Страница 4 из 38
Разумные человеческие доводы отскакивали от него, словно мячи от ракетки. Артемов приказ перенести спор на утро принят был пожатием плеч. Димка гневно плюхнулся в постель и... заснул.
Было о чем подумать.
Вариант первый: да, что-то случилось. Масштаб события не преувеличен. Что обязан делать начальник зимовки, где всего — четверо? Выйти в эфир, связаться с соседями, сообщить на Большую Землю. А рация молчит.
Артем невольно потрогал рукой горло — так физически ощутилось вынужденное это молчанье. Ну, ладно. А если так: двоим идти, двоим оставаться? Кто знает, что там вообще? Если двое — берем худшее — ну, задержатся... Зимовка будет сорвана, оставшимся не осилить весь объем работы. Да ну, глупости. Ведь речь шла только о свете. Но... источники света тоже бывают разные. Возьмем вариант второй: явление — в ряду обычных. Что-то атмосферное. Оптическое. Мало ли гор в здешних местах прозывают Кон-Тау — кровавая гора, за то, что вершины их светятся алым много после захода солнца... Конечно, время было чересчур позднее. И все же это более вероятно, чем Димкины сигналы с Марса.
Артем невольно усмехнулся, вспомнив, как вскипал Димур, доказывая свое. Всю ироничность растерял парень. Живет на восклицательном знаке. То барс, то снега горят. И он почему-то уверен, что тут есть взаимосвязь. А может... Вариант третий: ничего не было. Привиделось. Что тут удивительного? Сорок дней бушевала метель. Жили, будто в кипящем молоке: белая муть, глазу не за что зацепиться. И вдруг бахнуло солнце! В небо не глянешь, под ноги — тоже: снега блестят, как битое зеркало. В нестерпимом этом сиянье чувствуешь себя мухой, попавшей под колпак прожектора. Нервы на взводе, Димур, как-никак, впервые зимует. Нечаянно глаз задел, посыпались искры, вот и померещилось, что весь мир запылал.
Нет, очень и очень возможно — галлюцинация. Димка сам наутро будет смеяться.
По всем трем вариантам выходило, что поход к Кумуш-Тау — дело рискованное и бесперспективное. Артем повернулся на правый бок и заснул.
Начальник зимовки поднялся первым. В белой мгле рассвет медленно проявлял горы, кое-где очертания их были смазаны туманом, словно у плохого фотографа. Морозный воздух до того казался свеж и вкусен — наберешь в легкие и выдохнуть жалко. Дойдя до места, где на жирафьих высоких ногах разбежались метеобудки, Артем навел бинокль на Кумуш-Тау. Косая наковальня подлетела к глазам, сверкнула безупречной белизной.
Артем с досадой осознал, что где-то в складках души с трепетом ожидалось иное... До чего же улыбается человеческому воображению — чудесное! Упало яблоко, и ты открыл закон природы. Ерунда! Ты сумей понять, что каждый твой день — чудо, с этим изматывающим копаньем в снегу, с однообразными наблюдениями, с вечной неподвижностью вокруг, под спудом которой — таинственная жизнь ледника...
Завтрак прошел в выжидательном молчании. Как шпаги, скрещивались взгляды: весело-любопытный, под играющей бровью, — Искандера, добродушно-насмешливый — Олега, нетерпеливо-сверлящий — Димки. Артем парировал их спокойной уверенностью; наконец он проговорил тоном начальника зимовки, не допускающим возражений:
— А теперь — распорядок дня. Олегу — налаживать рацию, если успеет, посмотреть ветряк. Димитрию — отдых после ночных наблюдений. Можно и на кухне помочь. Мы с Искандером — по вчерашним маршрутам. Всё.
— Как — всё?
У Димки это вылетело даже с каким-то писком, по-детски, вроде мальчику сказали, что цирк отменяется. И смешно, и жалко; как можно суше Артем изложил свои соображения.
Димка выслушал молча, глядя в пол. Потом взгляд его приклеился к стене. Что в ней особенного? Обитая светлым дерматином, просвечивающим между полками стеллажа, она выглядела довольно симпатично.
— Желдоркупе, — неожиданно сказал Димка. — Спальный вагон прямого сообщения. Только поезд никуда не идет. Извините...
