Пограничные характеры

В стеклянной банке из-под томатов находилось что-то очень напоминающее видом темные медовые соты. Пока бесформенный липкий ком оттаивал, я ходила вокруг банки чуть не на цыпочках. Но вот стали различимы отдельные ягоды. Они походили на малину, только морковного а не красного цвета, с такими же мелкими косточками. Вкус у мороженой морошки оказался действительно ни с чем не сравним. Впрочем, пожалуй, она напоминала немного инжир. Да, да! Инжир, который так нежен и капризен, что жители средней полосы знают его только в виде сушеных винных ягод.

Я выложила морошку на блюдечко и с благоговением по ягодке отправляла в рот это северное чудо.

Феозва смотрела на меня, прислонясь к косяку, и сокрушалась, что в этом году наготовила совсем мало; еще не знала ягодных мест. Всего и ходила-то по ягоду один раз. И принесла два ведра.

Я ахнула, а она искренне удивилась: разве это много? Не успела оглянуться, как дети по горсти растащили.

— Впрочем, муж и дети у меня не большие охотники, — сказала она, — а я здешняя, северная, мне без ягоды просто жить невозможно: скучаю.

КОНЕЦ ЗЕМЛИ

Сегодня тишина, и на солнцепеке так тепло, что можно стоять без пальто, хотя, наверно, все-таки градусов около двенадцати ниже нуля. Вокруг блистают парчовые снега. Ни одной тени на земле, ни одной тучки на небе.

Дорога гладка, укатана, словно ее начистили белым гуталином.

И вот по этой дороге мы поехали на Бориса и Глеба. Так называется место, квадратом вдающееся в Норвегию. Есть такое международное установление, что если при границе находится исторический памятник другого государства, то и окрестная земля в установленном радиусе отходит к нему же. Церковка святых Бориса и Глеба — деревянная, прелестной русской северной архитектуры, со звонницей и двумя луковками. Была она после войны в таком заброшенном и жалком виде, что трудно было сказать, к какой народности относится вообще. И только отыскавшаяся в церковной ограде могильная плита подтвердила, что место это — русское. Под плитой погребена сто лет назад сорокалетняя девица, дочь священника Щеколдина.

Сейчас церковка реставрирована и похожа на игрушку из шоколада с зелеными куполами и белыми наличниками. Сама местность вокруг напоминает — по первому избитому сравнению — некую северную Швейцарию. А вообще-то может посоперничать с лучшими уголками Крыма и Кавказа. Узкая долинка между двумя горными цепями, летом зеленая, а теперь курящаяся на морозе — это река Патсо-Йоки (по-старинному Паз-река). Так бегут, перекатывая камни, шипя и булькая, только горные кавказские реки! Если стоять на мосту, начинает казаться, что бежит не только вода, но и все кругом.

Еще совсем недавно здесь был пятиметровый водопад, а теперь построена электростанция. Строили ее нам норвежцы (пограничники их называют норвегами).

Самая дальняя застава стоит на берегу Баренцева моря, в тех местах врыт гранитный обелиск — межевой знак Петра Великого. На нем полустертыми буквами обозначено: «Конец земли русской».

Нечто подобное испытываешь здесь все время. До границы остаются не километры, а шаги! Узкая дорога между горой и обрывом дважды перекрыта шлагбаумом. Ничейной земли — с гулькин нос. По обе стороны шлагбаумов палисады. Наш — из прямых зеленых колышков, обычный частокол дачного типа. У норвежцев — досочки, перекрещенные буквой «х».

Два пограничных столба. Советский — с четырьмя зелеными и четырьмя красными полосами; норвежский — канареечного цвета с черной макушкой и эмблемой короны и государственного геральдического зверя на задних лапах.

У шлагбаумов двое часовых. Наш — в серой шинели и ушанке из искусственного меха. Норвежец — в короткой курточке и штанах, похожих на лыжные. Мороз кусает его, он бьет башмаком о башмак.

— Холодно ему? — говорю я.

Начальник контрольно-пропускного пункта, капитан, тридцатишестилетний ярославец, маленький, ладный, с яркими синими глазами и добрым, тоже ладным, русским лицом, секунду смотрит на долговязого норвега.

