Пограничные характеры

— Конечно! — вскричал Костя, не веря своей удаче. Ведь типография и была целью его возвращения в Витебск. С некоторым усилием он добавил: — Буду рад снова находиться рядом с вами, Александр Львович!

Тот смягчился еще более. Слегка тронув Костю за локоть, отошел с ним к окну.

Несколько секунд они молча вглядывались в морозное стекло, на котором таинственно мерцали налипшие снаружи снежинки. Лютая стужа последних недель ослабела, и над городом клубился лишь легкий морозный туман.

Внезапно под самым окном ухнул выстрел. Словно догоняя его, раздались другой и третий. Оба невольно вздрогнули и отшатнулись от окна.

— Облава?! — вырвалось у Кости.

Брандт бледно усмехнулся.

— Едва ли. Скорее пьяные солдаты салютуют новогоднему счастью. Армейская шинель удивительно оглупляет и нивелирует людей… Но все-таки мы повседневно видим, насколько средний уровень германского солдата выше среднего уровня советского бойца!

Костя промолчал. Он не принадлежал к числу тех флегматичных и целенаправленных натур, которые, казалось, способны вобрать в себя любое потрясение и отнестись к этому с тем же спокойным сознанием необходимости, как другой, когда подносит ко рту кусок черного хлеба, круто посыпанного солью. Его переход к реальности в оценке Брандта происходил трудно, хотя и бесповоротно.

— Впрочем, не исключено, что и облава. Что поделать! История на каждой своей строке обагрена кровью, — продолжал Брандт глубоким задумчивым голосом, смягчая доверительным звучанием беспощадность слов. — Великие дела оказываются под силу лишь самым непреклонным. Истории безразлично, как совершаются события; она на стороне тех, кто первым достигнет цели.

— И это никогда не может быть изменено? — промолвил, потупившись, Маслов.

Ему тяжело было сейчас смотреть на своего бывшего наставника. Тот, казалось, ни в малой мере не осознавал, что выдает за оригинальность лишь хорошо склеенную комбинацию чужих слов.

— Никогда не может быть изменено! — повторил Брандт, театрально разводя руками.

Тогда, в июле, Косте не удалось далеко уйти от Витебска. Сначала со случайными попутчиками, потом в одиночку он кружил по деревням Лужесно, Тетерки и Ризы. Он был пришлым, его здесь никто не знал, хотя жалеючи и выводили задами, едва раздавалось тарахтенье немецких мотоциклеток.

Все изменилось, когда он пристал к партизанской группе Бутьянава, который встречался с Костиным отцом на областном совещании и принял его без опаски. В эту группу входило несколько председателей окрестных сельсоветов, районный прокурор, секретарь райкома партии, заместитель директора МТС, председатель колхоза «Большевистский путь», служащие и активисты районных организаций. Поначалу всего тринадцать человек.

Зная отлично местность, партизаны ускользали от частых облав; они собирали и закапывали впрок брошенное во время боев оружие, наблюдали за передвижением войск. Все это делалось почти ощупью, с неимоверными трудностями. Опыт связи и разведки приобретался кровью. Гибель Исака Дементьевича Бутьянова от руки предателя потрясла Костю. Но он уже знал, что в лихолетье печаль приходится выражать лишь одним способом: не отступать и бороться. Теперь уже во главе с Бирюлиным они ушли глубже в сурожские леса. Возле озера, затерянного в глухомани, семнадцать человек — к ним пристало несколько вырвавшихся из окружения военных — вырыли землянки и стали готовиться к зимовке.

Первое собрание, которое провели партизаны, проходило бурно. Рябой приземистый Васильев (так он себя назвал, вступив в отряд) истерически затрясся:

— Какие тут голосования! Советской власти конец, неужели непонятно?!

Его дорожный спутник, белёсый парень, угрюмо молчал. Всем было несладко, всех грызли уныние и тоска, поэтому слова Васильева еще не посчитали началом предательства. Но ночью в землянку Бирюлина полетела граната. Потух каганец в жестянке, все заволокло дымом. За взрывом наступила тишина. Страшно было выходить наружу, словно маятник отсчитывал последние минуты жизни — и как их торопить самому?! Наконец Михаил Федорович Бирюлин, обстрелянный в финской кампании, сжав зубы, полез вперед. В лесу стояла предрассветная мгла. Ни фашистов, ни полицаев. Он негромко позвал остальных. Когда из землянки уполз дым, и снова вздули огонь, тут только и увидали, что прокурор и начальник райзо убиты наповал. Их вынесли и зарыли поблизости в песок пополам со снегом. Хватились двух приставших — нет. Третий их дорожный спутник задрожал:

— Товарищи, теперь вы мне не поверите, подумаете, что я был с ними заодно. Но я ведь ничего не знал!