Он нехорошо усмехнулся. И с неожиданной силой, обратив к Артему исковерканное злобой лицо, закричал:
— Припадок перестраховки! Вот как это надо ква-ли-фи-циро-вать! Ты рассуждаешь как... как моллюск!
Он захлебывался словами, волчком метался в тесном пространстве, — все трое жалостливо следили за ним. Зимовка — не прогулка по аллее городского парка, у одних нервы могут выдержать, у других — сдают. И когда твой товарищ выкрикивает вовсе несообразные вещи, самое подходящее — не слышать. Работы — вороха, к горлу приступает. Переживания приходится сворачивать до лучших времен.
Что и было сделано.
Подышав на пальцы, Артем записал:
«Снег — зернистый, рыхлый. Ледяные зерна до трех миллиметров. Внешний вид: как сахарный песок. На глубине ста восьмидесяти сантиметров наблюдается усложнение кристаллов...»
Разогнув занемевшую спину, он встал в рост, огляделся.
Снег, снег.
Что такое снежинка? Звук пустой, ничто. Десять снежинок весят меньше миллиграмма. Дохнул — и нет ее. Но миллионами роятся снежинки в белом небе, по закону множества становятся силой. В верховьях ледника каждый год скапливается до четырех метров снега — многие тонны. Хрупкий белый снег превращается в каменно-твердые напластования льда. И течет неторопливая ледяная река...
Как она течет? Задумайся — и ты уже атакован вопросами.
Скорость движения главного «тела» ледника и его притоков. Взаимодействие этой гигантской массы овеществленного холода с атмосферой. Направление и скорость ветров, зарождение облаков и туманов, — все, что входит в понятие «климат ледника». И главное — его потенциал, его способность питать реки... Сюда, на отметку 3700, они пришли, чтобы ответить на эти вопросы. А ледник — нелюдим. Выведать его тайны не просто. Отдай ему бессонное кипенье ума, и силу мускулов, и жар души... Только так! Почему же снова и снова отвлекается он, руководитель, от самого главного — выполнения основной научной задачи?
Всплыл воспоминанием округлый, уютный говорок профессора Дарницкого: «Го-убчик, только не фантази-овать! Один факт оттуда, — и энергичный жест, обозначающий «с высоты», — дороже, чем десять домыслов здесь, — и палец протыкает письменный стол. — Научный подвиг, го-убчик, это точность, и ничто иное. — И еще голос — в свежей памяти: «Снег — та же замерзшая вода...»
Вот именно — вода, Димур, дорогой мой!
Моря пресной воды. Той воды, что поит хлопковое поле, и брызжет медовым соком персиков, и журчит в арычке у твоего дома — на самой тенистой улице Ташкента!
А если снега в горах выпадет меньше, чем всегда?
...Едва-едва, через силу, тащатся меж отмелей реки. Хлопчатник роняет наземь нерасцветшие бутоны. Кричат газетные шапки: «Берегите влагу! Капля воды — дороже алмаза!»
И в то же лето — вершины заламывают белые малахаи. Высокогорные ущелья — как погреба, набитые снегом. Неторопливо, капля за каплей, истаивает лед в нижней зоне ледника.
Разве нельзя перевернуть все это, ускорить таяние льда и снега в маловодные годы, напоить жаждущую землю?..
«Да, да, ставились и такие опыты, — Дарницкий посвечивал авторитетными очками. — Но преждев-еменно, го-убчик. Пока мы не держим процессы теплообмена вот здесь, — он сжал кулачок, — рано думать о регулировании водного режима. Иначе мы с вами за год оголим наши горы, устроим всемирный потоп и, подобно праотцу Ною, будем спасаться в ковчеге!»
Да, опыты ставились — и ставились людьми, у которых в анкетах не значится «Незаконченное высшее». Пока только опыты. Удачные — и не очень. Еще не найдены эффективные методы, многое не ясно, не разработано...
И, пожалуй, пребывать в некоей прострации, не выполнив дневного задания, — ничуть не почетней, чем по-Димкиному видеть в любом атмосферном явлении «новую эру на земле». Вот если наблюдения завершить до срока, тогда можно и быстренько, на лыжах, навестить один участочек, о котором никто на зимовке не знает...
...Раздался звук, напомнивший о выстреле из детского пугача. Артем вскинул голову: где-то в стороне домика взлетела и огнями рассыпалась бледная в свете дня ракета. Ее догнала другая... сшиблась с третьей...