Страница 37 из 38
— А что, кроме буровой, тут ничего и нет?
Отец объяснил:
— Почему же? Отары тут пасутся, чабаны при них. Если на восток ехать — метеостанция, домик низенький. А еще дальше, где горы уже намечаются, лагерь топографической партии. Помнишь, к нам двое из них заходили клещи просить?
Я вспомнил.
Весной еще это было. Зашли к нам. Один обыкновенный дядька, как все. А другой — такой уж, со смешинкой, человек. Все подмигивает, подшучивает. Глаз у него рыжий, кошачий, губы прыгают. Мне сказал: «Ну, как учишься, все на двойках мучишься?» Товарищ его с клещами не совладал никак, гвоздь какой-то вытаскивал, а этот разыгрывает: «Может, подъемным краном?» Потом взялся за клещи — гвоздь сам выскочил... Такой уж человек.
Потом мы с пацанами бегали смотреть, как топографы в путь отправляются. Суета, конечно, кипрегель какой-то ищут. И девушка с ними, ее топографиней зовут. Мой, рыжеглазый, отовсюду слышен. Все у них в смех, бодро, спортивно...
И почему-то теперь подумалось: если такие веселые люди здесь, в пустыне, значит, ничего не страшно. Начал я отца про буровую расспрашивать. Он объясняет: БУ-75 — значит, буровая установка, семьдесят пять тонн. Высота в ней — сорок один метр, а скважину делает в два километра. Народу там много, контора есть, как везде, только по канцелярским столам, случается, ящерки бегают...
Едем, едем под разговор, солнце давно уже взошло. И как-то очень быстро вверх подскочило. Светит, будто со всех сторон сразу, слепит. За край рамы тронешь — железо обожжет. Воздух такой — в носу, в горле все высохло. А я терплю, воды не требую. Сам ведь напросился в пустыню.
Едем, едем... Солнце вдруг потускнело. Небо желтым отливает. По железу кабины все чаще песчинки зацарапались. Отец невеселый. Дал газу, велел мне стекла поднять. В кабине стало, как в духовке, и мы, как пироги, замаслились — мокрые сидим.
Уже и солнца не видно. Ветер желтую муть наносит, дышать нечем. Вот уже в пяти шагах не отличишь дороги... Отец остановил машину, ворчит:
— Началась загорачка! Настоится теперь примусевич наш! (Это он свой МАЗ так со зла называет.)
И объясняет мне, что в пыльную бурю вся техника стоит, шоферам один выход — запереться в кабине, переждать.
Сидим, пережидаем. Все закрыто, а пыль все равно в щелочки лезет, дыханье забивает. Духота нестерпимая. Сердце у меня, точно дизель, гремит. Одним только утешаюсь — как ребятам буду рассказывать...
Вдруг хлопнуло где-то. Негромко, будто пистон взорвался. Еще раз. Я внимания не обратил бы, только вижу, отец встрепенулся. Лицом потемнел. Встает и под сиденьем шарит. Веревку вытянул.
— Ты чего? — спрашиваю.
— Стреляют, Тошка. Сигнал. Кто-то идет, а в такую бурю не с радости ходят.
Привязал веревку, дверцу открывает — выходить. Я за руку его схватился, молчу. А он: «Ничего, ничего, за веревку буду держаться, а ты сигналь, чтоб я слышал... Где-то близко ведь люди, не пропадать же им — в пяти шагах». Потрепал меня по затылку и шагнул в желтую муть.
Я так решил: досчитаю до десяти — сигналю. Покрикивает моя машина. А никого нет. Показалось, чуть не два часа прошло. Вдруг голоса...
Отец — и двое с ним. От пыли — вроде и не люди, а куклы глиняные. Один сам влез, а второго они вместе с отцом втащили: больной. Тесно стало в кабине, как в консервной банке. Смотрю, отец флягу достает — и всю воду им отдал. До капельки... Здоровый чуть глотнул и второму протягивает, а тот и пить не может, зубы об алюминий стучат. Глаза у него закрыты, рука — тут уж я разглядел — распухла в слоновую ногу... Перестал я думать, что и сам пить хочу.
— Да что вы за люди, откуда? — спрашивает отец. Тот, здоровый, ответил:
— Топографы.
И тут мы всю историю узнали.
Из той самой партии они, что весной через поселок проезжала. В предгорьях у них лагерь, а оттуда группами расходились на рекогносцировку и съемку местности. Карты того района старые, неточные, надо было уточнить и белые пятна закрыть.
