Страница 202 из 250
Прочь, вы, позорные Практические Солецизмы, истинные порождения Князя Тьмы! Вы почти разбили наши сердца, мы не можем и не будем выносить вас долее. Прочь, говорим мы, уходите подобру-поздорову! Клянемся Богом Всевышним, чьи сыны и прирожденные провозвестники – верные мужи, вы здесь больше не останетесь! Вы и мы сделались несовместимыми: мы не можем жить долее в одном доме. Или вы должны удалиться, или мы. Есть ли у вас охота попробовать, что из этого выйдет?
О, мои Консервативные друзья, вы, которые до сих пор специально называетесь и боретесь, чтобы вас признавали «Охранителями»! О, если бы Небу было угодно, чтобы я мог убедить вас в том Факте, древнем, как мир, вернее которого не может быть сама Судьба, – только Истина и Справедливость способны быть «сохраненными» и сбереженными. То, что несправедливо, что не согласуется с Законами Бога, хотите ли вы попытаться сохранить это в Божием Мире? Но это так старо, говорите вы? Да, и тем более должны торопиться вы, более всех других, не дать ему сделаться еще старее! Если хотя бы легчайший шепот в вашем сердце внушает вам, что это нехорошо, – спешите, ради спасения самого Консерватизма, строго испытать это, низвергнуть это раз навсегда, если оно негодно. Почему хотите вы или как можете вы сохранить то именно, что нехорошо? «Невозможность» тысячекратно отмечена на нем. А вы называете себя Консерваторами, Аристократами – разве честь и благородство ума, если уж они исчезли повсюду на земле, не должны были бы найти последнего убежища у вас? О, несчастные!
Ветвь, которая умерла, должна быть отрезана для блага самого дерева. Она стара? Да, она слишком стара. Много томительных зим качалась она и скрипела, истощала и разъедала своей мертвой древесиной органическую субстанцию и все еще живые ткани здорового дерева. Много длинных летних дней ее безобразная голая коричневая кора оскверняла прекрасную зелень листвы. Каждый день причиняла она зло, и только зло: вон ее, для блага дерева, если не из-за чего другого. Пусть Консерватизм, который хочет охранять, отрежет ее прочь. Разве лесничий не объяснил вам, что мертвая ветвь, с мертвым корнем, оставленная на дереве, чужда ему, ядовита? Она подобна мертвому железному гвоздю, какому-нибудь ужасному заржавленному сошнику, вонзенному в живое вещество. Нет, она даже гораздо хуже, ибо в каждую бурю («торговый кризис» или тому подобное) она качается и скрипит, бросается направо и налево и не может оставаться спокойной, каким оставался бы мертвый железный гвоздь.
Если бы я был Консервативной Партией в Англии (вот еще другой смелый оборот речи), я бы и за сто тысяч фунтов не позволил этим Хлебным законам ни единого часа продолжать свое существование! Потоси и Голконда87, соединенные вместе, не могли бы купить моего согласия на них. Сочли ли вы, какие запасы горького негодования собирают они против вас в каждом справедливом Английском сердце? Знаете ли вы, какие вопросы, касающиеся не только Цен на хлеб и Подвижного тарифа, заставляют они ставить перед собой каждого размышляющего Англичанина? Вопросы неразрешимые или по крайней мере до сих пор не разрешенные. Более глубокие, чем какие до сих пор исследовал какой бы то ни было из наших Логических лотов. Вопросы чрезвычайно глубокие, которые нам лучше было бы не ставить даже и в мыслях! Вы принуждаете нас думать о них, начинать высказывать их. Высказывание их началось, и где, думаете вы, оно кончится? Если два миллиона людей-братьев сидят в Работных домах и пять миллионов, как было нагло заявлено, «наслаждаются картофелем», есть много, что должно быть начато, хотя бы оно и кончилось где и как может.
