Пограничные характеры

Все совершалось в убыстренном темпе. Часть вражеского отряда еще бежала по двору заставы, а в дзоте гитлеровцы уже устанавливали пулемет. Бузыцков швырял гранату за гранатой — для ружейного огня не было времени. Он уложил десятерых, но вражеский взвод успел обойти заставу с тыла. Пограничники развернули пулемет и начали бить почти в упор.

Было четыре часа утра. Сумрак держался лишь в камышах; тень горного кряжа укорачивалась с каждой минутой.

Младший сержант Михальков, согласно приказу Тужлова, со своим отделением поспешил в сторону деревянного моста. Там румынские солдаты торопливо устанавливали станковый пулемет. Михальков бежал прямо на него и с десятка шагов метнул две гранаты подряд. Пять трупов осталось возле пулемета, уцелевшие отступили к реке. У дверей блокгауза отважный сержант лицом к лицу столкнулся с фашистским офицером. Все решали секунды. Михальков выстрелил первым. Оставшуюся гранату от метнул в траншею.

На берегу лейтенант Дутов отражал высадку целой роты. Неподалеку от него, окруженный со всех сторон Михаил Тимушев, тот самый, что, вернувшись из наряда, застал на границе последние минуты тишины, теперь трижды раненный, застрелил одного фашиста, штыком заколол двоих, вырвал винтовку у офицера, вцепившись ему зубами в руку, — и разорвал-таки смертельный круг! Пробился к своим.

На левом фланге Макаров и Теленков дрались против целого отряда и шаг за шагом отходили к заставе.

В шесть часов утра прилетели вражеские самолеты и буквально разметали заставские постройки бомбами. Но пограничники держались. Мосты не были сданы. Только раненые все сильнее страдали от жажды: колодец засыпало, а к Пруту за водой не сойти…

Как разворачивались в это же время события на заставе возле литовского хутора Эйги, стало известно в подробностях лишь много лет спустя.

При первых залпах дальнобойной артиллерии всем нарядам было приказано собраться в одну группу и залечь в отрытые окопы. Со стороны противника, у самой линии границы, бесприцельно, но настойчиво строчил ручной пулемет. Через полчаса пристрелка прекратилась, показались разведчики. Хотя они подошли совсем близко, — слышно было как под сапогами хлюпала болотная вода, — советских пограничников все-таки не заметили. А те ничем себя не выдали: их было слишком мало, они берегли силы для решающего боя.

Покрутившись, разведчики отошли. Вскоре показался, ломая строй обходом кустов, батальон пехоты. В наших окопах стояла по-прежнему тишина, никакого движения; бойцы только поглядывали друг на друга, держа оружие наготове.

Когда до наступающей цепи серо-зеленых мундиров оставалось сто пятьдесят метров, или даже меньше, Родионов сказал: «Вспомним, как дрались на Хасане!» — и первым открыл огонь. В тот же миг яростно застрочил пулемет Максима Игнатенко. А затем пошли в ход уже все средства обороны! Немецкая пехота, второпях отстреливаясь, отступила обратно за линию границы. Первыми же пулями был смертельно ранен начальник заставы. Командование полностью перешло к Родионову.

Воспользовавшись коротким затишьем, пока готовили новый приступ, по полевому телефону он еще дозвонился в отряд доложил обстановку. Оттуда пообещали подмогу — на этом связь оборвалась. Помощь прийти не смогла: в Таураге к тому времени снарядами были уничтожены склады горючего. Пылал гараж. Многие командиры были убиты или тяжело ранены. В двух шагах от дома, где в подполье, вместе с нами и литовцем Леонидасом хоронилась его собственная семья, упал сраженный наповал капитан Ветров… А дети хныкали; они устали от многочасового стояния. Матери пустыми глазами смотрели на них и до боли сжимали ручонки: вот сейчас… этот… упадет уже сюда. Снаряд со свистом пролетал мимо и лопался где-то невдалеке. Я вижу, как глаза малышей стекленеют, расширяются, губы судорожно передергиваются. Нельзя вынести неуемного детского вопля! Стоять надо неподвижно, стиснув челюсти. Нервы так напряжены, что кажется, если услышишь какой-нибудь посторонний шум, то можно сойти с ума. Мне жалко ребят: они начинают что-то понимать и бояться. С трудом разжимаю зубы и делаю усилие, чтобы выдавить из себя звук. Мне кажется, даже мой голос изменился. Но надо глядеть веселее. Я добросовестно стараюсь ободрить себя и других.

