягивает меня к себе и обнимает за талию; он уже не раздражался или терялся от того, что моё настроение меняется со скоростью две эмоции в секунду, а наоборот научился «укрощать» меня — вот как сейчас. Я сразу выдыхаю и успокаиваюсь, не понимая, как вообще можно на него злиться — он ведь в лепёшку ради меня разбиться готов. Знаю, что такое выходит у меня не специально, и всё равно ненавижу себя за это.
— Я знаю, о чём ты думаешь, — шепчет мне в шею, целуя, и я блаженно зажмуриваюсь. — Выбрось эти глупости из головы, ты ведь знаешь, что я люблю тебя.
— Знаю.
Демид поднимается на ноги и подаёт мне руку; я машинально обнимаю второй рукой уже достаточно округлившийся живот и снова улыбаюсь — скоро в моей жизни станет на одного любимого человека больше. Мы с мужем снова спорим, кто это будет — он хочет дочку, «чтобы было кому покупать платья, раз уж жена отказывается», а я хочу второго сына.
Хотя и против девочки ничего иметь не буду.
Мы специально не узнаём пол ребёнка, чтобы был сюрприз; мать Демида делала точно также, и мы решили последовать её примеру.
— Как ты позволил ей столько просидеть на земле?! — тут же набрасывается на сына Анна Никитична. — Ей ведь нельзя болеть, а земля ещё толком не прогрелась!
— Не волнуйся ты так, любовь моя, — успокаивает её мой подошедший отец. — Демид в состоянии сам заботиться о своей жене. К тому же, она сидела не на земле, а на толстом одеяле, так что нечего опасаться.
Я окидываю взглядом их пару и не могу сдержать радостной улыбки: с тех пор, как папа сделал матери Демида предложение, всё как-то поменялось, но в лучшую сторону. У нашего дома появилась хозяйка — гораздо лучшая, чем пыталась корчить из себя я — а моего отца Анна Никитична взяла под полный контроль. Правда, теперь он редко бывал дома — Демид выкупил акции компании, которую отец когда-то потерял и помогал ему снова вжиться в роль руководителя. Поначалу папа отнекивался — придумывал отговорки, что «это слишком щедро», или что он уже «не помнит, как вести дела» — но Демид сказал, что он влился в процесс, едва они оба успели переступить порог компании. Да и мы все видели эти разительные перемены: отец перестал пить — вообще — и прямо помолодел лет на десять. Мы с моей свекровью не могли ему нарадоваться — наконец-то у него появилось любимое дело.