Люди Флинта

Мы стояли и молчали, потупив глаза. Левка озабоченно шарил в карманах, я упорно старался обрушить в реку пласт земли, на котором стоял. Нам было просто приятно, что с нами в первый раз разговаривали серьезно. Глупых вопросов мы задавать не хотели, а умных не могли. Но Старику этого «просто» было мало: нужна была какая-то другая реакция, более первобытная, чем молчание. К молчанию он не привык.

Старик снял шляпу и часто-часто заморгал.

— Нет, видно, мне с вами не столковаться… — сказал он горько. — Сколько я этих знаков по советской земле расставил!.. Как-то во время войны на Ленинградском фронте дело было, да… Набрел я в снегу на свой довоенный репер. Стоит как новенький, аккуратно так обкопан… деревянные тогда делали репера. Сел я на холмик, обнял его, словно брата родного встретил…

А мы стояли перед ним и переминались с ноги на ногу. Минута была хорошая, но мы в такие минуты умели только молчать.

— Ну ладно! — Крис пружинисто подошел к Старику сзади и положил ему руку на плечо. — Хватит издеваться над ребятами, Петрович! Мало тебе, что ты их перед девчатами опозорил? Из-за этого люди с собой кончают. С молодежью работать надо, а не нотациями изводить…

Крис говорил серьезно, но серые глаза его смеялись.

— Ну и работай ты с этой шантрапой, раз такой церемонный! — ворчливым, но уже другим голосом отозвался Старик. — А в четвертое отделение Боря поедет. Там у меня тоже кино начинается…

— А что? Ты думал, испугаюсь? — засмеялся Крис. — Мы тут с ребятками не соскучимся!

— Ну и на здоровье, — вздохнул Старик. — Не привык я с этой публикой нянчиться.

— И не привыкнете, — оскорбленно заметил Левка.

— Видал? — кивнул на него Петрович.

— А теперь, други, позабавимся, — сказал нам Крис, — скинем пару реперков!

Борька отвалил задний борт, и мы увидели четыре лежащих вповалку бетонных плиты.

— Ну-ка, дайте я подниму, — сказал Крис и, расставив ноги, взялся за стержень одного репера.

— Брось, Геннадий, — сказал ему Петрович. — Пупок развяжется.

Шея у Криса покраснела от натуги, но репер не сдвинулся ни на миллиметр.

— Ну и дядя, — буркнул Крис и отошел.

Движения его были небрежны, но с запасом. Я не знаю, как это объяснить: просто с запасом, и все. С гарантией.

— Эй, Гриша! — крикнул Старик шоферу, читавшему в кабине «За рубежом». — Подай машину на меня!

После минутной паузы машина медленно подползла к краю ямы. Левка спрыгнул вниз. Мы дружно подтащили репер к краю кузова, затем тихонько спустили его на землю. Бетонный столб встал на попа, опираясь ребром о кузов. Он был почти с меня ростом.

— Эх, — сокрушенно крякнул Старик, — не рассчитали, еще бы полметра!

— А ты хочешь прямо в яму его скинуть? — крикнул из кабины шофер. И, прежде чем ему кто-либо ответил, он хлопнул дверцей «Матильды» и снял машину с тормозов. Минута — грузовик бесшумно пополз назад.

— Э! Эй! — заорали мы. — Стой, куда ты! Стой! Репер упадет!

Один Левка стоял неизвестно зачем в яме, блаженно улыбаясь, и глядел снизу вверх.

Вдруг кровь так и бросилась мне в лицо: бетонный столб валился на Левку, а он спокойно подставлял ему ладошку, как будто этим можно было его удержать.

— Ага! — крикнул я, сам не зная почему, и все оцепенели.

Крис молнией метнулся к падающему столбу и, расставив ноги, встал над ямой.

Р-раз!

Левка пискнул и присел на дно.

Репер мягко (очень мягко) лег Крису на спину, что-то затрещало, и Крис согнулся пополам. Свитер тренировочного костюма задрался, сквозь кожу выступили позвонки.

Я не видел ничего: только белые глаза Криса и стриженый, взмокший лоб. Секунда замешательства — и Крис медленно разогнулся. Репер с нашей помощью снова встал на попа.

— Ну, приятель, — хрипловато сказал Крис, одергивая свитер, — еще немного, и сделал бы ты меня красивым.