— Я расскажу вам сказку. Слушайте!

Ребята разом утихают. Их заинтересованные мордашки вскидываются вверх. Ведь я их гораздо выше, хотя тогда и я была совсем небольшой. Летит снаряд. Нестерпимо ноющий угрожающий звук. Я забываю о сказке: Ребята дергают за рукав. Но я жду разрыва, и только после начинаю:

— В некотором царстве, в некотором государстве…

Я говорю негромко, сдавленно, кругом шум и грохот, Но ребята ухитряются все понять. Женщины безучастны; им все-таки легче, что можно стоять не шевелясь, и дети не теребят их. Вдруг зловещий свист совсем близко. Кажется, сейчас врежется в крышу; я мысленно молю:

— Не сюда, только не сюда! Пожалуйста, мимо!

Ребята теребят за одежду и тянут: ну да-альше… Я не понимаю, чего они хотят. Вижу только, что вот-вот заревут. Мучительно роюсь в памяти и все-таки не могу вспомнить.

— Сказку, — напоминает кто-то.

Ах, сказку. Я продолжаю, не имея никакого понятия ни о начале, Ни о конце. Так и идет у нас: я то рассказываю, то замолкаю с открытым ртом, то снова говорю. Конечно, сама я не понимала ни слова. Только через два года десятилетний Петя Кривов сказал мне, что речь шла о Стеклянной голове, украденной королем-волшебником. Запомнилась им эта сказка!..

Много потом пришлось пережить бойцу 5-й заставы Григорию Котляру. Но до мелочей запомнил тот первый, богатырский бой своей заставы!

— После короткой тишины немцы стали бить из орудий прямой наводкой. Но мы духом не падали, заслоняли, как могли, своих раненых. В моем расчете под разрывом мины упал Григорьев. Пока оказывали ему помощь, убило бойца Сиени, а пулемет вышел из строя. Убиты наповал были и Баранов с Харитоновым. Нас оставалось все меньше и меньше. Связь между окопами прервалась. Но никто не помышлял, что надо отступать. Ведь мы обещали, что не отойдем, пока живы! Нас почти полностью засыпало землей. Следующую атаку отражали гранатами.

Когда услышал, что из соседнего окопа вновь застрочил наш пулемет, начал собирать оставшихся в живых ребят. Нас было уже только четверо: Стреблинский, Воробьев, Быстраков и я. Решили пробиться к группе Родионова. Когда переползали бугор, Стреблинского перерезало пополам пулеметной очередью. Мы прыгнули в окоп. Там был наш политрук и с ним семь человек. Как мы обрадовались! К двенадцати часам дня отбили десять атак. Немцы не выдерживали, отступали и снова поливали нас пулеметным огнем. Мины ложились в шахматном порядке на пустое место, где оставались уже только убитые… Я был ранен в шею и лицо, потерял ненадолго сознание. Очнулся от того, что меня из окопа грубо вытаскивают. Смотрю — немцы, а вокруг лежат недвижимо все наши ребята и товарищ Родионов. В живых остались тогда лишь Быстраков, Воробьев, Златин, Даниленко, Карпенко, Дворжак, Ульянов и Бассалов. Все раненые.

Враги не знали, что с нами делать: расстрелять на месте или нет? Мы обливались кровью, шатались, падали, но все-таки стали просить, чтоб нам дали похоронить своими руками товарищей. Возможно, их удивила такая просьба или они не могли скрыть невольного уважения — ведь горстка людей восемь часов отбивалась от атак регулярной армии! Разрешили. Мы подобрали дверь от сарая и на ней носили к общей могиле тела наших славных бойцов. Зарыли, вбили колышки, чтобы местные жители могли указать потом могилу. Каким отчаянным ни было наше собственное положение, мы и в мыслях не держали, что наша армию сюда не вернется!..

…Полдень двадцать второго июня. Страна только что узнала о начавшейся войне, а в Таураге уже три часа назад вступили фашистские войска.

— Айн, цвай, драй…

С этого начался наш полон.

Сначала мы заметили, что канонада отдаляется. Дети, прикорнувшие на мешках с картофелем, теперь тоже стали поднимать головы. Раздались странные звуки, глухо передававшиеся землей: не то танки идут, не то цокают копыта? Разрывы определенно слышались дальше.