— Брось, — сказал хмурый Бирюлин. — Брат за брата не отвечает, а они тебе кто? Все мы ошиблись. Надо быстро уходить отсюда. Наверно, эти сволочи подались в ближнюю деревню, где стоит батальон лыжников.

И, действительно, как потом рассказали жители деревни, те двое прибежали прямо к карателям.

— Мы бросили гранату, и они все погибли!

В середине дня лыжники оцепили партизанскую стоянку, но никого не нашли. В ярости сожгли в землянках брошенный скарб и небольшой запас хлеба. А трупы выкопали и повезли с собой: будто они убили партизан в бою.

Партизаны продолжали блуждать по лесам.

— Вот что, Костя, — сказал командир на ближайшем ночлеге. — Мы мужики местные, у нас в каждой деревне браты и сваты, нам легче маскироваться. А ты нездешний, говоришь по-городскому, одёжки теплой на тебе одна вот эта курточка. Я не гоню, правильно пойми, однако, больше пользы ты принесешь в Витебске. Вернись туда и обоснуйся. А связь будем держать.

Костя вздохнул, хотя и отозвался по-военному:

— Есть!

Ему было жаль расставаться с людьми, с которыми пережил столько испытаний. Страшил его и чужой, враждебный теперь Витебск. Хотя Бирюлин присутствовал на совещании в обкоме партии, когда утверждались подпольные явки, но он сам опасался, что в том жестоком терроре, который обрушился на город, явки могли не уцелеть. Тогда Косте пришлось бы действовать на свой страх и риск. Его постарались подготовить именно к этому.

Мы уже знаем, что в городе появилась подпольная группа, в которую входил Морудов. Разрозненные, никак не объединенные пока между собою, одиночки и горстки, словно постепенно приходя в сознание после первого ошеломляющего удара, понемногу начинали действовать. Навыки конспирации, которым никто не учил советских людей, обретались сами собой в трупном воздухе казней, который витал над плененным городом.

В Витебске едва осталась пятая часть жителей, и все-таки прежние знакомцы находили друг друга, довоенное приятельство становилось боевым братством…

Саша Белохвостиков и Коля Бобров вместе учились в Минском институте народного хозяйства, потом работали в витебском облплане. В армию их не взяли: Саша с детства сильно хромал на правую ногу, а Николай получил «белый билет» из-за слабых легких. И все-таки оба были молоды, полны надежд и желания сражаться.

Белохвостиков обладал зорким и дальновидным взглядом на вещи. Прежде чем оккупационные власти обратили внимание на то, что по берегам Двины скопилось множество прекрасного сплавного строительного леса, он уже обдумал, как увести из-под носа фашистов это богатство. Расчет психологически точный: и немцы, и деятели управы предпочитали считать, что все «советское» в людях может быть лишь наносным, поверхностным, тогда как стремление к наживе, обособленное частнособственническое мышление — извечны. Патенты на мелкие предпринимательские конторы управа раздавала охотно. Так в «Новом пути» появилось объявление об открытии еще одной: по распродаже лесоматериалов. Вскоре были напечатаны талоны — кубометр дров стоил 32 рубля. Бобров нашел сторожей, кассиров и смотрел сквозь пальцы, когда лес уплыл «налево»; сами сторожа разбазаривали его.

— Ну и очень хорошо, — твердил Белохвостиков. — Главное скорее, скорее все реализовать. Нечто новое в экономике, Колька: чем хуже, тем лучше!

Лес был распродан в короткое время. Хотя потом контору, спохватившись, прикрыли, Бобров приобрел репутацию удачливого коммерсанта. Следующая его инициатива была поначалу тоже принята благосклонно. Вот в чем она состояла (как и первую, план разработал Белохвостиков): в витебский лагерь военнопленных попало много витебчан, которые либо недалеко отошли со своими частями, либо вернулись после блужданий при отступлении, или вообще находились в городе. А биржа труда испытывала острый недостаток в рабочих руках; именно поэтому первые месяцы местных жителей иногда выпускали из лагеря под поручительство двух лиц. Когда появилась легальная юридическая консультация, которая заверяла подобные ручательства, количество «родственников» стало расти в геометрической прогрессии. Но рабочей силы все-таки не прибавлялось! Спасшиеся люди уходили к партизанам.