Демократия
Если Высочества и Величества не обращают на это внимания, то, предвижу я, это само обратит на себя внимание! Время легкомыслия, неискренности, праздной болтовни и всякого рода лицедейства – прошло; настоящее время серьезно, важно. Старые, давно уже обсуждаемые вопросы, еще не разрешенные логическими рассуждениями и парламентскими законами, быстро разрешаются фактами, созерцать которые довольно жутко! И самый великий из вопросов, вопрос о Труде и Плате, который, если бы мы внимали голосу Неба, должен был бы быть поставлен поколения два или более тому назад, – не может быть отсрочен далее без того, чтобы мы не услышали голоса Земли. «Труд» действительно должен быть несколько, как говорится, «организован», – Богу известно, с какими трудностями. В настоящее время необходимо, чтобы все должное и заработанное выплачивалось человеком человеку несколько лучше. Будут ли Парламенты об этом говорить или молчать, – требовать этого от другого человека есть его вечное право, которое нельзя отнять у него без наказания и, в конце концов, даже без наказания смертью. Сколь многое должно у нас немедленно окончиться; сколь многое должно у нас немедленно начаться, пока еще есть время!
Поистине странны результаты, к которым привело нас в наши дни это предоставление всего «Платежа», быстрое закрытие Храма Бога и постепенное открытие настежь Храма Маммоны с Laissez faire и «Всякий сам за себя»! У нас есть Высшие, говорящие классы, которые «говорят» поистине так, как ранее не говорил еще ни один человек. Иссохшая пустота, безбожная низость и бесплодность их Речи могли бы сами по себе показать, какого рода Делание и практическое Управление скрываются за ней. Ибо Речь есть тот газообразный элемент, из которого сгущаются и получают образ большинство видов Практики и Деятельности, особенно все виды моральной Деятельности; какова одна, таковы будут и другие. Спускаясь затем до Немых Классов в Стокпортских подвалах и в Бастилиях по Закону о бедных, не должны ли мы признать, что и они также до сих пор беспримерны в Истории Адамова Потомства?
Жизнь никогда не была для людей Майским праздником. Во все времена участь немых миллионов, рожденных для труда, была обезображена многочисленными страданиями, несправедливостями, тяжелым бременем, отвратимым или неотвратимым; вовсе не игра, а тяжелый труд, который заставляет болеть мускулы и сердца. Люди – и не только рабы, villani, bordarii, sochema
И все-таки я позволяю себе думать, что никогда, с самого возникновения Общества, участь этих немых миллионов работников не была до того невыносима, как в дни, проходящие ныне перед нами. Не смерть, даже не голодная смерть делает человека несчастным. Много людей умерло; все люди должны умереть, – последний уход каждого из нас совершается на Огненной Колеснице Страдания. Но жить несчастным неизвестно почему, тяжко трудиться и ничего не получать; быть одиноким, без друзей, с разбитым сердцем, опутанным всеобщим холодным Laissez faire – это значит медленно умирать в течение всей жизни, в оковах глухой, мертвой, Бесконечной Несправедливости, как бы в проклятом железном чреве Фаларисова быка! Вот что является невыносимым и всегда будет невыносимо для всех людей, которых создал Господь. Удивляться ли нам Французским Революциям, Чартизму, Трехдневным восстаниям89? Наше время, если мы внимательно обсудим его, совершенно беспримерно.
Никогда раньше не слышал я об Ирландской Вдове, вынужденной «доказывать свое родство смертью от тифа и заражением семнадцати человек», – чтобы говорить столь неопровержимым образом: «Вы видите! Я была ваша сестра!» Родственные отношения часто забывались, но никогда, вплоть до появления этих новейших евангелий Маммоны и Патронташа, не видел я, чтобы они отрицались столь определенно. Если о них не помнил какой-нибудь благочестивый Лорд или Law-ward, – то всегда находилась какая-нибудь благочестивая Леди (они называли ее Half-dig – Благодетельница, да будет благословенно ее прекрасное сердце!) с нежным материнским голосом и рукой, чтобы помнить о них. Всегда находился какой-нибудь благочестивый, мудрый Elder, то, что мы называем теперь Prester, Presbyter, или Priest, – Священник, чтобы напоминать об этом всем людям во имя Господа, который все создал.