Дело двигалось. Эти наши двое, Низамов и Пигарин, работали на месте древнего городища. Вот раз Пигарин полез в развалины посмотреть, нет ли чего ценного для ученых — монет, черепков. Выходит — белый весь. Говорит: «А, ерунда, змея укусила». Низамов его поскорее в лагерь отвел. Там спрашивают, какая змея. Пигарин описал, насколько смог разглядеть: серая, с пестринкой, на голове вроде крестик светлый. В щели затаилась, вдруг под сапогом его как зашипит, затрещит, закрутилась и в руку — хвать! Кто-то сказал: это змея-стрела, самая страшная, верблюду грудь насквозь пробивает. Стали спорить, чем помочь. Кто говорит — каленым железом прижечь. Кто советует спиртом напоить Пигарина до полного бессознания. А один даже сказал: руку рубить, а то — конец! А Пигарин не верит. Кусали, говорит, в детстве гадюки, если бы каждый раз рубить по целой руке...
Начальник партии Низамову приказал вести больного на метеостанцию, оттуда по радио помощь просить. Там недалеко, да пыльная буря застала... Шагали наобум, лишь бы не стоять. Низамов ракетницей сигналил.
Выслушал все это отец, головой покачал:
— Эх, идут люди в пустыню, как на прогулку. Я не здешний, а уж про змей все вызнал, выспросил. Не стрелка это была. У нее зубы ядовитые в пасти глубоко, человеку повредить она не может. А крестик на голове — эфы примета. Змея верткая, злая, опасная. Надо было сразу ранку разрезать и яд высосать...
Низамов говорит:
— Я хотел так сделать. Он не дал, побоялся, что сам отравлюсь. Не верит, что так у нас делают. В пустыне вырос бы — знал бы. А теперь одно: скорее в больницу. Доедем, друг?
Еще спрашивает!
Чуть буря притихла — пошел отец пробиваться к поселку. Дорогу едва видно, ползем со скоростью парализованной черепахи. Больной со мной рядом сидит и все тяжелей на плечо наваливается. Смотрю, у него из ушей кровь пошла, лицо — как неживое. Испугался я:
— Дядя! Вы чего?
Разлепились ресницы его пыльные. Глаза — как светофор, красные. И вдруг подмигнул, пальцем погрозил мне да еще стишки детские бормочет:
Тут я и узнал: тот, весельчак рыжеглазый, что весной приходил... Чуть меня в рев не кинуло, а машина ползет, ползет — прямо хоть сзади подталкивай...
К ночи добрались. Врач сказал: «Молодцы. Вовремя. День бы помедлить — и нет человека...» Противозмеиной сывороткой обещал вылечить нашего Пигарина.
Вышел я во двор больницы: небо черное, звезды — как нарисованные, не мигают. Луна маленькая, с гривенник. Воздух сухой, легкий. Буря кончилась давно, теперь только и дышать. А человек погибнуть мог. Из-за чего — из-за змеи, скользкой, холодной твари.
Вот тогда я и решил: все про змей разузнаю! А потом книгу напишу, такую, чтобы каждый отряд, если идет в пустыню, брал с собой.
Ну, потом в город мы переехали. Теперь не один буду писать. С Викой, да с ним, с Димкой. Эй, Дракон, выкладывай и ты, с какой стороны змеи тебя зацепили...
Димка, прозванный Драконом за жесткие волосы, стоящие на темени гребешком, поднялся с места и, заложив руки за спину, прошелся туда-сюда вдоль края цементированной ямы. Вернувшись к слушателям, сказал солидно:
— Я подошел к вопросу с другой стороны. И мой рассказ мог называться просто:
Наш класс организованно собирался в зоопарк. Сначала переходили мы от клетки к клетке всем коллективом, шумя и толкаясь, но уже возле львов разделились. Случайно вышло, что мы остались вдвоем с одной девочкой. Имя ее в этом случае роли не играет.
Посмотрели мы марала, пожалели его: каково таскать на голове целое дерево рогов! Послушали, как мэкает сибирская косуля, добрая такая, с лиловыми влажными глазами. А потом с потоком людей внесло нас в террариум.
Вдоль стен — ящики стеклянные, в каждом лампочка горит, свечей в сто пятьдесят. А под лампочкой греются, по одной или перевитые, словно куча веревок, — змеи. Голые, скользкие, текучие — брр! Еще стоит в комнате ствол дерева, а на нем чучело удава, как пожарный шланг, развешено. И еще — бассейн с крокодилами. Как будто и неживые они, лежат, бревна пупырчатые, и хоть бы в четверть глаза моргнули! Так у меня на душе сделалось... несимпатично. Поскорее бы вон! А моя одноклассница ничего. Таблички читает вслух: «Гадюка степная», «Кобра среднеазиатская». Да еще пальцем по стеклу постукивает, чтоб змея к ней голову повернула, пуговицами своими ледяными посмотрела. Я не отстал, тоже постучал. И змея, точно копье, на меня, прямо на меня нацелилась!