— Они всегда так одеты. Курточка эта подбита черт знает чем.

— Так ведь холодно же, — повторяю я.

Капитан вздыхает.

— Служба, — коротко говорит он.

Мы подошли к самому шлагбауму, и, сознаюсь, ноги несли меня с неохотой: хорошо и крепко они чувствуют себя только на родной почве.

Мы постояли молча, разглядывая открывшийся клочок сопредельного государства, родину Ибсена.

На норвежской стороне, тоже при границе, на краю обрыва красовался смешной, почти игрушечный домик; каждая из его стен была крашена разным цветом. Он блестел, точно только что с витрины.

А снега, сосны, березовое криволесье были такими же, как и у нас.

На вершинах трех гор стояло рядышком по два пограничных столба; граница поднималась, спускалась, змеилась по склону, разрезала надвое речку Патсо-Йоки. На нашем берегу норвежцы долбили скальный грунт, пробивали туннель для отвода реки. Здесь же, в самом нутре скалы, должна помещаться электростанция. Там, где еще недавно гремел пятиметровый падун, возводится плотина. Назначение электростанции, влившись в энергосистему Кольского полуострова, — снабжать током растущий промышленный район Никеля.

Мне захотелось спуститься поближе к воде. Она клокотала; белые горбы пены мощно вспухали, река выгибалась, как львица. И вместе с водяной пылью над ней стояла колеблющаяся волшебная стена тумана: заходило солнце, и сквозь морозную завесу, как свечи, пылали алые снега на вершинах гор.

Река тянула к себе буквально магнитом. Ведь недаром говорят, что красота имеет притягательную силу!

— Спустимся пониже, Александр Никитич, — попросила я капитана.

Он замялся неожиданно.

— Видите, — сказал он, — там, собственно, уже Норвегия. Правда, на время стройки мы договорились, что этот участок считается как бы нейтральной полосой. Так что гражданские лица там вполне могут находиться, но вот военным, при оружии, нельзя.

Я невольно отпрянула. Нет, я не хотела туда одна! Клочок земли, оказавшийся чужим, сразу потерял долю прелести.

И еще с большей силой я почувствовала себя так хорошо, так устойчиво, так уютно, даже под защитой славного Александра Никитича, под защитой его зеленой фуражки, под защитой советского флага, который невидимо осенял нас.

ПЕЩЕРА НИБЕЛУНГОВ

…А потом мы подошли к разверстому зеву туннеля. Трое норвежцев долбили отбойными молотками чрево горы. Они были такими маленькими, и отбойные молотки тоже такими маленькими, а гора такой большой, что все многотысячелетнее единоборство человека с природой снова как бы предстало перед нами. Ощутим вдруг сделался и мрачный колорит древнескандинавского Олимпа: боги и герои, которые обитали среди камней, ковали под землей заговоренное оружие и признавали только одну добродетель в мужчине — храбрость.

Не без опаски сделала я шаг в эту современную пещеру Нибелунгов.

Черные своды неотесанного камня уводили вглубь почти на километр. Тускло светились редкие электрические лампочки. Подземные залы блестели изморозью, и вдоль стен висели желтоватые сталактиты льда. В одном месте сочилась тоненькая струйка подпочвенного ручья и, падая, образовала ледяной цветок. Он был огромный — в четыре руки не обхватишь; круглая белая чаша обросла ледяными лепестками; грани и изгибы их, ловя на себе рассеянный свет, при каком-то повороте головы вдруг загорались, и мы дружно ахали. А молоденький лейтенант Виктор принялся яростно хлопать себя по бокам в поздней досаде: не захватил фотоаппарата с блицем!

Мы свернули бумажный пакетик и по очереди напились из ручья.

Подземное горное царство было так красиво и величественно, что на какое-то время мы даже позабыли о главной цели всех этих работ. Но вскоре достигли круглого зала, где глубоко под ногами открылся котлован в красноватом пещерном свете далеких ламп, и увидели, что место для мощных турбин уже готово, а значит, близок переход и к последней стадии работ — монтажу.