Левка, бледный как смерть, вылезал из ямы.

— А, черт! — взорвался вдруг Старик — Оставил бы ты его подыхать в яме. Вбило бы в грунт по брюхо, в другой раз не совался бы…

— Не люблю покойников, — устало усмехнулся Крис, вытирая лоб рукавом.

Мы возвращались в Каменку, когда уже стемнело. Дул сильный ночной ветер, кусты вдоль реки глухо шумели. «Матильда» давно уже укатила в звенящую степь, но нам с Левкой не было жалко ее нисколечко. Мы уже не чувствовали себя щенками, выброшенными на необитаемый остров. Ведь Крис остался с нами!

Крис шагал по дороге матросской походкой, размахивая в воздухе белым прутиком. Прутик нежно свистел. Я тащил небольшой саквояж, а Левка, спотыкаясь и отставая, нес на плече спальный мешок Криса. Мы устали, в желудках у нас урчало, но было нам почему-то необыкновенно хорошо.

Семь дней нас трепало в открытом море. Гремели паруса, трещала палуба, и дубовые балки ломались беззвучно, как бело-розовая пастила. Исчезла граница между днем и ночью: можно было спать до полудня, работать по полчаса в сутки и всю ночь напролет играть в подкидного дурака. И вдруг, когда мы утратили всякое чувство реальности, у руля сумасшедшего корабля встал спокойный, насмешливый, уверенный в себе человек. И не Флинт, от которого только имя осталось, а сегодняшний, настоящий — со стальными мускулами и ленивой грацией ковбоя…

— Стоп! — сказал вдруг Крис и остановился.

Мы замерли на месте. Точнее, замер я, а Левка уронил на дорогу свой тюк и сел на него, шумно вздыхая.

— Замри! — громким шепотом приказал ему Крис. — Слышите?

Мы молчали.

— Ну, неважно, — пробормотал Крис. — Зато я слышу: где-то рядом растет арбуз.

— Поспевает? — уточнил Левка.

— Вот-вот, — поддакнул Крис. — Рассоситесь.

Мы притихли.

Крис, крадучись, как кошка, перебежал дорогу и исчез в темноте. Вскоре откуда-то слева послышался сочный хруст, потом что-то тяжелое ударилось о сырую землю, и Крис вынырнул из мрака, держа в руках что-то напоминающее мяч для игры в регби.

— Он что, на дереве рос? — спросил я.

— Да нет, — ответил Крис. — Я расшиб себе левую ляжку…

Арбуз оказался зеленым, как огурец.

Мы с отвращением выбросили его в Тобол, сели на тюк и задумались. Точнее, задумался Крис, а мы с Левкой лишь почтительно молчали. Нам просто не о чем было задумываться. Отныне вся ответственность ложилась на капитана.

— Болит спина, капитан? — робко поинтересовался Левка.

Крис удивился:

— Капитан? В армии я был сержантом. Сказано вам: меня зовут Крис. Можно, правда, Геннадий, но я не люблю фамильярности.

Мы сидели на пыльной дороге и молчали. Над головами у нас по высокому темно-синему небу перекатывался рокот звезд. Степь дышала холодом моря. Острова лесов темнели за рекой. Очертаниями они были похожи на всплывающие подводные лодки.

Я проснулся первый.

Вдруг глаза мои сами открылись, и я увидел серый потолок и завешенное черным одеялом окно. Улица слабо светилась сквозь одеяло голубоватым сетчатым квадратом. Я расстегнул две пуговицы спального мешка и привстал.

Рядом со мной на полу, наглухо закрыв зеленый брезентовый чехол, спал в своем мешке Левка. Как он ухитрялся не задохнуться — оставалось для меня непостижимым все лето.

За ним, просторно раскинувшись на полосатом чехле, ровно дышал Крис. Верхняя губа его приподнялась, открывая ослепительно белые зубы, отчего казалось, что Крис улыбается загадочно и кровожадно.

Я взглянул на часы: половина пятого. За дощатой перегородкой, переговариваясь и тихо смеясь, поднимались молодые: Семка со своей женой. В первый раз за все лето мне довелось услышать пробуждение хозяев: на целине все встают ни свет ни заря. Обычно, когда мы с рыжим просыпались, дом был уже пуст. На столе тогда стоял бидон с молоком, рядом — огромная миска вкуснейшей на свете картошки, поджаренной с зеленым луком.